Юлька согласно кивала, хотя поисками праведников никогда в жизни не занималась.

В связи со словами Олега она почему-то вспомнила пенсионера местного значения и рассказала о нем: как впервые увидела, как предложила сделать его председателем совета покупателей, как вместе с Виктором Егоровичем ходила в одинокую стариковскую квартиру.

…К старику Юлька и директор пришли сразу после совещания. Приходу их он не удивился, снял с себя женский фартук, в котором предстал, открывая дверь, провел в комнату, предложил сесть. Сам тоже сел на стул и сидел молча. Когда директор собрался начать разговор, старик приложил палец к губам: «Тсс!» Молчание сохранялось довольно долго, а директорские попытки его прервать пресекались все тем же сердитым «Тсс!»

За это время Юлька рассмотрела стариковское жилище. Аккуратно и чисто, хорошая мебель, и пол натерт до блеска, но как-то холодновато, зябко, необитаемо. Квартира напоминала мемориальные квартиры-музеи. В них вроде бы все осталось таким же, каким было при хозяине, но осмотришь, и тянет спросить: «Будьте любезны, скажите, а где он все-таки жил? Просто жил, понимаете?»

Странная игра в молчанку, которую затеял старик, прервалась неожиданно. Юлька потянула носом — пахло горелым.

— По-моему, — начала Юлька.

— Тсс! — пенсионер погрозил ей пальцем.

— …пахнет горелым, — закончила Юлька свою мысль.

— Каша!!!

Старик всполошился было бежать на кухню, стал натягивать на себя фартук, но Юлька его опередила. К сожалению, кашу спасти не удалось.

— Я сварю новую, — предложила Юлька. — Молоко в холодильнике?

— Свернулось, — сказал старик. — Пришлось выкинуть. Все ваши сюрпризы.

Последние слова пенсионер адресовал директору в качестве очередного упрека.

— Отлич-ч-чно! — Виктор Егорович, говоря «отлично», упирал на «ч». Обычно он это делал, когда хотел свою оценку возвести в более высокую степень: сверхотлично, отлично в квадрате.

Старик насупился.

— Опять издеваешься?

— И в голове не держал! Мы ж как раз по этому поводу пришли. По поводу молока и другого прочего. Нам помощь ваша нужна.

— Помощь? — осторожно спросил старик, не веря директору и ожидая какого-нибудь подвоха. — Разве не подъемник пришли слушать? Звук ему замерять?

— Да какой там еще звук!

Этим директор чуть все не испортил, поскольку старик решил, что Виктор Егорович хочет его лишний раз уверить, будто шума подъемник не издает, и заладил угрожающе:

— Как это какой звук? Как это какой звук?!

— Да нет, — вмешалась Юлька. — Мы подъемник даже не собирались включать, честное слово!

— Не собирались? — строго переспросил старик, он искал подтверждения у директора.

— Законсервирован. — Виктор Егорович сложил крест-накрест руки и показал этот крест старику. — Конец машине.

Старик задумался.

— Чего ж мы тут полчаса молчали да прислушивались? К чему прислушивались-то?

— Сами удивляемся, — сказал директор. — Вы все «тсс» да «тсс», слова не давали вставить.

Старик мелко затрясся — смеялся. Юльке и директору тоже стало весело.

— Сам я Федор и по батюшке Федорович, — представился наконец старик.

— Это мы, дорогой товарищ, знаем из ответов на ваши жалобы. Нам копии присылали.

— И мне! — Федор Федорович процитировал: — «Копия директору магазина номер шестнадцать Трофимову В. Е.». Теперь расшифруй-ка, что оно значит — В. Е.?

— Виктор Егорович.

— А меня Юлей зовут, — сказала Юлька. — Можно, я в магазин сбегаю? Одна минута! Принесу молока и сварю все-таки кашу.

— Умеешь?

— Умеет, — твердо уверил старика Виктор Егорович. — Такую кашу сварит — объедение. Пальчики оближешь, спасибо скажешь, век не забудешь!

Директор, разумеется, не мог знать, какие каши варит Юлька и вообще умеет ли она их варить.

Юлька убежала в магазин, а когда вернулась, обнаружила, что собеседники, очень довольные друг другом, ведут разговор о войне. Мелькали слова: «Первый Белорусский», «Жуков», «Зееловские высоты», «Одер», «Самолет-бомба». Причем говорил директор, а Федор Федорович слушал с предельным вниманием.

«Кажется власть переменилась, — весело подумала Юлька. — Наша берет!»

