Андрей одет снизу, я одета только сверху, но это не та гармония, которая способна скрасить дождливый вечер.

— Теперь что? — не прекращал он задавать дурацкие вопросы.

— Не знаю, — тронула я второе его плечо. — Боюсь повторения такого же в пятницу…

— А что будет в пятницу? — спросил, чтобы заставить меня говорить, не забыл ведь…

— Другая попытка вспомнить, что когда-то вдвоем нам было хорошо.

— Обязательно вспоминать надо?

Он напрягся до последней клеточки тела. От моих слов или от легкого поглаживания моих пальцев — или от этой жгучей смеси унижения, ревности, безнадеги… И чего-то еще, грусти?

— Ну… Ему ведь тоже захочется.

— А тебе?

— Не знаю. Я ведь думала, что переспать с тобой не составит никакого труда, а вот как — не жалею, не зову, не плачу, все пройдет… — не стала я договаривать есенинские строки.

Кто знает, о том ли на самом деле пел поэт… Низменном. Вдруг все же о высоком…

— Любимая, меня вы не любили…

— Лошадь ты, лошадь, такая лошадь, — перебила я его попытки воспроизвести по памяти другое есенинское стихотворение.

Может быть, спасла от нового позора. Не засыпает же он со сборником стихотворений на груди… А со временем память изнашивается, как и душа, как и тело…

— Не думай, что я не ценила тебя, — сказала я, не пытаясь ни льстить, ни врачевать раны “взмыленной лошади”. — Но в жизни ценен лишь результат. А в результате у меня другой муж, другой ребенок и паспорт другой страны. Не говори, пожалуйста, что это только мой выбор, — продолжала я взбивать волоски уже ближе к соскам, расправляла завиток и отпускала с тяжелым вздохом. Не моим, а его. Моего тут ничего не было — отпустила, забыла, отдала другой женщине. Она не взяла, не мои проблемы…

— Это не мой выбор, это моя ошибка, — сказал Андрей сухо.

Одежда наконец упала на пол, и свободными руками он стиснул мне скулы.

— Даже у последних сучек в универе можно было выпросить пересдачу… Начни новую жизнь со мной.

— На постели, в которой я спала с Сунилом. В этой вот квартире. Ничего не взыграет, нет?

Не вздрогнул от слов, нет — только от вида моих приоткрытых губ.

— Думаешь, там тот же матрас?

— Ну, я ничего не меняю в жилье на сдачу, пока квартиранты не пожалуются, потом посылаю менеджера на разведку, все ли в действительности так плохо или тенанты выеживаются. У меня квартиры в других штатах…

— А ничего, что он имел мою жену двадцать лет? Это меня коробит куда больше… Но я не понимаю мужиков, которые в угоду какой-то мужской гордости не прощают измену… Если болит, чего притворяться безразличным? И потом… Это всего лишь тело. Душу ты ему не отдала…

— Думаешь, до сих пор люблю тебя? — спросила через силу, улыбкой ослабляя его хватку на моих щеках.

По его губам тоже проехалась улыбка — точно катком. Лицо расплющилось, смазалось — снова мурашки перед глазами побежали, но Андрей держит меня крепко, не упаду. Только в своих глазах, когда протрезвею. Но если я об этом сейчас все еще думаю, то, выходит, все же на трезвую голову решила отдать должок или наоборот взять проценты…

— Нет, не любишь… — голос Андрея колыхнул воздух вокруг меня, и рябь усилилась. — И никогда не любила.

— Ну давай, давай… — мотнула я головой и ощутила уже реальное головокружение. — Повтори слова мамочки, что я использовала тебя в качестве трамплина…

— Не надо о ней… В таком контексте…

— Извини… Не буду. Но я тебя любила.

Чтобы добавить весомости аргументу, я ткнула Андрея пальцем в грудь, но так как между нашими телами почти не осталось зазора, то чуть не сломала ноготь вместе с пальцем. Черт… Пить нельзя не только на жаре, но и в осеннем холоде неотапливаемой квартиры и… Перед сном. Вместо сна.

— Это ты любил бабушкины завтраки, поэтому на мне женился…

— Твою яичницу тоже никогда не забуду…

— Ты говорил за нее спасибо.

— И завтра скажу…

— У меня нет яиц…

— У меня тоже скоро не будет, — хмыкнул Андрей около моего носа.

Не поняла, подняла я руки или опустила, но в данный момент они лежали на кожаном ремне, который снова пришлось выдергивать из шлевки.

— Ты же не хочешь…

Андрей прижал мою руку своим животом, потому что боялся убрать руки с моей головы: вдруг потеряю голову, что тогда?

