Внезапно тиски ослабели, и Юлька едва не упала, когда в последний раз рванулась, им уже не удерживаемая.

Рядом стояла Калерия Ивановна и обстоятельно рассматривала открывшуюся ей картину: растерзанную Юльку, поспешно отступившего Сашу, молочные пакеты на полу, один из которых был раздавлен во время короткой и яростной схватки.

Юлька тоже посмотрела на молоко. Белая лужица жирно поблескивала в неверном свете далекой и тусклой лампочки. Прибежала кошка — серого цвета, большая. Она стала жадно лакать молоко, время от времени встряхивая мордочку и облизываясь. «Откуда кошка?» — подумала Юлька. Никаких других мыслей в голове не было.

— Смотрю, быстрая ты, — сказала Калерия Ивановна после несколько затянувшегося молчания. — Как в общественной, значит, жизни быстрая, так и в личной. Ну-ну!

Юлька нагнулась, стала подбирать пакеты. Саша повернулся уйти.

— Эй-эй, кавалер! — крикнула ему вдогонку Калерия Ивановна. — А деньги? За разлитое молоко кто будет платить? Ты давай-ка в кассу двадцать пять копеек пробей. Слышишь?

Саша не ответил, скрылся за поворотом коридора.

— Я заплачу́,— не поднимая лица, буркнула Юлька.

— Выходит, полюбовно у вас. Свадьбу-то когда будешь справлять?

Калерия Ивановна возвышалась над Юлькой могуче и монументально, как памятник. Только вот чему памятник? Героическому Юлькиному сопротивлению? Или ее стыду? Впрочем, кто из людей захотел бы увековечить свой стыд? В детстве Юлька часто жалела, что у нее нет старшего брата. Сейчас она снова, как никогда остро, пожалела об этом. Был бы старший брат — веселый и сильный, — он бы заступился. А она? Что может сделать она?

— Брысь! — бросила Юлька кошке, вкладывая в это слово все, в ней накипевшее.

Глава пятая

Отработав пять дней, Юлька получила пятидневный отдых. Такова принятая в магазине система: во всех отделах продавцы распределены на две смены, каждая из которых работает по пять дней от открытия до закрытия, а потом столько же отдыхает. Узнав об этом сразу же по приходе в магазин, Юлька даже обрадовалась.

Четкий временной раздел между работой и жизнью вне работы, казалось бы, облегчал Юлькино намерение существовать в двух независимых друг от друга сферах — несчастливой и счастливой.

Сейчас, правду сказать, она сильно поколебалась в своем положительном мнении о работе по пятидневкам. Отстоять, как здесь говорят, смену оказалось ей почти не по силам. Последние два дня, уже начиная с самого утра, она едва таскала ноги от усталости. Физическая эта усталость, всю пятидневку копившаяся в Юльке, как электричество в поставленном на подзарядку аккумуляторе, едва не сыграла с ней невеселую шутку.

Юльке поручено было расфасовать в пакеты столовые яйца. Операция, казалось бы, проще не придумаешь: бери пакет, раскрывай, осторожно укладывай по десятку в каждый, ставь пакет на прилавок — тоже осторожно, чтобы не пострадал хрупкий продукт. Она все так и делала, все, как надо, хоть и удивлялась тому, что простейшие эти движения требовали слишком трудных усилий, вовсе не пропорциональных исполняемой работе.

Товар отпускала Лиза. Пакеты разбирали быстро, и Юлька все время торопилась пополнить запас.

Оставалось расфасовать совсем немного яиц, когда к прилавку подскочила средних лет покупательница в сбившейся набок косынке. Имела она вид человека, ограбленного до нитки, да еще в чужом незнакомом городе.

— Что ж это творится?! Что творится?! Как называется?! — Она выкладывала яйца на прилавок, крича так, как кричат только «караул». — Считай! Считай! Ну, подсчитывай!

Яиц в пакете оказалось девять.

Тупая от переутомления, заторможенная Юлька не успела как следует испугаться, а Лиза уже успокоила покупательницу, вложив в пакет не только десятое, но и лишнее, одиннадцатое, яйцо.

