КО ДНУ

К лету у меня выросло брюхо, и я решил посоветоваться с другом — профессором медицины.

— М-да, — сказал он, скептически оглядев мою фигуру, — я прописал бы диету, но ты слишком любишь шашлык и «Цинандали». Ты слабовольный.

Я холодно распрощался с другом. Встреченный на улице знакомый игриво похлопал меня по солнечному сплетению и спросил:

— Растем?

— Перестань! — недовольно ответил я. — Человек погибает, а ты плоско остришь. Лучше посоветуй что-нибудь.

— Есть, — сказал он. — Придумал. Бассейн!

На другой день я отправился в закрытый водоем. Над окошком администратора висели строки классика:

Пусть заменит вам бассейн

Водку, пиво и портвейн.

Развивая страсть к вину,

Ты скорей пойдешь ко дну!

— А справка из поликлиники есть? — привычно спросила сидевшая за окошечком дама в пенсне.

Пришлось пойти за справкой.

— В бассейн, говорите? — мрачно молвила амбулаторная регистраторша. — Ишь вы! Купаться, значит, захотели. Что ж, пройдем диспансеризацию — получим справочку…

Клянусь, не стоило тащить Иисуса Христа на Голгофу и приколачивать его дефицитными по тем временам гвоздями. Устроили бы ему лучше диспансеризацию…

Выстояв километровую очередь к терапевту, я несколько дней пробивался к хирургу. Окулист швырнул меня к урологу, тот спровадил к фтизиатру. Месяц ушел на ожидание очереди в рентгеновский кабинет, еще две недели — на «ухо, горло и нос». Невропатолог страстно допытывался, не было ли у меня в роду случаев мании величия и не гуляю ли я при луне босиком.

Когда я решил, что все в порядке, меня заставили сделать электрокардиограмму… Я возмутился, и регистраторша сказала, что я вовсе не астеник, как записано в истории болезни, а тип, который просто бесится с жиру.

Она явно преувеличивала. К концу схватки с районными эскулапами от меня осталось то, что в детской литературе квалифицируется как «ножки да рожки».

Наконец справку я получил.

— Так, — тихо сказала дама в пенсне. — А кожник?

— Какой кожник?

— Вы что же, — рассвирепела дама, — одевши собираетесь плавать?

После придирчивого осмотра врач-специалист завизировал справку. Фотокарточка нашлась дома, и я наклеил ее на драгоценный пропуск.

— Не пущу, — заявила вахтерша, рассмотрев пропуск на свет. — Личность не ваша наклеена. Тут эвон какой гражданин — гладкий, молодой. А вы чисто шкилет и седой!

— Да он это, — с отвращением подтвердила дама в пенсне.

И меня пропустили.

Я погрузился в воду и утонул. Не до смерти, как видите. Дежурный санитар так и написал в протоколе: «Недоутонул ввиду дистрофии».

А вы говорите — купаться!..

ЭСТЕТИКУ МЫ НЕ ПРОХОДИЛИ

Ивана Сидорова, выпускника средней школы, на вступительном экзамене в вуз спросили:

— Что написал Шекспир?

— «Гамлет», — отчеканил абитуриент. — Быть иль не быть, вот в чем вопрос!

И выпускник бодро рассказал о классовом соотношении сил в средневековом королевстве, а также дал толковую оценку мировоззрению его высочества, принца датского.

Все было правильно, все было «железно», как говорят ученики старших и младших классов. И уже потянулся председатель комиссии, чтобы поставить в ведомости хрестоматийную пятерку, как кто-то задал Сидорову дополнительный вопросик:

— А что еще подарил Шекспир читающему человечеству?

— Ничего, — кротко сказал Иван.

— Позвольте, — забеспокоился экзаменующий товарищ. — А «Ромео и Джульетта»? А «Отелло», наконец!

— Мы этого не проходили, — свободно отвечал испытуемый. — Вот Гете, тот железно написал «Фауста». Лишь тот достоин жизни и свобо…

— Правильно, правильно! — замахал руками экзаменатор. — Ну, а Байрон?

— Не проходили, — последовал безмятежный ответ.

Вообще из собеседования с учеником Сидоровым выяснились разительные вещи. Оказалось, что западная литература представлена всего двумя писателями — Шекспиром и Гете, отечественная — Пушкиным, Толстым и еще несколькими великими. С точностью известно также, что существовали Горький и Маяковский.

Имели ли место в литературе, скажем, Достоевский, Куприн и Ромен Роллан, — это уже факт сомнительный. Во всяком случае, недостаточно «железный».

Не верится? Да, не верится. Но вот программа по литературе для девятых и десятых классов. Черным по белому. Учпедгиз, Москва. В девятом классе — 117 часов литературы — и про Бальзака ни гу-гу. В десятом — 132 часа — и о Брехте ни полслова.

Это непростительная оплошность. И вот почему.

В девятом классе Иван Сидоров вдруг читает Ремарка и по этому случаю обращается к своему любимому преподавателю с разными наводящими вопросами. Педагог, как вы понимаете, цепенеет. В программе Ремарк не значится, хоть и издан в стране огромными тиражами. А нести отсебятину не хочется. Точнее, некогда. Как, в самом деле, на уроках, где все полезное время посвящено «элементарному лингвистическому и бытовому комментарию» (цитируется из программ), объяснить, что кальвадос — это дрянной яблочный самогон, а не напиток дерзких и сильных? В течение пяти часов, подаренных составителями Шекспиру, физически невозможно рассказать хотя бы вкратце о Шейлоке, Ричарде III и десятках других образов, созданных бессмертным британцем.

Будь жив Шекспир, он, конечно, вызвал бы на дуэль составителей программ. Но что мог бы. сделать гениальный одиночка против отдельного корпуса членов-корреспондентов, вооруженных скальпелями для дотошного синтаксического потрошения классиков?

Не лучше дело обстоит и с рисованием, каковое тоже призвано служить эстетическому шлифованию учащихся. Не взята еще тут желаемая академическая высота.

Кое-какая, высота, впрочем, достигнута. В одной школе я видел картинную галерею. На очень приличной высоте (два метра от пола) висят репродукции. Под ними, на лестнице, — учитель рисования, а еще ниже, задрав головы, стоят ученики. Учитель быстро объясняет проблемы, отображенные в картине «Старики-родители на могиле сына», а ученики тщетно силятся разглядеть, что же именно происходит на погосте.

Рассказав о могиле, учитель спохватывается и печально говорит:

— А теперь, дети, идемте рисовать птицу.

Ненавистное пернатое будут рисовать до появления у Сидорова первых нелегальных усов. Считается, что это — «знакомство с явлениями сближения уходящих в глубину линий» (цитируем из программы по рисованию. Учпедгиз, Москва).

Слов нет, изображение различных птиц и зверей наравне с «плоскими прямоугольными предметами, повернутыми в глубину» — занятие полезное и возвышающее ученическую душу. И полные 189 учебных часов, конечно, отведены ему в расчете на то, что Сидоров воссияет как новый Репин.

Он бы, Сидоров, и хотел послушать о Врубеле (что-то упоминалось об этом мастере в календаре). Но какой уж тут Врубель, когда на весь разговор об искусстве отведено всего 28 часов и учитель вынужден сломя голову нестись по историческим эпохам, школам и манерам!

Собственная картинная галерея — это, конечно, вызывающая роскошь. Во многих школах нет даже репродукций, но и это не самое страшное. Во многих школах нет преподавателей рисования!