– Даксо? – Ниоба смеется. – Даксо родился стойким, как камень.

– Плел заговоры в утробе с момента зачатия, – бормочет Тракса и прихлебывает пиво. – Мы привыкли ухать на него по-совиному. Он вечно пялился на нас из окна. Старший братец никогда не хотел играть в наши игры. Только в свою собственную.

– А ты была образцом совершенства? – усмехается Ниоба. – Ты ела коровьи лепешки.

Тракса пожимает плечами:

– Они были лучше твоей стряпни. – Она отходит подальше от матери и прикуривает другую сигарету. – Хвала Юпитеру, у нас были слуги-бурые.

Ниоба закатывает глаза и касается моей руки:

– Эта негодяйка права, Дэрроу. Пакс просто скучал по тебе. Ты успеешь все уладить.

Я улыбаюсь ей, а сам наблюдаю, как Севро направляется к воде с Электрой.

– Ты же знаешь, что ты папина любимая дочка, правда? – говорит он ей.

Пытаюсь справиться с завистью. Такое впечатление, будто Севро способен вернуться в прошлое, причем ровно в тот момент, на котором расстался с семьей. Хотел бы я обладать такой способностью.

Я ищу мать в саду, что тянется вдоль каменной складской стены. Мама копается в черной грязи вместе с другими алыми, двумя женщинами и мужчиной. Стоя на коленях, она наклоняется вперед, так что становятся видны ее босые ноги, и высаживает луковицы аккуратными рядами. На мгновение замираю на краю сада, чтобы взглянуть на нее, – еще в детстве мне нравилось украдкой смотреть с лестничной площадки нашего маленького дома в Ликосе, как она готовит вечерний чай. После смерти отца я боялся ее. Она всегда была скора на подзатыльник или едкое слово. Я думал, что виноват и наказание справедливо. Но насколько легче нам было бы любить друг друга, если бы я тогда понимал, что ее гнев и мой страх проистекают из боли, которую никто из нас не заслужил! Я вспоминаю все, что она перенесла, и меня переполняет любовь к ней. На краткий миг мне до боли хочется, чтобы отец был рядом. И увидел мать свободной.

– Так и будешь таращиться, как беспризорник, или поможешь нам с посадкой? – спрашивает она, не поднимая глаз.

– Не уверен, что из меня получится хороший фермер.

Мать встает с помощью одной из женщин и неторопливо складывает инструменты, прежде чем подойти поздороваться. Она всего на восемнадцать лет старше меня, но эти годы тяжело дались ей. Однако сейчас она намного крепче, чем во времена жизни внизу. Ее суставы изношены из-за многолетней работы в шахтах, но на лице играет здоровый румянец. Наши врачи помогли матери избавиться от большинства терзавших ее последствий инсульта и сердечной болезни. Знаю, она чувствует вину, оттого что живет такой жизнью. Живет в этой роскоши, в то время как мой отец и многие другие ждут нас в Долине. Работа в саду и парках – искупление за то, что она выжила.

Мама крепко обнимает меня:

– Сынок. – Она вдыхает мой запах, потом отстраняется и смотрит мне в лицо. – Я чуть не умерла, когда услышала про этот треклятый Железный дождь. Мы все тут чуть не умерли.

– Прости. Им не следовало ничего говорить тебе, пока я не пропал без вести.

Мама молча кивает, и я понимаю, как сильно она беспокоилась. Должно быть, садовники собирались в гостиной, здесь или в цитадели, и смотрели видеоновости, как и все остальные. Мужчина-алый подходит к нам, шаркая и приволакивая больную ногу.

– Привет, Танцор, – говорю я, глядя поверх плеча матери.

Мой давний наставник сейчас в рабочей одежде вместо своей сенаторской тоги. Волосы у него седые, лицо отеческое, покрытое морщинами от тяжелой жизни. Но в глазах по-прежнему пляшут лукавые, мятежные огоньки.

– Ты, смотрю, променял сенат на садоводство?

– Я человек из народа, – отвечает он, пожимая плечами. – Приятно снова ходить с грязью под ногтями. Ведь садовники в музее – том, что отдал мне сенат, – не дают прикоснуться ни к одному чертовову сорняку. Привет, Севро.

– Политикан, – говорит Севро, подходя сзади.

Не обращая внимания на то, что мама явно не в настроении, он делает вид, будто собирается схватить ее в охапку и подбросить в воздух, но она останавливает его хмурым взглядом. Тогда Севро нежно обнимает ее.

