Мы смотрим по сторонам и замечаем женщину-консультанта по имени Гвен, которая говорит нам, что работает в отделе нижнего белья уже сорок лет, что её внук изучает географию в Даремском университете и что она сама любит в свободное время заниматься своим садом. Гвен вталкивает меня в примерочную, быстро и деловито обмеряет меня и церемониальным тоном сообщает, что мой размер – «А» двадцать восемь дюймов. Это как если бы сортировочная шляпа из «Гарри Поттера» направила тебя в Хаффлпаф, потому что для Гриффиндора тебе нужен размер «B» тридцать четыре.

– «А» двадцать восемь! – восклицает миссис Эллисон. – Молодец, Китти. Это даже не самый маленький размер. По виду так и не скажешь, верно, Гвен? Что ж, расплатимся и поедем домой. Сегодня после обеда я собираюсь печь профитроли. Ещё я делаю вкусный манговый заварной крем для наполнения эклеров, они будут с лимонной глазурью поверху, но я не уверена, смогу ли я правильно выдержать баланс между сладким и кислым, поэтому мне нужно, чтобы ты их попробовала, Китти.

– Хорошо. Только, миссис Эллисон, пожалуйста, не говорите Имоджен или папе, какой у меня размер лифчика!

– Конечно, не скажу. Я буду хранить твой секрет. Просто дай мне знать, когда нам понадобится снова приехать сюда за следующим размером, и мы сможем снова обратиться к Гвен.

Миссис Эллисон улыбается своей новой подруге, которая в полном восторге от того, что может рассказать своим коллегам: только что познакомилась с участницей нынешнего сезона её любимого телевизионного шоу!

– Все продавщицы из «M&S» будут болеть за тебя, Лиззи! Удачи!

Когда мы выходим из магазина, я беру миссис Эллисон за руку. Мама была права: наша соседка – прекрасное дополнение к Команде Уэнтуорт. Не знаю, что бы мы без неё делали. Не знаю, что бы я делала без неё. Мы идём по Оксфорд-стрит, чтобы сесть на автобус до дома, и я помахиваю маленьким зелёным бумажным пакетом, в котором лежат два лифчика из линейки «Первый лифчик ангела»: один белый и один нежно-розовый, оба с поролоном! Я очень жду, когда же я смогу увидеть по телевизору миссис Эллисон в её новом наряде, хотя мне нужно как-то подсказать ей, что не следует так сильно подпрыгивать.

Съёмки «Лучшего пекаря Британии» начинаются в эти выходные, и миссис Эллисон уезжает в Беркшир, в огромный загородный дом под названием Уэлфорд-парк, где делают это шоу. В её отсутствие мне поручено следить за Сэром Ланселотом.

– Это первый раз, когда мы разлучаемся, – всхлипывает миссис Эллисон, утыкаясь лицом в складки на толстой шее пса, пока таксист нетерпеливо постукивает пальцами по рулевому колесу. – Я пыталась объяснить ему, что вернусь вечером в воскресенье, но я не уверена, что он до конца понял меня.

Таксист с трудом подавляет смех, а папа пытается оттеснить миссис Эллисон в сторону такси.

– Китти, я прикрепила распорядок дня Сэра Ланселота рядом с холодильником. Там есть список магазинов, где он получает собачьи лакомства, так что он не позволит тебе пройти мимо них, не остановившись.

– Идите же, миссис Э., вы же не хотите опоздать? – говорит папа, и мы вталкиваем её в такси и машем вслед.

– Сэр Ланселот желает удачи! – кричу я во весь голос перед тем, как такси сворачивает за угол.

– Верно, а нам пора идти, Китти, – замечает бабушка. – Возьми Сэра Ланселота на нашу благотворительную прогулку. Он может даже оказаться полезным и побудить собачников сделать пожертвования.

– Давай прицепим на него нарцисс, – предлагаю я, достаю из бабушкиной сумки брошку в виде маленького жёлтого цветка и осторожно прикрепляю её к красному ошейнику Сэра Ланселота, удостоверившись, что булавка не расстегнётся и не воткнётся ему в шею.

