– Похоже на точку бифуркации.

– Нет, я говорю не о раздвоении. Это как точка во времени и пространстве, и всё, что было до неё – это называется «до нашей эры», а всё, что случилось после – уже новое время в истории. Я бы назвал их временными точками невозврата, своеобразные хроно-фатумы. Проще говоря, двери судьбы. Когда ты входишь в такую дверь, обратной дороги уже нет. Впрочем, так можно сказать практически про любое знаковое историческое событие. Но момент появления нового экспоната в нашей студии имел значение, как потом выяснилось, только для меня. У каждого человека есть свои точки невозврата. И когда я вскрывал контейнер, у меня было чувство, что я совершаю некое безумство. Знаете, что это такое? Это когда ты находишься в изменённом состоянии сознания, когда ты руководствуешься не разумом, а двигающей тобою сверхразумной силой, словно происходит нечто, от тебя независящее. Какой-то частью сознания ты вдруг понимаешь, что не можешь поступить иначе, хотя и осознаёшь, что происходит что-то нерациональное. Это как действие магнита. Металлические опилки просто притягиваются к нему под воздействием его силы, и поступить иначе они не в состоянии. Как бы вы назвали это действие?

– Как можно назвать действие, когда приближается стихия, как только не инстинктом самосохранения? Уже нет выбора, и остаётся только подчиниться ему.

– Да, вы верно сравнили мой случай с инстинктивным проявлением бессознательного. Но я бы назвал это судьбой, иначе – проявлением сверхсознания. Инстинкт – это страх перед чем-то, а безумство – это отсутствие страха. Теперь вы понимаете, что если бы не было Полины, разве вскрыл бы я этот контейнер? Выходит, что всё, что было до него – и наша с ней встреча, и женитьба – всё это случилось ради этого контейнера. Инстинктом это вряд ли можно назвать. Скорее, судьбой.

– Но Полина надавила на вас, пригрозив прекращением дальнейших общений и встреч с ребёнком. Разве это не проявление инстинкта? Если бы не страх перед её угрозой, пусть даже и сказанной, якобы, всерьёз, вы бы вскрыли при ней контейнер?

– Не совсем так. Я понимал, что её шантаж не принципиален, потому что не раз слышал его и прежде. Но её слова словно придали мне уверенность, чтобы открыть контейнер в тот момент, потому что я сам уже в душе желал это сделать.

– Это было любопытство или что-то другое?