– Так-то лучше, – ворчит она. – В прошлый раз ты чуть не сломал мне бедро.

– Ой, ну не будьте таким эльфом, – бормочет Севро.

– Что ты сказал?

Он отступает на шаг.

– Ничего.

– Что слышно от Лианны? – спрашиваю я.

– У них все в порядке. Надеются, что ты вскоре их навестишь. Думаю, не взять ли Пакса на Икарию и не провести ли там всю зиму. Тут становится слишком холодно для старых костей.

– Все пути ведут на Марс? – спрашиваю я.

– Это его дом! – отрезает она. – Или вы хотите, чтобы он забыл свои корни? Алого в его крови не меньше, чем золотого! Правда, никто особо ему об этом не напоминает, кроме меня.

Танцор смотрит в сторону, будто не слушая, о чем мы спорим.

– Он полетит на Марс, – говорю я. – Все мы полетим, когда это будет безопасно.

Хоть мы и контролируем Марс, там еще далеко до всепланетной гармонии. Земля Сирен все еще кишит железнокожими ветеранами золотой армии, как и район боевых действий в южной части Тихого океана на Земле. Повелитель Праха уже много лет не рисковал выводить на орбиту большой флот, но наземные войны определенно тяжелее космических.

– И когда же это будет безопасно, на твой взгляд? – спрашивает мать.

– Скоро.

Ни Танцора, ни мою мать этот ответ не устраивает.

– И сколько ты пробудешь здесь? – интересуется она.

– Месяц, не меньше. Ронна и Киран приедут, как ты хотела.

– Ну наконец-то. Я уж думала, Меркурий их похитил.

– Виктра с девочками тоже приедет на некоторое время. Но в конце недели мне придется уладить кое-какие дела в Гиперионе.

– Дела с сенатом… Будешь просить еще людей. – Тон матери так же мрачен, как ее взгляд.

Я вздыхаю и смотрю на Танцора:

– Теперь плохо влияешь на мою мать? Втянул ее в политику?

Танцор смеется:

– У Дианны своя голова на плечах, можешь не сомневаться.

– Вас обоих слушать – оглохнуть можно! – сердится она.

– А вы заткните уши, – советует Севро. – Ровно это я делаю, когда они начинают трепаться о политике.

Танцор фыркает:

– Вот бы еще твоя жена поступала так же!

– Осторожно, приятель. У нее уши повсюду. Возможно, она сейчас слушает нас.

– Почему тебя не было на триумфе? – спрашиваю я Танцора.

Он кривится:

– Да брось. Мы оба знаем, что я не перевариваю всей этой показухи. Особенно на этом чертовом спутнике. Мне подавай землю, воздух и друзей. – Он тепло смотрит на окружающие деревья. При мысли о возвращении в Гиперион на его лицо набегает тень. – Но приходится возвращаться в этот механизированный Вавилон. Дианна, спасибо, что позволила мне поработать в саду вместе с тобой. Мне очень этого не хватало.

– Ты не останешься на ужин? – вздыхает мать.

– К сожалению, есть и другие сады, которые надо возделывать. Кстати, о садах… Дэрроу, можно тебя на минутку?

Мы с Танцором оставляем мать и Севро ругаться из-за вони волчьего плаща и идем по утоптанной тропинке под сень деревьев, в сторону озера. У дальнего берега скользит по воде патрульная лодка.

– Как ты? – спрашивает Танцор. – Только без героически-патриотического дерьма. Не забывай, я тебя знаю как облупленного.

– Устал, – сознаюсь я. – Казалось бы, за месяц пути можно и отоспаться. Но вечно что-нибудь происходит…

– Ты можешь спать? – хмыкает он.

– Иногда.

– Счастливчик. Я вот писаюсь в постель, – признается он. – Наверное, пару раз в месяц. Я даже не помню этих проклятых снов, а вот мое тело все помнит, черт бы его побрал.

Танцор оказался в самой гуще борьбы за освобождение Марса. Тоннельные войны там были еще хуже, чем бои в жилых кварталах Луны. Даже черные не поют песен о своих победах в тех тоннелях. «Крысиная» – вот как они называют эту войну. На протяжении трех лет Танцор с Сынами Ареса лично освободил больше сотни шахт. Если Фичнер – отец восстания, то Танцора определенно можно назвать любимым дядюшкой, невзирая на роспуск Сынов Ареса.