– А то, что этот начальник ГАИ – хорёк вонючий!

– Ха-ха! Ну и Фомич!

– И ещё сказал, что этот начальничек поднял его с постели среди ночи и заставил в срочном порядке ремонтировать машину, которой он, якобы, сосну бодал. Ну, а когда опамятовался, то уж сильно испугался жены. И настолько, что заставил Фомича перекрашивать авто и притом в чёрный цвет и притом в три дня.

– Кха! А я что говорил? – едва не воскликнул Заичкин.

– А что он вам тут говорил? – не понял Анонычев

– А то, Андрюша, – пояснил Феоктистов, – что он машину отогнал в ремонт в одиннадцатом часу. И то, что просил Фомича перекрасить её в чёрный цвет.

– Видишь ли, белая ему, ну никак не подходит. Тьфу, какая гадость! – сплюнул Михалёв. – Я б её, белую, так вообще бы в Ангаре или Китое утопил, дрянь такую!

– Да… – в некотором замешательстве проговорил Андрей. – Но тогда для чего вам понадобилось снимать и изрезать капот, бампер – ещё… что там ещё?

– О-о, интересный поворотик… – протянул Михаил. – Ну-ка, ну-ка, с этого места поподробнее.

Заичкин опуская голову, закрутил ею, тем самым, давая понять, какие они все тут идиоты. И замолчал.

– Владимир Васильевич, молчание не в вашу пользу. Так почему приказали изрезать металл с машины?

Заичкин не отозвался, он пребывал в прострации. И было отчего. С одной стороны, он уже изобличён в наезде, следовательно, в убийстве человека. "И как он мог забыть про капот, бампер?.." И второе, по намёкам, по обрывкам фраз он понял, что Феоктистов и Михалев что-то знают про его автомобильные делишки, возможно, про угоны и про аферы что-то пронюхали. И теперь перед ним стала дилемма: сознаваться в наезде или же в аферах с легковыми автомашинами. Вторая была предпочтительнее. Но в первом варианте он допустил ряд оплошностей, которые не позволят ему так просто снять подозрение. Нет алиби. Ещё притянул сюда Фомича. Помог, зэковское мурло!..

Михалев с плачем простонал.

– Граф, ваша светлость! Разрешите, я ему рыло начищу, а? Как автолюбитель начальнику ГАИ, а? Ну, сами посудите, в кои веки может представиться ещё такой счастливый случай?

Феоктистов, не обращая внимания на его стенания, спросил Заичкина:

– Ну что, Заичкин, начнём сначала? Где вы были в 23.45?

5

Прокудин, после допроса Гнедого, вёл гостей к себе в кабинет. По пути, уже исчерпав всякое терпение, стал приставать к спутникам с вопросами.

– Андрей Андреевич, что всё это значит? Что за прибор? Что за труба?

Гости переглядывались и помалкивали.

– Нет, ну товарищи, так нельзя! Я ничего не понимаю…

– Евгений Моисеевич, потерпи. Не будем же мы вот здесь, во дворе объяснятся. И потом дело серьёзное… – с таинственной загадочностью проговорил Андрей Андреевич. – Тут подумать ещё надо, стоит ли о нём распространяться?

– Андрей Андреевич! Вы что? Не доверяете мне?! – обиженно воскликнул Прокудин и на его лице вспыхнул румянец. – Я… я просто от вас этого не ожидал.

– Ладно, ладно, Женя, успокойся. Веди к себе, там и поговорим.

Остановились у входа в дежурку, и Прокудин нажал на кнопку звонка. Дверь открыл майор.

– Моисеич, тебе звоним Блатштейн, – сказал Силантьевич. – Просил позвонить ему, как появишься.

– Хорошо.

По "чёрному" ходу они поднялись на второй этаж.

Открыв кабинет и отступив на шаг в сторону, Прокудин в лёгком поклоне и согнутой в локте рукой пригласил гостей войти.

– Прошу.

Те вошли. Андрей Андреевич, не спрашивая разрешения у хозяина кабинета, прошёл за его стол и, плюхнувшись на стул, потянулся к телефону. Набрал номер.

– Яков Абрамович… Из кабинета Прокудина… Пожалуйста.

Подал трубку Прокудину. Тот подхватил её и замер с ней в полусогнутом положении над столом. Хотел было сесть на стул у приставного стола, но так и застыл на половине движения, парализованный грозным окриком.

