– Озориллий, Свигул, у вас как дела?

– Скорость «Вздоха Сварога» удалось повысить на полтора процента. Работаем над стужей. Ты ставил задачи повысить точность и увеличить радиус. В результате сейчас получили две версии. «Ледовую пику» будем использовать для поражения десантных и разведывательно-диверсионных групп. «Студеный плен» – это на дружину. Пока и то, и другое далеко от совершенства – и «пика» толста, и «плен» маловат. По воде и пеклу – пока не занимались.

– И то неплохо. Вакасий, у тебя что?

– Чуму и оспу насылать научились.

– Ты мне четвёртый раз это говоришь! Вы полгода назад это научились. Научились – и научились. Пригодится. Может быть. А лучше бы не пригождалось.

– Ну-у… мы-ы… улучшали…

– Чего там улучшать? Проект «Миротворец» у тебя идёт?

– Идёт.

– И как он идёт?

– Делаем.

– Ты можешь толком сказать, чего добились?

– Изучили Манрадагов «О структуризации, реструктуризации и деструктуризации».

– И?

– И работаем дальше.

– Слушай, я тебе дал Филомета, Елисея, Среброслава, Велпса – самых толковых ребят. Вы чем там занимаетесь? Почему успехов не вижу? «Миротворец» на месте стоит, «Баю-бай» на месте стоит, «Друже» на месте стоит. Где результаты?

– В процессе.

– Я тебя, Вакасий, серьёзно предупреждаю – не гневи. И пустыми этими своими оборотами – «идёт», да «работаем», да «в процессе» – ты от меня не отделаешься! – Я тебе не Смилгун! В области поражения живой силы у нас всё неплохо, даже очень. Но не это надо, не это! Нам нужно развитие гуманных технологий – оставить врага живым, но обезоруженным, успокоенным, добродушным, и вообще переманить в итоге на свою сторону – вот что нужно! Не так ли, Марья?

– Звучит чудно. Ты, Мракомудр, вроде, главный тартарский воин, а теперь вон что – дружить с врагами будем. Не верю я в это. А верю я в копьё и меч!

– Не навоевалась ты, Марья, ещё… Ладно… Что слышно, Замлафлий?

– Велилюб снова увеличил оброк на десятину. Две новых дружины формирует – воеводы Сойкун и Догоняй. Его северные силы трижды за последний месяц устраивали провокации на добранских границах.

– Плохо. Ох, плохо. Несдобровать Сивояру. Этому хитрому мерзавцу Велилюбу Перун даровал свой «Золотоносный Серп». И Серпом этим он всё Сивоярово царство выкосит, если только мы не поможем. А помочь мы должны. Сивояр – правитель дельный – землепашец у него с голоду не дохнет, и дружина жиром не заплывает, а приказной люд своё место знает и оратаев не топчет. Отдать Добрань Велилюбу – всех их обречь на рабство и погибель. Потому и прошу вас, ребятушки, поднажмите. Велилюб жертвы и Перуну, и Велесу возносит – и поддержку отовсюду получает. Зато народ свой совсем задавил, и готов за добранцев взяться.

– Велилюбовы люди, кто купцами, кто скоморохами, кто юродивыми прикинувшись, шастают по землям Сивояра и наушничают: дескать, осень промозглая была – Сивояр виноват, жертву Даждьбогу зажал. И ещё много всего. Про то, как у Велилюба хорошо живётся – и оратаям, и скотникам, и ратникам. Служивым рассказывают, что мал оброк Сивояр пахарям установил. Пахарям – что мздоимству служивых и приказных потворствует.

– Понятно. Информационная война – как же без этого? Надо с этим что-то делать, пора этого подонка останавливать. Отнял у Сивояра Белое междуречье – и мало ему. Он уж, небось, и всё остальное Сивоярово царство поделил – какой кусок кому из его дочерей в приданое уйдёт…

– Дозволь вопрос, владыка? – вскидывает быстрый взгляд смугловатый симпатяга Озориллий. – Сивояра защищать – это Смаграла повеление? Великому Тартару это зачем?

