Англия поступила так же, бросив Ольстер^[5] на произвол судьбы и направив в Ирландское море крупнейшие корабли ВМФ с приказом топить гражданские суда. Только Республика Шотландия, недавно получившая независимость, оказалась более снисходительна к своему кельтскому соседу. Сначала страна согласилась принять ирландские суда у себя на крайнем западе, на Гебридских островах. Но ситуация быстро ухудшалась, потому что поток ирландских мигрантов становился слишком мощным. В итоге и молодая республика закрыла свои границы. В конце концов земли архипелага с его лютым климатом и очень бедной почвой отдали мигрантам в обмен на строгое соблюдение ими границ. Таким образом, Гебридские острова стали Новой Ирландией. Кажется, на другой стороне земного шара есть остров с таким же названием, этакий брат-близнец. В Папуа, по-моему. Но для нашего рассказа это несущественно.

Несчастливы все одинаково. Но небезосновательно можно предположить, что ни одну страну не постигла участь хуже, чем у Ирландии. Почти все жители, которые не могли позволить себе добраться до Гебридских островов, исчезли. Оставшиеся ирландцы, по-видимому, в конце концов поубивали друг друга, о чем свидетельствуют некоторые случаи каннибализма. Но это слухи, и не следует рассказывать или писать о них, чтобы не распространять ложную информацию. Это черные дни, которые должны быть забыты, стерты из нашей памяти, как и сами события.

Старая Ирландия стала проклятым местом. Своеобразным адом на земле, по крайней мере для людей. Главным страхом, и, кстати, самым обоснованным, был страх снова заразиться вирусом, который, вероятно, затаился в пернатых, а этих птиц были тысячи; редкие любители дикой природы приезжали наблюдать за ними в бинокль, добравшись в солнечные дни на лодке от побережья Шотландии до островов. Конечно, ни одна птица не залетала на архипелаг, где жили люди, и ни один человек не осмеливался приблизиться к птичьему острову. Несколько бесстрашных рыбаков время от времени обследовали скалы вокруг старой Ирландии в поисках устриц или морских ушек. Это был опасный промысел, и улов часто оказывался неожиданным — фунт этих драгоценных раковин мог прокормить одну семью в течение месяца. В Новой Ирландии, Шотландии и Англии их обычно ели жареными и запивали пивом.

Вскоре после событий лишь горстка английских художников, ведомая небольшой группой беженцев, отважилась высадиться на Мертвом острове. Их путешествие навсегда останется в нашей памяти. Из Ливерпуля в Белфаст они отправились через старую провинцию Ольстер к прибрежному городу Антрим, следуя древним маршрутом рыбаков, занимавшихся ловлей лосося. Они боялись заплутать в этих землях, поэтому не решились отойти от береговой линии. Они сожалели, что не смогли, как планировали, добраться до легендарной Дороги гигантов^[6], где, как говорят, нашло убежище множество птиц. Но это было их единственным разочарованием. Они благополучно вернулись в Ливерпуль еще до наступления темноты, с завораживающими рисунками и акварелями маленького городка Балликасл — позже их опубликовали в книге «Мертвый остров», которую я смог купить, как только она вышла.

Я сейчас ее листаю. Не знаю, почему эти изображения так меня очаровывают. Возможно, дело в анахронизме иллюстраций, ведь эта земля напоминает мое собственное представление о первом утре в нашем мире. Местами жуткая красота этого заброшенного Балликасла и это изобилие свободно летающих птиц меня поражают. Очень искусный акварелист с величайшей точностью воспроизвел это зрелище. На пятидесяти двух сохранившихся рисунках запечатлены сотни птиц, сидящих на старых вывесках, бродящих между пустыми столами и скамейками на набережной и пирсе. Маленькие смеющиеся чайки с красными клювами, серебристые чайки. Черноголовые гуси. И скворцы, дрозды, бекасы. А на последних страницах, изображающих морской берег, бакланы с бронзово-зеленым оперением, летящие очень низко, прямо над волнами, а еще прыгающие в пене крошечные кулики. Последнее изображение в книге остается для меня самым красивым: огромная северная олуша, ныряющая прямо в черную воду в поисках добычи.