– Нет, это было не просто любопытство. Я не собирался изначально даже и прикасаться в тот день к привезённому экспонату. Думал, вот, наконец, груз доставили, теперь можно спокойно идти по домам, хотя и было интересно, ради чего весь сыр-бор. Но когда Полина выдала своё требование, что-то вдруг вспыхнуло в моём сознании. У меня даже мурашки пошли по спине. Я понял, что это знак. Знаете, что это такое? Это когда понимаешь – сейчас или никогда. Именно в эту минуту как раз и совершается что-то грандиозное, которое не укладывается у тебя в голове. А рабочие поставили контейнер вертикально, потому что на нём так и было указано: «Вскрывать в вертикальном положении». Ящик в два метра высоты был замурован на совесть, поэтому пришлось изрядно с ним повозиться. Полина всё время находилась поблизости и наблюдала, как я покрывался потом. Напоследок осталось освободиться от чехла из какой-то странной ткани, похожей на фиолетовую бархатную гардину. Я прислонил экспонат к свободной стене и принялся искать способ снять чехол. Но как я ни старался, не смог найти ни молнии, ни петель, ни пуговиц, ни единого шва. Полина тоже заметила эту особенность сплошной ткани. Пришлось посмотреть сзади, сверху, снизу, но всё было бесполезно. Бархат был абсолютно непроницаем. Тогда Полина достала из своей сумочки скальпель и уверенным движение провела им по всему прямоугольному периметру по бокам чехла. Полина по специальности хирург, и этим объясняется не только наличие медицинского инструмента в её сумке. Лицевая часть чехла упала так же быстро, как была проведена несложная операция. Я увидел скептическое искривление губ Полины, после чего она сказала: «Жданов, если я что-то понимаю в искусстве, то передай своему плешивому начальнику, что он зря потратил твоё время. Хорошо, что оплату за выходные дни никто пока не отменял. Приходи в три. Катя часто спрашивала про тебя». С этим она и ушла, оставив меня наедине с мусором и разочаровавшим её произведением искусства. Меня это немного огорчило, и я решил не смотреть на экспонат, пока не сделаю уборку. Когда остатки контейнера оказались за пределами студии, я заварил крепкого чая и набрался-таки смелости взглянуть. Это была декорированная дверь из красного дерева в сплошном прямоугольном косяке, как я уже говорил, около двух метров высоты. Зачем шефу нужно было обзаводиться дверной коробкой, мне в тот момент было непонятно. Но когда я подошёл ближе, то понял, что меня кто-то жестоко и профессионально разыграл. Дверь была нарисована настолько естественно, что её трудно было отличить от настоящей. А что, разве чёрный и красный квадрат Малевича не являются шедеврами мировой живописи? Почему бы в этот ряд произведений искусства не поставить дверной косяк вместе с дверью, или какое-нибудь окно? Наверняка, и смысл можно найти – дверь, открывающая вход куда-то. Образ хоть порядком и банальный, но тут уже всё зависит от воображения смотрящего на эту дверь. Мало ли, что можно себе нафантазировать. По крайней мере, тонкий ценитель уж точно не пройдёт мимо нарисованной двери, не выразив восхищения тайной создателя сего шедевра. Кто знает, сколько ещё дверей может оказаться за первой. Я, конечно, понял, что подобный трюк с нарисованной дверью не для слабонервных, и хотел было уже покинуть студию, но тут до меня дошло, что я потерял счёт времени, пока глядел на дверь. Взглянув на часы, я пришёл в ужас – было без четверти три пополудни. Мне же надо уже в три быть у Полины. Вот что бывает, когда вместо семи утра встаёшь в восемь и сломя голову мчишься на работу. Оказалось, что я, сам того не замечая, простоял напротив картины целых три часа. Как такое возможно?

– А вы совсем не помните, как прошли эти три часа?

– Помилуйте, какие три часа?! Я думал, что пробыл возле неё всего каких-то минут десять, не больше. Но когда я понял, что уже явно не успеваю на запланированный обед и встречу с дочкой, мне почудился со стороны двери какой-то шум. Я подошёл ближе и почувствовал еле уловимый сквозняк из дверной щели. Приглядевшись, вдруг осознал, что дверь не нарисована. Я взялся за ручку и потянул её на себя. Ещё большим ужасом, чем мгновенно пролетевшие три часа, для меня стала по-настоящему открывшаяся дверь.

– И что же вы увидели за дверью?

– Ничего.

– В каком смысле «ничего»?

– Обычно подразумевается, что за дверью следует какое-нибудь продолжение – коридор, комната, выход из дома или вход куда-то, так ведь? Ничего такого там не было.

– Что же вы там обнаружили?

– За дверью, которую я принял как нарисованную, оказался обычный холст.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду обычный льняной холст двойного плетения. Любой специалист вам легко сможет отличить холст двойного от холста одиночного плетения. Так вот передо мной как раз и оказался такой.

– И на нём было что-то изображено?

– Что за странный вопрос? Конечно же, было! Вопрос в том, что же было изображено? Это трудно назвать детальным рисунком. Человек же привык воспринимать объекты: стол, дом, дерево, машина. Поэтому всё, что не подходит под определение – вещь, предмет, – вызывает у него смазанное восприятие. То же самое касается и цвета. Человеку привычно, удобно и проще обращать внимание на чёткую и определённую цветовую гамму: белый, чёрный, красный, синий, зелёный и так далее. Труднее всего воспринимать оттенки. Как предметы, так и цвета внешним, привычным восприятием строго фиксированы. Оттенки же, о-о-о! Вот то самое невидимое, из чего и образуется видимое, фиксированное. Все предметы и цвета – это совокупность невидимого. Проблема человека в том, что он не видит сути предмета, а видит только предмет. Видимое – это естественное восприятие, невидимое же – сверхъестественно. Поэтому как я могу вам сказать, что было изображено на холсте? Если я скажу, что там было изображено сверхъестественное, вам станет понятнее?