Всю осень и зиму 1997/98 года Виктор Степанович при встречах говорил мне: «Что-то случилось с Чубайсом, Борис Николаевич. Это какой-то другой человек. Нетерпимый, ничего не желает слушать. Работать стало очень сложно. Это он у вас в Кремле стал таким. У меня в правительстве он таким не был».

Я ещё и ещё раз пытался проанализировать эти слова, понять, что происходит с правительством. Мысли были совсем невесёлые.

Связка Черномырдин-Чубайс, на которую я так рассчитывал, трещала по всем швам. Это проявилось во время «книжного скандала» особенно ярко. Премьер-министр отстранился от конфликта.

… Последней опорой Чубайса был, в сущности, я. Больше никаких резервов у Анатолия Борисовича не оставалось.

Изоляция молодых реформаторов от политической и деловой элиты, пожалуй что и от общества в целом, становилась все больше и больше.

«Книжное дело» было той самой арбузной коркой, на которой поскользнулась команда молодых реформаторов. Это было обидно и нелепо.

Чем больше было на меня давление общественного мнения, прессы, банкиров, тем яснее я понимал: Чубайса не отдам! Просто потому, что не имею права поддаваться грубому шантажу, наглому давлению. Обязан сопротивляться просто для сохранения в обществе стабильности.

Да, Чубайса (я уже принял это решение) необходимо будет убрать из правительства. Но когда это сделать и как, это будет МОЁ решение. А не чьё-то.

Но несмотря на это, положение было печальное, политический ресурс Чубайса в значительной степени оказался исчерпан. Я понимал, что восстановить свой авторитет он сможет очень не скоро. Тем не менее зализывать раны не было времени.

«Экономическая атака» должна была продолжаться без пауз и остановок.

Весной 98-го года я принял окончательное решение: во главе правительства должен стоять другой человек. С Виктором Степановичем надо расставаться.

Главная сила Черномырдина — его уникальная способность к компромиссам. Может помирить всех со всеми, ни одна конфликтная ситуация для него не страшна. Но вот в чем дело: главный компромисс, на котором Черномырдин и «просидел» все эти годы — компромисс между рыночными отношениями и советским директорским корпусом, — сейчас уже невозможен. Он себя исчерпал, этот компромисс. Нужно двигаться дальше.

Ну и ещё одно, уже из области чистой политики. Черномырдин не сможет удержать страну после моего ухода в 2000 году. Для этого нужен человек более сильный и молодой.

Вот это соображение — главное.

В последние месяцы 97-го особенно обострились отношения Чубайса с министром внутренних дел Анатолием Куликовым. Он был активным противником приватизации, да и всей либеральной экономики. Не раз выступал на заседаниях правительства не просто с критикой экономических реформ, но и с открытыми обвинениями: мол, политика молодых реформаторов способствует злоупотреблениям, разваливает страну, плодит нищих и преступников и так далее. Анатолий Борисович отвечал ему так же резко.

И в какой-то момент я понял, что с этим все более и более разраставшимся конфликтом надо кончать. Силовой министр, взявший старт в своей карьере во время чеченских событий, совсем не устраивал меня в роли главного спасителя экономики. С такими методами и с такой экономической идеологией можно было далеко зайти. С другой стороны, постепенно выдыхался и Чубайс. Лишённый министерства финансов, он оставался идеологом реформ, но уже не мог быть их мотором. А мне был необходим именно мотор. Так созрела идея: отправляя в отставку правительство Черномырдина, вместе с ним отправить в отставку и обоих вице-премьеров — и Чубайса, и Куликова. Уравновесить две крайности, убрать из раствора оба химических элемента, которые грозили взорвать всю лабораторию.