— Я уже не знаю, чего хочу, хотя… — прохрипела ему в лицо. — Наверное, оказаться в кровати на спине и с закрытыми глазами, а с тобой или без тебя — уже без разницы.

Глаза я закрыла, но осталась вертикальна полу.

— И вышла я за тебя, когда Америка даже не маячила на горизонте, но сейчас ты можешь, конечно притянуть все за уши.

— Тебя, если только…

Но уши он мне пока просто сжимал — из-за его ладоней и шумело в них, точно в морской раковине, а совсем не из-за выпитой лишки.

— Как же я тебя хочу… Ты представить не можешь…

— Чего представлять, — качнула я головой совсем немного, горячие ладони Андрея ее наконец зафиксировали, — я все прекрасно вижу… По глазам.

Свои глаза к тому времени я открыла. В руках я держала другое — железный наконечник ремня, потом нащупала первый крючок и второй, а третий вытащила из трусов, чтобы тот наконец распрямился, пусть со стоном и со скрежетом — Андрей так эмаль себе к чертям собачьим сотрет.

— Не надо… Минета… Тебе и так хреново…

Ну и фантазия у товарища — а это у меня просто ножки подкосились, я не собиралась вставать перед ним на колени.

— Я не дура мешать вино со спермой… У меня и так в крови гремучая смесь алкоголя с недосыпом… А я уже не девочка.

— Зря так думаешь… Шикарно выглядишь… Со сна особенно… Без этого уродского макияжа… Ты и так вся сверкаешь…

— Кроме пупка, да? — попыталась я хихикнуть по-девичьи.

По-взрослому не получалось даже член нормально в руках держать — застрял головкой в том самом пупке…

— О чем мы говорим… — хотела бы я возмущенно мотнуть головой, но не рискнула лишний раз делать резких движений. — Нам ведь совершенно не о чем говорить…

— Давай тогда помолчим… Не пачкай руки…

Я вытерла вспотевшие ладони о его грудь — сухую и горячую, а он — о мои щеки — сухие и горячии. Нужно было пройтись пальцами вверх и сомкнуть руки за его шеей, которая точно сухой не будет. Горячей? Он весь горит — шея же его? А руки — мои? Я начинаю чувствовать или нет? Только ему сделаю хорошо — и? Что дальше?

Сдаться — это поднять руки вверх, отлипнув от его шеи, и избавиться с его же помощью от теплой кофты. Холодно — ну, в натуре ж, холодно: аж до гусиной кожи пробрало, как в детстве. Согреться — только под одеялом. И только в объятиях? Ну это бабка надвое сказала… А кто тут бабка? Бабка кто? Ну уж не девочка точно, поэтому-то от вида голого мужского торса и не завестись. Ни с полоборота, ни с бутылки. Даже восхищение во взгляде бывшего не подлило масла в огонь. Кто сгорел, того не…

Снова эксплуатировал мой мозг Есенина. Когда говорить не о чем, говорите о погоде или литературе, в крайнем случае — вспоминайте стихотворения из школьной программы. Андрей по классике со мной не нежен и не груб — он просто никакой, со мной…

— Здесь холодно, не находишь? — поджала я губы, не обнимая, а лишь касаясь его плеч подушечками немеющих пальцев.

Я действительно не чувствовала ни себя, ни его — вакуум: и в душе, и в теле.

— Смотря кому…

— Мне, — перебила я Андрея и даже наморщила лоб для важности.

Кто бы мне сказал, что я ещё когда-нибудь буду спать с Лебедевым, да ещё вот так, в чужой кухне, я бы ему… Сказала пару ласковых…

— Пойдём в спальню. У меня кровать ещё теплая…

Скорее всего, успела остыть. Я не следила за часами, но общаемся мы точно больше часа… Это только влюбленные часов не наблюдают. Хотя бы настенных. И на потолок не смотрят — только в глаза, а на стену… Лезут бывшие. И заняться скалолазанием мне хотелось сейчас куда больше, чем сексом…

— Обалдел?!

Это был не вопрос, а констатация факта. Вместо ответа, Андрей подхватил меня на руки. Здесь перепланировка, евроремонт, или как он у них теперь называется, но я привыкла к большим пространствам для маневрирывания телом — и откуда у меня может взяться уверенность, что Андрей миллиметровщик… Вдруг им стал — в бытность моим парнем и мужем он постоянно царапал машину: к счастью, только свою. Я, конечно, не машина и не чужая, поэтому постоянно ходила с синяками, когда он пытался разбавлять быт романтикой.