а) "Сиротки-ягнята и сиротки-волчата" (Les Agneaux et Les Louveteaux Orphelins, XXIX) интересна явным библейским подтекстом: в ней как в калейдоскопе переливаются и Каин с Авелем, и история Хама, и прорицание о агнцах и козлищах, и именно здесь вскрываются начала родовой чести: всё сделанное тобой ещё аукнется твоим потомкам. Именно поэтому сторожевой пёс берет на поруки ягнят, а волчат ждёт тьма, плач и скрежет зубовный. Не менее мрачной, чем волчья чаща архаикой веет от басни, ибо понятие родовой чести (не следует путать с почитанием предков и интересом к истории семьи и рода) отмерло через некоторое время после падения феодализма и если сохранилось, то разве что в Англии среди потомственных рабочих завода Aston Martin. Однако мотив воздаяния детям после смерти жив и до сих пор.

б) "Шелкопряд и земляной червь" (Le Ver a soie et le Ver de terre, XIII) в некотором смысле является полной противоположностью предыдущему примеру, как корни и плоды, старь и новь.

Если в "Сиротках" мы видим зарождение родовой чести, то в "Шелкопряде" уже результаты её; если "Сиротки" пронизаны библейскими отсылками, то "Шелкопряд" наполнен царившей тогда философской максимой о том, что природа сознательно движется к гармонии и процветанию, давшей начало теории эволюции Жана Батиста Ламарка. Сама теория Ламарка3 оформится только через 36 лет, но видимо нечто подобное уже витало к тому времени в воздухе и сквозило в статьях молодого естествоиспытателя (а Буазар и Ламарк были одногодки). Но на этом прозорливость басни не заканчивается: несмотря на ошибки, подлог и огрехи с биологической точки зрения, такие как:

– доказанная позже несостоятельность теории эволюции Ламарка;

– некорректное сравнение одного вида в развитом состоянии и стадии развития другого вида;

– непонимание (хотя этот подлог большее пророчество, чем многие откровения), биологической роли дождевого червя и тутового шелкопряда: последний, несмотря на производство шелковых нитей – самый что ни на есть паразит, объедающий тутовое дерево, выросшее не в последнюю очередь благодаря тому, что дождевой червь взрыхлил и удобрил почву. Но исказив факты, Буазар очень точно вскрыл отношение класса паразитов к эксплуатируемому классу. И как тогда для Буазара рабочие и крестьяне были грязными червями, и как для Бунина (ещё один литературный гений пополам с политическим олигофреном) сплошь беглыми каторжниками4(как после этого пасквиля можно считаться человеком – большой вопрос), так и для нынешних паразитов – от безголосой певички до бессовестного олигарха, от стримерши Карины до "кормившей весь СССР" Лаймы Вайкуле есть для трудового класса характеристики только типа "быдло", "нищеброды", "неудачники", "алкаши", которые якобы "живут за счёт наших налогов"; и, конечно же, эти чистоплюи начисто забыли, – или делают вид, что не понимают, – что экономику вывозят на потных плечах трудяги, производя материальные ценности этими самыми мозолистыми грязными руками в земле, саже, ржавчине и мазуте. Да этим работягам в ноги кланяться надо, а не помоями с экрана поливать! В общем лживое пророчество, показывающее всю изнанку дворянской чести, сказка про славное прошлое, оставшаяся в постаринном5 будущем – вот такое у меня впечатление от этой басни.

Кстати, Иван Бунин сходен с Буазаром не только в отношении к народу, но и в отношении к революционерам и описании оных (3 группа моралей): сравните характеристику революционеров из бунинских "Окаянных дней"6 и образы революционеров (суть смутьянов и заговорщиков) в баснях реакционного француза! И "Египетские боги" (Les Dieux D'Égypte, XVII), и "Пауки" (Les Araignées, VIII; сравните с главой "О тарантулах" из произведения Фридриха Ницше "Так говорил Заратустра") , и образ волка в басне "Волк и ягненок" (Le Loup et L'Agneau, I) – и даже унизительный образ козла в басне "Пес и козёл" (Le Chien et le Bouc, XIX) – воистину, баснописец оттоптался на образе революционера от души.

Неупомянутые пять басен можно подразделить на две категории: гуманистические ("Человек и осёл" (L'Нomme et L'Аne, XXV), "Лев и обезьяна" (Le Lion et le Singe, IX), "Лоза и вяз" (La Vigne et L'Ormeau, IV) и в какой-то степени "Дитя и воробей" ) и сравнительно-противопоставительные ("Слон и мышь" (L'Éléphant et le Rat, XVI), "Собака и кошка" (Le Chien et le Chat, X)).

Как видно из описания, разнообразие тем и сюжетов действительно поражает.

Я считаю, что не у кого не вызовет удивления, что Буазар в 1800-х был популярен и в России: в 1806 году почти все собрание сочинений перевёл на русский Иван Иванович Дмитриев, тот самый Дмитриев, который в том же 1806 посоветовал тогда ещё малоизвестному драматургу-сатирику Ивану Андреевичу Крылову перевести три басни Лафонтена. Какой вклад в литературу был сделан после этой просьбы, я думаю, говорить не стоит. Будущий министр юстиции Иван Иванович прекрасно понимал, что басни Жан-Жака Буазара идеальны для России периода расцвета абсолютизма, напуганной недавней пугачевщиной и кровавыми слухами о французской смуте. Однако со временем утерялись и переводы Дмитриева и сами басни Буазара. Всё, что можно найти сейчас,– несколько басен в переводе Дмитриева и два тома самого Жан-Жака Буазара, хотя я не теряю надежды на то, что столь обширное наследие не утеряно для нас навсегда.

И я бы, право не стал сильно разносить басни Жан-Жака Буазара, ибо если отринуть классовую составляющую, то посыл у басен неплох, разумен и весьма актуален: будь скромен и терпелив, не верь ложным ценностям, понимай собеседников, будь вежлив, – эти советы актуальны и ныне вне зависимости от того, пролетарий ты или буржуа, монах или интеллигент. Не в последнюю очередь заблуждения Буазара продиктованы тем, что науки (в том числе и гуманитарные) ещё не сделали тот скачок, результатом которого является нынешний уровень знаний о природе и человеке: ни Дарвина, ни Менделеева, ни Лобачевского, ни Сеченова, ни Мечникова, ни Пирогова ещё не родилось, да и гуманитарным наукам ещё предстояло пройти свой путь и дать понимание, чем же смута отличается от революции.

Если не жестокой шуткой, то как минимум горькой иронией служит тот факт, что ярому монархисту Буазару довелось наблюдать июльскую революцию 1830 года, ознаменовавшую окончательное падение абсолютной монархии во Франции, десакрализацию королевской власти и размытие сословных границ. Такую личную трагедию Буазар уже пережить не мог и через три года, 10 октября 1833 умер в Кане, всеми покинутый и забытый. Я более чем уверен, что несмотря на косность мышления от обладающий живым умом Буазар все равно пытался как-то понять причины падения казалось бы идеального строя и почему после этого небо не упало на землю… Но умирая, он не знал, что в Германии этими же вопросами (хотя и под другим углом) уже задавался 15-летний гимназист Карл Маркс, который на них обязательно ответит, создав своё всесильное – поскольку верное – учение7.

Отважный невольник, что многих верней

Зерцалом служил для грехов королей;

Икона для града, чьей жертвой он пал8;

Карающий бич дураков и злодеев,

Эзоп меня тонкостям сим наущал,

Как смыслом слова наполнять не жалея.

Раб остроумный, чья муза изысканно

В строку уложит мысль старца фригийского9,