Бабушка собирает пожертвования в фонд хосписа имени Марии Кюри, а нарцисс – их символ. Люди носят их так же, как изображения маков, чтобы показать, что они приняли участие в благотворительной акции. Сэра Ланселота потребовалось долго убеждать подняться на холм, и, как и говорила миссис Эллисон, нам приходится остановиться возле мясного магазина, у булочной и у винного магазина, где он получает лакомства. Бабушка поднимает брови при виде винного магазина, а я удивлена тем, что мрачный булочник угощает нашего пса, но выясняется, что у него тоже есть французский бульдог.

– Немного поздно для Дня святого Давида, вам не кажется, уважаемая? Разве он не в марте? – спрашивает какой-то мужчина после того, как бабушка резко взмахивает нарциссом у него перед лицом.

– На самом деле я продаю эти нарциссы для того, чтобы собрать деньги для местного хосписа имени Марии Кюри, – отвечает бабушка, одаривая его взглядом Медузы Горгоны, способным превратить смертного в камень. – Моя дочь Лора, мать Китти, умерла там пару месяцев назад. Я торчу на Хэмпстед-Хай-стрит не для того, чтобы праздновать день святого покровителя Уэльса. Я даже никогда не была в Уэльсе, и да, День святого Давида в марте.

Она умолкает и ждёт, в то время как мужчина, которому явно становится всё более неловко с каждым её словом, залезает в свой бумажник и достаёт банкноту в двадцать фунтов, которую засовывает в ящик для пожертвований.

– Спасибо большое, – искренне благодарит бабушка, а мужчина нервной походкой направляется вверх по холму.

– Бабушка! Ты заставила этого беднягу чувствовать себя просто ужасно!

– Что ж, он дал нам двадцать фунтов. Если чувство вины заставляет людей быть более щедрыми, то кто я такая, чтобы не воспользоваться этим ради доброго дела? «День святого Давида», конечно! Что за идиотский комментарий?

Следующей её жертвой становится ничего не подозревающая семья итальянцев. Они поднимают руки в знак извинения и объясняют, что у них есть только евро.

– Я принимаю валюту, – заявляет бабушка и стоит так до тех пор, пока отец семейства не роняет в её жестяной ящичек купюру в десять евро. Она реально не ведает стыда, и, по её словам, это основная причина, по которой она остаётся лучшим сборщиком пожертвований для хосписа.

– Наверное, я обзаведусь терминалом для карточек, – говорит она после того, как пятый человек объясняет, что у него нет наличных. – Похоже, всё меньше и меньше народу носит с собой наличку. Напомни мне поискать такой в онлайн-магазинах, когда мы вернёмся домой.

Мы направляемся вниз по холму – к дому. Сэр Ланселот, пыхтящий рядом с нами, похоже, не так уж скучает по своей хозяйке. По сути, в угасающем вечернем свете он выглядит почти довольным. Может быть, он рад тому, что ему не нужно торчать на кухне, а может быть, понимает, что близится время ужина.

– Как будто ещё вчера Лоре было столько же лет, сколько тебе сейчас, – произносит бабушка, улыбаясь мне. – Ты так сильно напоминаешь мне её! Имоджен больше похожа на неё с виду, но характером ты – точь-в-точь твоя мама. У тебя такое же, как у неё, чувство юмора и чувство справедливости. Ты замечательно умеешь слушать, совсем как твоя мать. Я никогда не перестану тосковать по Лоре, но, по крайней мере, я каждый день вижу её отблеск в тебе и твоей сестре.

Я сжимаю руку бабушки, не зная, что сказать. Вот потому люди и считают, будто я умею слушать: не потому, что это действительно так, а потому, что я часто не знаю, что сказать.

– Кто-то в хосписе сказал мне, что скорбь – это как блёстки, – продолжает бабушка. – Если ты бросишь в воздух горсть блёсток, то, как бы ты ни старалась, все блёстки ты не уберёшь. Мне кажется, это правда. Я продолжаю находить блёстки, забившиеся в самые неожиданные уголки. Полагаю, они всегда будут с нами.

В ту ночь я лежу в кровати, размышляя о словах бабушки насчёт скорби и блёсток. Это правда. Крошечные кучки лежат повсюду, ожидая, чтобы их нашли.

Миссис Эллисон возвращается со съёмок первой серии и врывается к нам, чтобы рассказать, как прошли выходные. Она подписала что-то, именуемое «договором о неразглашении», поэтому ей полагается держать в тайне почти всё, что случилось. Услышав это, бабушка фыркает.