Лида нажала на клавиш селектора и обратилась к аппарату внушительно, со значением:
— Роман Иваныч! К вам товарищ по очень важному делу.
— Ох, Лида! — как и в прошлый раз, горестно выдохнул Роман Иванович, но тут же смирился: — Давай!
Юлька вошла в кабинет.
Роман Иванович поднял от бумаг скуластое лицо, потрогал заложенную у переносья складку, либо вспоминая что-то, либо продолжая думать о чем-то своем. Посмотрел на Юльку и узнал.
— О-о, Юля Рогова! Здравствуй! С чем пожаловала?
«Действительно, с чем?» — подумала Юлька. И вдруг поняла, что именно ее привело в райком. Это было как последнее распоряжение или напутствие перед предстоящей сложной операцией, это было как обязательство, которое человек должен выполнить во что бы то ни стало, отвлеченно от собственной его судьбы, независимо от того, что ждет его в дальнейшем. Это было как долг. Но не тот долг — бытовой, приземленный, — о котором говорят, что он красен платежом, а долг, который красен уже тем, что он есть, что существует, — долг совести, души.
— Помните, когда посылали меня работать в магазин, вы просили рассказать потом о профессии продавца? — Юлька очень боялась, что секретарь не вспомнит. — Социологическое исследование еще читали, помните?.. Там говорилось, что о непопулярных профессиях мало знают и получается порочный круг…
Он помнил. Лицо его как-то сразу потеплело.
— Значит, есть о чем рассказать?
— Есть…
— Интересного, полезного в магазине можно много сделать, верно?.. Хорошего?.. Непочатый край, так?
— Очень много, — сказала Юлька. — Очень!
Секретарь вышел из-за стола, подошел к Юльке, взял за плечи, легонько встряхнул, сказал:
— Рад я тебе. Рад, что пришла! Давай так решим: актив у нас собирается, — он назвал число, — выступишь. Это для начала. Заметано?
Юлька утвердительно кивнула.
— Вот и хорошо! — Он озорно усмехнулся. — А в магазин-то не хотела, собиралась сбежать. Или я не прав?
— Да, — сказала Юлька, — правы.
— И ведь ничего — и интересно, и работаешь.
— Нет, — сказала Юлька.
— То есть? — Его озорную улыбку сдуло, как ветром. — Ушла? Уволилась?
— Нет.
— Постой, постой. И не работаешь, и не уволилась — как так?
— Выгнали, — коротко ответила Юлька. — Можно идти?
— Подожди.
Он прошел за свой стол, сел, бессмысленно повертел в руках какие-то бумажки, пробормотал как бы про себя:
— Выгнали, говоришь…
— Выгнали, — угрюмо подтвердила Юлька. И снова спросила: — Я пойду?
Роман Иванович промолчал.
Только сейчас до нее дошло, что попала она в положение неимоверно глупое, если не сказать — дурацкое. Оратор, трибун, глашатай новых порядков в магазине. А его из этого самого магазина вытурили. Ничего себе оратор, ничего себе трибун! Согласилась выступать на активе — ну не шляпа? Что она скажет? «Ребята, приходите работать в торговлю, откуда меня с позором прогнали!» Как она могла вообще пожаловать сюда? Неужели забыла, кто она такая теперь есть? Не забыла, конечно. Разве такое забудешь?! Или она пришла и согласилась выступать, потому что не верит в случившееся, а вернее, не хочет верить? Именно так: упрямо и тупо не хочет верить, вопреки фактам, наперекор рассудку.
У дверей Юлька нерешительно потопталась и обернулась к Роману Ивановичу:
— Не думайте, пожалуйста, что я жаловаться приходила.
— Как же я могу так думать? — Он пожал плечами. — Ты ведь не жаловалась, хоть это и не грех, между прочим.
Юлька мелко потрясла головой, соглашаясь.
Секретарь взглянул на часы.
— Жаль, разговора у нас сегодня с тобой не получится, в горком опаздываю. Но ты вот что: не вздумай на актив не прийти. Ясно, Юля Рогова?.. А там и о встрече условимся.
Будто теплая воздушная волна вынесла Юльку из кабинета. Неужели он тоже не хочет верить? А? Не хочет верить, вопреки фактам и наперекор рассудку?..
На столе у Лиды в селекторе щелкнуло.
— Лидуша… — Усилитель селектора подчеркивал интонации, так что в голосе секретаря особенно явственно ощущались тревога и злость. — С директором торга меня соедини…
— А горком? — спросила Лида.