В своей политической жизни мне не раз приходилось применять подобные тактические жертвы и рокировки. Смена кадров при Ельцине стала для газетчиков притчей во языцех. Но позволю себе напомнить маленькую деталь: ни одному советскому руководителю не приходилось работать в условиях жёсткой парламентской обструкции, в условиях абсолютной, двухсотпроцентной открытости в прессе и в условиях волнообразного политического кризиса. Да, чтобы сохранить статус-кво, мне приходилось то и дело вводить новые фигуры, кого-то менять, кем-то жертвовать.

Однако любая жертва, любая отставка, любая смена политической конфигурации не может быть случайной или только тактической. В каждом моем ходе я обязан иметь в виду общую стратегию, главную задачу.

В связи с отставкой Черномырдина я размышлял о том, кто же доведёт до конца экономические реформы, начатые ещё Гайдаром. Кто наконец добьётся прорыва в сфере инвестиций, в бюджетной сфере, налоговой, земельной? Кто станет мотором молодой команды в правительстве?

Кстати, я до сих пор не разочаровался в Гайдаре, до сих пор уверен в точности своего тогдашнего выбора, выбора 91-го года. И отпуск потребительских цен, и весь проект либерализации, названный «шоковой терапией», считаю правильным. Да, Россия переживала шок с большим трудом. И в этой новой жизни далеко не все нашли себя и многие до сих пор ищут. Но для меня в первую очередь было важно, что мы разом отказались от пут коммунистической экономики.

Разумеется, реформы были далеко не идеальны, часто шли в неверном темпе, и конечно, не было в то время нормальной властной вертикали для реализации сложнейших экономических преобразований. Директорский корпус затаился и «ушёл в партизаны». И тем не менее Гайдар сделал самое главное — научил всех, от министра до грузчика, мыслить по-рыночному, считать деньги. И я уверен, что дай мы его команде поработать ещё год — и экономика рванула бы вперёд, начались бы нормальные процессы в промышленности, пошли бы те самые западные инвестиции, о которых так мечтало любое наше правительство.

…Сегодня, когда во взрослую жизнь идёт поколение, которое попросту не помнит бытовых подробностей конца 80-х годов, ругать экономические реформы Гайдара стало легко. Я был кандидатом в члены Политбюро, руководителем огромной Москвы и прекрасно помню и знаю, в каком отчаянном положении находилась страна в недавнем прошлом, о котором так любят рассуждать коммунисты.

Да, все предприятия работали, но что толку?

В магазинах, даже московских, было хоть шаром покати. Сахар, табак и другие необходимые продукты покупали по талонам. Страна быстро-быстро проедала гуманитарную помощь, которую нам предоставили страны Запада, напомню, на сотни миллионов долларов! Скрытая инфляция была гораздо мощнее нынешней — открытой.

Мы в Политбюро всерьёз обсуждали вопрос о возможности вскрыть военные склады и пустить на рынок «стратегический военный запас» — крупы, мясные консервы и так далее. И вряд ли можно забыть ещё одну картину того времени — очереди, очереди, очереди… За всем.

Переход к свободной торговле и отпуску цен разом наполнил товарный рынок. Но эта экономическая программа требовала консолидированных усилий всего общества, всех слоёв населения, всех политических движений! Именно так произошло в восточноевропейских странах. Именно так произошло в огромном Китае, потому что там реформы проводили по решению компартии и никто, ни один человек, не мог её ослушаться.

… В нашем случае все было иначе. Никакой гайдаровский закон не мог пройти через Верховный Совет, ни одна болезненная для населения реформа не обходилась без жесточайшей политической обструкции. Вместо общих усилий и терпения мы встретили глухое недовольство, а потом и очень жёсткое сопротивление. Вот такова была цена политической свободы, которая вовсе не означала автоматически свободную в полном смысле экономику. Напротив, экономическая свобода и политическая очень часто приходили в противоречие друг с другом.

Разогнать Верховный Совет, который тогда остро мешал реформам, в 91-м или 92-м году, сразу после серьёзнейших политических потрясений, распада Союза, было невозможно. Правительство реформаторов не могло работать вместе с коммунистическим парламентом. И я вынужден был проститься с правительством Гайдара.