Манная каша вышла отменная, и Федор Федорович потребовал, чтобы гости разделили с ним трапезу. Ели с большим аппетитом. Когда Юлька, вымыв пустые тарелки, вернулась с кухни и все оказались в сборе, Федор Федорович спросил:

— Дело-то у вас ко мне какое?

И снова старик слушал, не перебивая.

По тому, как подрагивали у него пальцы, когда он набивал трубку, по намеренной медлительности движений Юлька определила: волнуется. Она и сама волновалась, и радовалась, и даже немного гордилась, уловив, что хозяин квартиры не безразличен к их предложению, что она не ошиблась, участвуя в решении первого в ее жизни серьезного общественного дела. Свои объяснения Виктор Егорович закончил вопросом:

— Согласны?

— Дело нужное, — просто сказал старик.

— Значит, по рукам!

— Но пощады от меня не жди, — попугал директора старик. — Не будет тебе пощады!

— Пощада, она кому требуется? Тем, кто сдаваться задумал, — бодро возразил директор. — А мы еще повоюем! Как, Юля?

— Повоюем, — подтвердила Юлька. — Есть еще порох в пороховницах.

Федор Федорович и директор дружно фыркнули.

— Кандидатуру на председателя совета, думаете, кто предложил? — Виктор Егорович простер руку в Юлькину сторону. — Она предложила! И не надо, говорит, нам другого!

Из-под седых лохматых бровей на Юльку посмотрели высвеченные временем, белесо-серые глаза. Глаза быстро влажнели. У Юльки защипало в носу. Она отвела свой взгляд и поспешно прошла в переднюю. Туда же направился Виктор Егорович. Попрощались несколько суховато.

Когда директор и Юлька были уже на лестнице, старик снова открыл дверь и высунул голову.

— Послушай, директор!

Виктор Егорович и Юлька остановились.

— Подъемник этот ваш…

— Ну?

— Запускай ты его, что ли… Не век же на себе мешки волочить.

— Так ведь шум, — великодушно напомнил директор. — Мешает шум-то.

— Куда от него денешься? Улица вон не меньше шумит. — И, закрывая уже дверь, старик произнес: — Запускай!

Последнее слово прозвучало как непререкаемый военный приказ…

Юлькин рассказ о старике Олег нашел удивительно интересным. Впрочем, что бы ни рассказывала Юлька, ему все было интересно, так же как ей, когда говорил Олег. Даже в самое обычное, будничное, о чем она никогда бы не стала говорить ни папе, ни Валерии — никому, Юльке хотелось посвятить Олега. Подобного желания она до сих пор не испытывала. Любые пустяки, любые мелочи вдруг приобретали — так ей казалось — какой-то мудрый смысл, были освещены откуда-то возникшей в ней заостренной проницательностью, почти таинственной способностью замечать в примелькавшемся нечто яркое и значительное. Стремление поделиться с Олегом всем, что она видит, слышит, читает, о чем думает, что пережила и что пережить еще только предстоит, обрело характер необходимой и постоянной потребности. Юлька испытывала смущенную радость, когда думала о том, что вот есть человек, от которого можно ничего не скрывать, который все поймет и оценит так же, как она, Юлька, ибо ее и его миры, еще месяц назад существовавшие обособленно и замкнуто, успели проникнуть друг в друга, совпасть и, беспредельно от того расширясь, создать новый мир — общий, единый, бесконечный, искрящийся, в котором легко и прекрасно быть, поскольку он добр и мудр, как ожившая, ставшая явью сказка.

Юлька считает дни, оставшиеся до приезда Олега. Они тянутся бесконечно долго и вместе с тем быстро летят, их еще очень много — дней преддверия встречи, но они незаметно и стремительно тают; мера далекого и близкого странно нарушается, томительность ожидания обращается в радость, а радость возбуждает жгучее, непреодолимое нетерпение.

В который уже раз она перечитывает его письма, по нескольку раз бегает на первый этаж к почтовому ящику взглянуть, не пришло ли что-нибудь от Олега. Но новое письмо оказывается там лишь после того, как она очень, очень захочет его получить. Что это — телепатия, телекинез? Но откуда ей знать, действуют ли здесь какие-то мощные, не изведанные наукой силы или что-то другое, тоже не подвластное никакой науке, но тем не менее реально существующее, то великое и невыразимо прекрасное, что Юлька пока еще боится назвать, как древние люди боялись всуе произнести имя своего божества.