— Ничего, опоздаю на пять минут. Обойдется.
Селектор помолчал, словно задумавшись, и произнес с чувством:
— Черт знает что!..
Всего этого Юлька не слышала. Она уже была за стенами райкома. Тут она быстро поостыла, рассудив, что секретарь, когда узнает всю правду о ней, верить в святую непогрешимость Юли Роговой не захочет, такое ему не положено по должности. А приглашение на актив — так ведь это его ни к чему не обязывает. Увидит, скажет: «О-о, Юля Рогова! Пришла? Посиди, послушай. Это тебе полезно». А о том, что поговорить с ней хотел, просто забудет. Юлька прерывисто вздохнула. «Ладно, и на том спасибо. И на том спасибо, дорогой Роман Иванович!»
Впервые в жизни ей было некуда себя деть.
Мимо шли люди, они спешили и иногда задевали ее, толкали локтем, плечом или сумкой.
Пора было куда-то пойти. Толкаться между имеющими свои дела людьми стало невыносимо. Но куда? В кино? В ее теперешнем положении мысль эта показалась кощунственной. Развлекаться она не имела права. Может, домой? Тоже не вариант — сидеть одной в четырех стенах и выть на люстру, как волк на луну. Опять в Химки? Глупо!..
Юлька села в троллейбус и проехала несколько остановок к центру. Вышла, постояла, спустилась в прорубь подземного перехода, очутилась на противоположной стороне улицы, снова взобралась в троллейбус и проехала такое же количество остановок в обратном направлении.
Может, к папе в больницу? Его вот-вот выпишут, надо бы узнать, когда точно, чтобы принести вещи. Дома он пробудет день-два, а потом в санаторий. Но с такой перекошенной физиономией, как у нее сейчас, приходить к папе не годится. Он сразу поймет, что что-то случилось, и разволнуется.
А если к Валерии? Только ведь лучшая подруга начнет расспросы, и придется все рассказать без утайки, поскольку подруга действительно лучшая. То есть придется снова пережить все пережитое — смертельную обиду, позор, бегство Олега. Нет, невозможно! Уж к Валерии-то ехать никак нельзя, ни в коем случае!..
Юлька поехала к Валерии.
Дверь ей открыл Славка Колесов.
— Юлик, старуха! — обрадованно воскликнул Славка. — Сколько лет, сколько зим, сколько осеней, сколько вёсеней!
— Вёсеней особенно много, — сказала Юлька, уклоняясь от сложенных в трубочку для дружеского поцелуя Славкиных губ.
— Не будь пуристкой, — предупредил Славка и забубнил: — Русский литературный язык гибок. Он гибок и…
— …и не надо бояться его ломать, — продолжила Юлька. — Он гибок, поэтому гнется и не ломается.
Юлька мысленно себя похвалила. Все-таки она умеет владеть собой и вести светскую беседу, будто ничего не случилось. Умеет, черт возьми, притворяться!
— Умна до шершавости, — несколько непонятно выразился Славка.
— Зато ты глуп до блеска! — Валерия встала, держа правую руку ладонью вперед и растопырив пальцы. Это было похоже на какое-то дикарское приветствие, но таковым не являлось. На правой руке она только что накрасила ногти и опасалась смазать лак. Левую еще предстояло красить. — Юшь, милая! Как ты, что? Звонила тебе раз десять!
— В советской торговле все такие умные? — не унимался Славка, с черной завистью глядя на целующихся подруг. — А если вы такие умные, то почему на работу не являетесь? Почему не посещаете?
Юлька вздрогнула и невольно отстранилась от Валерии. «Откуда он узнал? И что знает, неужели все?» Но Валерия снова притянула Юльку и поцеловала еще раз.
— Этот тип был послан предупредить, чтоб ты не занимала вечер.
Ах, как было бы хорошо прийти сюда с Олегом! Познакомить его с Валерией, с этим невыносимым Славкой, провести чудесный, полный шуток и веселых, занятных разговоров вечер. Какой счастливой, какой удивительно счастливой она могла бы себя чувствовать. Как никогда!
И ведь еще вчера утром это было легко достижимо, было возможно. С тех пор не прошло суток, но за ничтожно малое это время все белое стало черным, а черное сделалось еще черней. За считанные часы перевернулся мир, она сброшена в пустоту, в зловещую бездонную пропасть, где никого нет — ни Олега, ни всех тех, к кому она успела привязаться и, кажется, даже полюбить.