Теперь я смотрю на обложку. «Мертвый остров: акварели и рисунки старой Ирландии». В приложении зоологические заметки с ценной информацией. Кажется, я читал, что кряква, особенно если ее преследуют, может развивать в полете скорость до шестидесяти километров в час. Я думаю о нашей утке: она молодая, энергии у нее предостаточно. Я сразу представляю, как она инстинктивно летит к Ла-Маншу по зову эскадрильи перелетных птиц…

~~~

Вот уже несколько минут в эфире ничего не происходит. Мои мысли блуждают. Затем нам сообщают, что утка взлетела на верхушку одного из тополей, которые стоят вдоль Сены за мостом Турнель. Тополь — дерево слишком высокое и слишком тонкое, чтобы люди могли на него забраться. Нам остается только ждать, когда птица сменит место. Вокруг нее кружит дрон, но он не может увидеть утку четко, среди ветвей, на которых еще есть листья. Он передает изображения ведущему, и тот пытается что-то комментировать. Ничего не происходит. Утка, похоже, приходит в себя. Небольшая толпа неподвижно стоит у дерева. Люди довольно спокойны, они ждут, что будет делать птица. Это передышка, которую утка получает перед началом настоящей охоты.

Я выключаю радио. В конце концов говорю себе, что эта утка такая же, как и все остальные. Что этот день пройдет без сюрпризов. Я ставлю «Мертвый остров» на полку и решаю пойти пообедать в маленькое бистро, куда частенько заглядываю.

На выходе я сталкиваюсь с мадам Грасия, нашей консьержкой, которая подметает у дома. Она одна из немногих, кого я хорошо и давно знаю. Еще со времени событий. Вначале, когда ситуация была драматичной и покидать дом было запрещено под страхом побоев, она поднималась ко мне на последний этаж, чтобы принести продовольственный паек, — их раздавали у входа в каждый жилой дом. Она всегда брала лично для меня баночку консервированных сардин. Не знаю, почему она испытывала ко мне симпатию. Может, потому что я был молод, или же напоминал ей сына или племянника, что недавно ушел из жизни. Но я не уверен, что у нее была семья. Я никогда не видел, чтобы к ней кто-то приходил, и она тоже не видела, чтобы ко мне кто-то приходил. Может быть, именно это нас и объединяло.

Ко мне она не входила. Мы оставались на лестничной площадке и обменивались всякими банальностями. В этом было наше спасение. Наше подобие жизни. Разговор ни о чем давал нам с мадам Грасия передышку.

Сегодня она лишь бросила: «Времен года больше нет». Ей нравятся такие готовые фразы. Такие общие места. Но она права: погода серая, что для октября обычное дело. Но не холодно, даже наоборот. Душно, как летом. Воздух влажный, а небо наэлектризованное. Мадам Грасия добавляет, что у нее ломит шею. По ее словам, это значит, что точно будет гроза.

Если бы я задержался, она, вероятно, сказала бы мне, что устала от Парижа, что хотела бы уехать отсюда. Она повторяет это уже много лет, но никогда не покидает город, разве что раз в год ездит собирать ежевику в Фонтенбло — в прошлом году она подарила мне баночку варенья. Давайте посмотрим правде в глаза: я хуже, чем она. После событий я вообще ни разу не выезжал из Парижа. Я все еще занимаю ту же маленькую комнату, в которой жил, когда был юным студентом.

Мадам Грасия видит, что я ее не слушаю. Она, по обыкновению, желает мне хорошего дня, и я иду гулять.

Для обеда еще слишком рано. Я насвистываю, на сердце у меня легко, я уже почти забыл о том, что только что услышал. Я иду по улице Гёте до маленькой площади и направляюсь в сторону Монпарнаса. Улицы почти пусты. Не хватает только лучика солнца, чтобы сохранить надежду на хороший день.

~~~

А что, если это была она, мое первое счастье за день? Я уже видел ее вблизи. Но сегодня у меня впервые появилась возможность посмотреть на нее подольше. Она что-то ищет в сумке. Она очень красивая. На ней длинное черное пальто, типа шинели с широкими эполетами. Пальто мужское. Темно-красная помада, кольца на пальцах и другие оригинальные штрихи еще больше подчеркивают ее красоту. «Все очарование жителей этого города заключается в сдержанной поэзии деталей», — говорю я себе. Она подходит ближе. Мы встречаемся взглядами и отводим глаза.