– Да, нет, – говорю. – Не Смаграла. И Тартару от этого ни холодно, ни жарко. По крайней мере, сейчас. В будущем дружба Сивоярова, может, и пригодится нам… Да, дело даже не в этом… Дело в том, что Сивояр – праведный правитель, а праведность должна же вознаграждаться как-то? Дело в том, что таким, как мы, надо вместе держаться, покуда рядом разных… загребущих велилюбов хватает. Дело в том… – сказал и задумался: как донести до них, быстроглазых, кумекающих, во всём простой смысл ищущих, да и надо ли доносить, примут ли, не посчитают ли слабостью и глупостью…

Вот тут она и выдала:

– Дело в том, что хочется, чтобы после тебя всё было хоть чуточку лучше, чем до тебя. Только «лучше» у всех разные.

Великий Свароже! Что это? Это она, Марья? Вот эта девятнадцатилетняя шустрая забияка? Да, как такое быть могло, чтоб она произнесла мою мысль моими словами и ровно в таком ритме, чтобы в сердце моё её слова легли, как мастерски сделанный ключ в причудливый замок?

– Да, – говорю, как будто враз осипшим голосом. – Именно так. – А у самого в нечеловеческой душе моей всё колотится. Много лет я жил службой и магией, я был всегда в работе, вокруг меня всегда было немало тех, кто вместе со мной делал общее дело – кто-то лучше, кто-то хуже, кто-то вообще на пропасть. Я никогда не пытался найти родную душу и не страдал от её отсутствия, и вдруг… вот это! Я не предполагал, что волшебное чувство счастья может настолько пронзить тебя насквозь – только потому, что ты обнаруживаешь рядом кого-то, мыслящего и чувствующего так же, как ты.

Сижу перед ними, и глаз от неё отвести не могу. А сам думаю: «Да, нет. Ты что? Брось эти мысли. Ничего не было. Просто совпало так».

Озориллий напирает:

– То есть мы зарабатываем авторитет у добран, вскармливаем себе мощного союзника в лице Сивояра, а когда у нас станет достаточно мощностей, сможем потягаться с Перуном и Велесом за покровительство над людьми, чтобы и нам тоже жертвы приносили, чем ещё более нарастим свои мощности.

Ну, вот он всё и объяснил.

– Да, как вариант… Так, ну что? За работу!

Разошлись. Опалив меня взглядом своих бездонных тёмно-карих глаз, горделивой лёгкой походкой ушла Марья.

…Марья…

Потом был мучительный месяц, когда я пытался понять, что со мной происходит. Я всегда умел быть решительным, но и продумывать свои решения, сдерживать порывы и ждать, ждать окончательного вызревания решений я тоже всегда умел. Я анализировал и проверял. Я понял, что это было не минутное помрачение, что, к счастью или нет, но жизнь мою появление Марьи разделило на две неравные части. В какой-то момент я понял, что жизнь «до Марьи» стала для меня каким-то далёким, смутно вспоминаемым прошлым, хотя было это всего несколько недель назад. Я осознал, что Марья очень нужна мне, что присутствие её удесятеряет мои силы и разум, что она дарует мне цель – если до сих пор я трудился, руководствуясь своими представлениями и убеждениями о правде и кривде, о том, как из того, что есть, сделать то, что должно быть, то теперь я вижу того, ради кого я тружусь – ради неё. Я хочу, чтоб этот мир лежал у её ног, и я буду добиваться этого.

Находясь рядом с нею, я поражался, как я мог до сих пор не замечать очевидного: сколь мы с ней созвучны и синхронны – в мыслях, словах, темпераменте, ценностях; сколь внезапно зрелыми оказываются её суждения; сколь сильна и независима её воля; сколь горделив её стан; сколь изящны её руки; сколь ярок её взгляд; сколь велика в ней жажда свершений. Я дам ей то, чего она хочет, – умение и власть творить и достигать, строить и повелевать, открывать и познавать.

Военная наука давалась ей не лучше, чем другим, но мало кто проявлял столько трудолюбия и энергии в овладении ею, как Марья. Засидевшись за построениями пешего строя, остались мы с ней вдвоем. И вдруг разговор сам собой перетек на житейские вопросы. Мы проговорили часа два, и, странно, я даже не помню, о чем. Помню чувство непрекращающегося счастья от её близости, чувство восхищения её раскрывающейся передо мною душой. Она говорила о том, что скучает по папеньке, о том, кем ей хотелось быть в детстве, и как она в конце концов твёрдо решила стать воительницей. Она говорила обо мне – о том, что я молчун, по десять раз взвешивающий каждое слово и, судя по сдержанной жестикуляции, трудно заводящий сердечные привязанности.