Вместе с Лизой они пересчитали яйца в оставшихся пакетах — десять, десять, десять… Юлька вспомнила Клавин обвес. Все это было красноречивой иллюстрацией к речам директора в защиту Клавы. Вот так…

Почти целых два дня Юлька провалялась дома на тахте, отдыхала, старалась не думать ни о чем. Но мысли ее то и дело возвращались к магазину. Стычка с великаншей Калерией, наглость мясника-гусара Саши, обособленность Клавы, казавшаяся Юльке зловещей, неудачная фасовка яиц — это были не лучшие и не самые приятные воспоминания. Правда, была еще Майя, была Антонина Сергеевна, Лиза, было выступление на собрании, поддержанное большинством присутствовавших.

И было еще одно — необычайное, что сопровождало Юльку все это время, постоянно занимало и будоражило.

Был кораблик!

Да-да, тот самый кораблик, который впервые она увидела на больничном заборе и еще потом, когда выходила вместе со Славкой от Валерии. Теперь кораблик переместился к ее дому, «доплыл» до подъезда.

Каждое утро, идя на работу, Юлька останавливалась и рассматривала этот кораблик, нарисованный на асфальте разноцветными мелками: раздутые ветром паруса, стремительные и плавные обводы, вечное движение навстречу отступающему горизонту.

Дважды так получалось, что одновременно с Юлькой к кораблику подходила дворничиха Рая.

— Ловко изображает! — с похвалой отзывалась Рая о неизвестном художнике. — Ох, молодец, от шельма! И ведь не поймаю никак! Когда успевает?

Вдосталь налюбовавшись рисунком, Рая брала шланг и пускала струю воды на кораблик. Затем она размашисто мела по нему своей огромной метлой и снова пускала воду.

Юлька жалела кораблик. Очертания его становились зыбкими, блекли и смазывались. Она тут же придумала, будто на кораблик обрушивается свирепый заряд дождя, который застилает его непроглядной пеленой и, как бы растворяя в себе, заставляет исчезнуть. Однако исчезнуть не совсем, не навсегда. Кораблик лишь на какое-то время делается невидимым для глаза, продолжая плыть наперекор стихиям.

Но должно быть, нечто в этом роде и происходило, поскольку назавтра кораблик снова появлялся в своей ничем не нарушенной первозданности.

— Дитя так не разрисует, — высказывала Рая догадку после молчаливых продолжительных размышлений. — Небось ученый! — Она снова бралась за шланг и метлу, сердито приговаривая: — Дождется он у меня! Всю ночь глаз не сомкну, а поймаю!

Раина угроза изловить живописца натолкнула Юльку на решение сделать это самой во избежание шумной сцены, на которые Рая была охоча.

Появление рисунка отзывалось в Юльке томительным волнением. Что-то в этом во всем было особенное, нынче не принятое, возвышавшее ее до недосягаемого уровня неприступности, свойственного лишь гордым средневековым красавицам, Прекрасным, так сказать, Дамам. Было в появлявшемся каждое утро кораблике нечто от рыцарского бескорыстия, рыцарской же безмолвной преданности, рыцарского «Не требую награды!».

В общем, Юлька должна была признать, что мысли ее кораблик будоражит. Так что Раино обещание поймать нарушителя явилось не причиной, а поводом или, скорее, катализатором Юлькиного решения сделать это самой, причем в возможно сжатые сроки.

Ей представлялось очевидным, что кораблик обретает свою новую жизнь в сравнительно небольшом створе времени — где-то от одиннадцати до часу. Скорее всего, он появляется после того, как по четвертой программе телевидения заканчивается показ фильма и окна в домах начинают гаснуть одно за другим, а прохожие попадаются реже и реже. Однако рисунок возникал, конечно же, до того, как закроются двери метро, ибо заниматься живописью с риском не попасть на последний поезд означало идти на жертвы чрезмерные даже по понятиям рыцарским.

Задумано — сделано!

В одиннадцать часов вечера Юлька заняла позицию на маленькой скамейке у края детской площадки. Скамейка была надежно скрыта от случайного наблюдателя лохматым кустарником. Никакой фонарь поблизости не горел, и от места, где находился рисунок, — оно освещалось лучше — увидеть Юльку было трудно, почти невозможно.

Оставалось ждать.

Город постепенно стихал.

Вдруг ей сделалось страшно. Непривычно тихий, в причудливых тенях двор, казалось, таил опасность и с каждой минутой все более накапливал ее повсюду: за углами домов, в непроглядной тьме кустарника, за стволами деревьев.