– Прокудин, что у тебя там творится? У вас там что, совсем крыша поехала?

– Да мы…

– Ты мне не мычи! Ты мне сейчас же освободи Заичкина!

– Так он же раскололся.

– Ты мне спектакль в ангелов не разыгрывай! Я знаю, как это делается. Ты ещё под стол с голой попкой ходил, а я эту премудрость уже постигал. Если твои сопли по стенам размазать, так ты и отца родного и меня, в том числе сдашь, или же на себя все смертные грехи повесишь.

– Яков Абрамович, его никто и пальцем не трогал, уверяю вас.

– Ты меня, кажется, не понял. Тебе разъяснить? Дай сюда прокуратуру!

Прокудин выпрямился, его лицо ломали растерянность и досада. Протянул трубку Андрею Андреевичу.

– Слушаю, Яков Абрамович.

– Андрей, какие у вас новости? Есть прибор?

– Да, есть. Все четыре рисунка в общих чертах сходятся.

– Где он?

– Пока не знаем.

– Ищите. И Заичкина постарайтесь освободить.

В трубке послышались короткие гудки. Андрей Андреевич поглядел на неё, словно недослушал чего-то, и положил на аппарат.

Викентий Вениаминович вопросительно посмотрел на него.

– Искать сказал… – ответил тот.

Гость понимающе кивнул.

– Что искать? – не понял Прокудин.

Гости переглянулись, и после непродолжительной паузы Викентий Вениаминович согласно кивнул на немой вопрос Андрея Андреевича.

– Трубу, которую ты видел на рисунке Гнедова, – сказал Андрей Андреевич.

– А что это за аппарат?

– Вот, гляди.

Андрей Андреевич раскрыл папку и стал раскладывать на столе рисунки.

– Дело в том, – начал он объяснение, – что твой подчинённый использует в следственных мероприятиях какой-то прибор. Назовём его по общепринятому – детектором лжи. Или сокращённо – делжи, условно. Но прибор, похоже, универсальный, точный, позволяющий распознавать убийц. Но что он именно показывает, на что реагирует? – это не ясно.

Прокудин с интересом рассматривал изображённый на листах предмет.

В разговор вступил Викентий Вениаминович.

– Нас даже не столько эти уникальные особенности интересуют, Евгений Моисеевич, в этом как раз его плюс, и надо только приветствовать этот феномен. Вопрос в другом. И мы бы хотели, чтобы вы правильно нас поняли и помогли. Вопрос в том, что этот делжи незаконен. Мы не знаем, каким образом он влияет на человека, на окружающих, ну и так далее. То есть мы не знаем, насколько он опасен. Ваш же уважаемый граф, похоже, не осознает данного обстоятельства и действует в нарушении не только закона, но и этических норм. Но вы-то должны понимать, что это значит?

Прокудин поднял на гостя глаза и подобострастно закивал: а то, как же, мы ж с понятием…

– Так давайте спросим у него самого? – брякнул он.

Оба гостя усмехнулись, что Евгения Моисеевича привело в смущение.

– Ну, Моисеевич, хм… – с разочарованием проговорил Андрей Андреевич.

Прокудин зачмокал уголком губ, провёл пальцем за воротом и поправил галстук

– У вас какие с графом отношения? – спросил Викентий Вениаминович.

– Да… – пожал плечами Прокудин. – Служебные.

– Ну, вот вам и ответ. Поэтому, мне думается, к нему с этим вопросом не следует подходить. Мы, пожалуй, единственное, о чём вас хотели бы попросить: понаблюдайте за ним. Сами понимаете…

– Конечно, конечно…

– И не вступать с ним на данную тему в разговоры. Только ведите наблюдение, не вспугните.

– Ну, а теперь, Женя, давай извлекать Заичкина. – Андрей Андреевич стал собирать на столе рисунки. – Где он у графа?

– Здесь, – Прокудин показал пальцем в пол.

– Пошли.

6

– Вот так бы и давно, – миролюбиво, даже ласково, говорил Михалёв, забирая от Заичкина листы допроса, на которых тот расписывался. – Умонька. А то заставляешь нервничать, сквернословить, будить в человеке зверя. Ты что думаешь, я только материться могу? Не-е-ет. Я очень даже могу быть обходительным и культурным. Когда к нам без дураков. Куда его, граф?

– В камеру, в капезе.

– Давай к этим, к лихим мальчикам?