В 1995 году новую «партию власти» возглавил Виктор Черномырдин. Её новизна была именно в ставке на центризм, на умеренно-либеральную идеологию, на приоритеты государства. «Государственная» партия, «Наш дом — Россия», конечно, опиралась на государственных людей: крупных хозяйственников, губернаторов, чиновников. И это был явный, очевидный прокол. Такой тонкий политический инструмент, как партия, призванная отражать интересы больших социальных групп, не может настолько в лоб строиться на властной вертикали. Партия премьера Черномырдина, как и партия Гайдара в 93-м году, оказалась в парламенте в явном меньшинстве. Это было очень плохо и для авторитета власти, и для экономики, и для всей системы гражданского общества. Вместо политического диалога мы имели все эти годы яростную борьбу красной Думы — с президентом.

… Оглядываясь назад, я думаю, что в этих неудачах были виноваты не конкретные лидеры или обстоятельства, не политическая конъюнктура тех дней. Вернее, не только это. Но… и я, моё отношение к Думе. Теоретически я понимал, что парламент — важнейший инструмент демократии. Но практически, уже начиная с горбачевского съезда народных депутатов 1989 года, на всех этих бесконечных заседаниях я видел рядом с собой сплошных коммунистов, видел все те же до боли знакомые лица, видел очевидную, ничем не скрываемую (даже ради приличия) ненависть к реформам и переменам. Отношение к нашему парламенту как к чему-то априорно коммунистическому никогда не покидало меня.

Я считал, что двигать реформы вперёд можно и так, с помощью политической воли. Но год за годом убеждался в том, что эта Дума, вызывающая в обществе только смех, смешанный с тоской, умудряется при этом жёстко и негативно влиять на положение в стране. Не были приняты крайне важные для страны, фундаментальные для развития экономики законы и тем самым заблокированы важнейшие решения правительства. Нереальный бюджет, составленный депутатами, каждый год тяжким грузом висел на экономике.

Словом, я обязан был исправить эту тотальную ошибку. Хотя бы в самом конце моего второго президентского срока.

… Для начала я попросил своих помощников заказать социологический опрос: кому люди доверяют у себя в регионах? Кто там является лидером, какие политики или общественные деятели пользуются в своих областях, краях, республиках высоким моральным авторитетом? Кого, грубо говоря, любят или считают просто хорошим, порядочным человеком? Не из московского бомонда, а именно из своих, из местных.

Социологи ответили, что, наверное, такого опроса провести нельзя, любовь и порядочность трудно измерить в цифрах, но лидеров доверия они постараются определить.

Вот тут-то и выяснилась интересная вещь: во многих регионах действительно были (и есть) свои герои, очень популярные, которые там пользовались огромным авторитетом и в то же время были достаточно известны всей стране. Но самое главное — это были люди абсолютно «чистые» в политическом плане.

Например, в Калмыкии таким человеком оказалась ведущая программы новостей на первом канале, очень симпатичная и милая молодая женщина, Александра Буратаева. В Новосибирске — легендарный спортсмен, многократный победитель чемпионатов мира и Олимпиад, борец Александр Карелин.

И я подумал: а ведь люди действительно устали от одних и тех же лиц, от профессиональных политиков! Люди, заработавшие свой общественный авторитет не в политике, но идущие в неё, чтобы защитить интересы своих земляков, имеют огромный шанс. Это как бы защитный слой, спрятанная глубоко в душе надежда России.

Идея «Единства» родилась, конечно, далеко не сразу. В её разработке принимали участие многие люди. И моя предвыборная команда 96-го года, и аналитики из команды Путина.

А на этапе реализации идеи в неё включился прежде всего Сергей Шойгу. Найти лидера, человека, который возглавит движение, было самым сложным. Министр по чрезвычайным ситуациям, принимавший участие в спасении людей во время катастроф, наводнений, землетрясений, Сергей Кожугетович из всего нашего списка «российских надежд» был самым звёздным и самым знаменитым. Но обращаться к нему долгое время не решались: он возглавлял очень сложное министерство, был очень занят на работе и очень любил своё дело. В политику идти совершенно не хотел.

Но вот что такое командная игра. Когда Сергей Шойгу принял решение, возглавил движение, он бросился в политический водоворот со всей своей страстью, отчаянно, искренне. Теперь уже он сам загорелся идеей: создать новую партию центра, не «партию власти» в прежнем понимании, то есть партию начальников, руководителей, а партию «аполитичных» людей, которые все же идут в политику, чтобы приблизить её к интересам простых смертных, сделать её морально чище, прозрачнее, понятнее.

Вторым номером «Единства» стал Карелин. Третьим — бывший следователь, генерал милиции Александр Гуров, когда-то, ещё в 80-е годы, первым заговоривший об организованной преступности, о наступлении мафии на страну.

Мужественный Шойгу, спасатель, по-настоящему романтичная фигура, которая воплотила в себе весь идеализм нового поколения. Он должен был привлечь к себе молодёжь и женщин. Карелин — тот рассчитывал на поддержку всего мужского населения. Гуров — говорил на языке, близком и понятном людям пожилого и среднего возраста.

Я считал, что это блестяще составленная тройка. Но главное, что было заложено в концепцию «Единства», как мне кажется, — дух новой консервативности, ставка на общество, а не на политическую элиту. Сыграла свою роль и оригинальная политическая технология — другие партии внесли в свой федеральный список москвичей, политических функционеров, предоставив своим отделениям работать с местным электоратом по региональным спискам. «Единство» же внесло в свой федеральный список именно тех, кому люди больше доверяли в регионах. Да, это была хорошая работа.

Но к этой работе я очень скоро перестал иметь какое бы то ни было отношение. С самого начала мне было понятно, что эта партия «социального оптимизма» не должна в сознании избирателей ассоциироваться с моим именем, как, впрочем, и с именем любого другого известного политика прежнего поколения. Особенность нового движения, как я уже сказал, состояла в его абсолютной свежести, аполитичности его участников.

Я не обращал внимания на то, что «Единство» дистанцируется от меня, критикует прежнюю политическую эпоху, да и конкретно мою политику, мои решения. Для меня гораздо важнее были его главные приоритеты: защита интересов государства, защита бизнеса и либеральных свобод, защита прав граждан.

… Гораздо труднее пришлось Путину.

В его штабе произошёл настоящий раскол. «Старые бойцы», проводившие ещё избирательную кампанию 96-го года, например, социолог Александр Ослон, руководитель Фонда эффективной политики Глеб Павловский и другие «старики» предвыборных баталий, настаивали на том, что Путин должен обозначить свои политические пристрастия, поддержать «Единство». Их оппоненты в путинском штабе утверждали обратное. «Путин не должен тратить свой политический ресурс на поддержку неизвестного, только что возникшего политического образования, — говорили они. — Он должен оставаться вне этой борьбы, он — будущий президент всех граждан, а не отдельной их части. Если он это сделает, его рейтинг к марту будет не пятьдесят процентов, как сейчас, а пять».

Однако сам Владимир Путин решил по-другому. В своём телеинтервью он очень коротко ответил на вопрос журналиста о том, за какую партию будет голосовать на парламентских выборах. Есть только одна партия, которая чётко и однозначно поддерживает наш курс. Это «Единство», сказал премьер-министр. Этих тридцати секунд, которые заняли в эфире слова Путина, хватило для оглушительного успеха на выборах нового, только что созданного блока: 23 процента! Такого не ожидал никто.

Да, коммунисты в итоге только чуть-чуть обогнали «Единство». На один процент. Новой «партии надежд» не хватило всего лишь нескольких месяцев, чтобы окончательно утвердиться в регионах, стать доминирующим политическим движением. Сыграло роль и «особое голосование» огромной Москвы. Она отдала «Единству» около десяти процентов, тогда как в других регионах оно получило от двадцати до тридцати.