– Где же Ярик? – спросил я у Пёстрой.

Корова посмотрела на меня и замычала.

– Ярик! – крикнул я.

Тишина. Только сейчас заметил, что потерял его камень с дырочкой. Он, наверное, ушёл с девками в укромное место и забыл обо всём.

Я пригнал стадо. Стемнело. Ночью домой пришёл отец и сказал, что Ярик утонул.

Наутро все знали, что несчастье постигло Ярика. Отец сказал, что будет погребальный костёр, я хотел помочь с приготовлениями, но родители велели оставаться дома. За стадом пошла наша мать, Живулечку отдали приглядеть Большаковой жене. Мне строго-настрого запретили выходить даже за дверь. Всё молоко скисло, хлеб загнил, в погребе наши скудные припасы проверять было страшно. Запретили ходить к полю, чтобы не принести беду урожаю. Все коровы с вечера не доились. Мать взяла узелки, топор и огниво, ушла лечить стадо. Как же утонул Ярик, какая беда к нам пришла, что решено было делать костёр? Мне нужно найти Весению – всё ли в порядке с её сёстрами?

Алёне разрешили ходить до соседей да следить за всем вместо матери. Пришлось просить сестру узнать у болтливых девок Большака, не видел ли кто златовласую красавицу мою. Сам я остался в избе, где боги нашего рода защищали меня, но от кого? Сел к печи, в самое светлое место в доме. В плохой день нельзя работать над сундуком для приданого сестры – всю будущую жизнь можно испортить. Я приоткрыл дверь избы и выглянул во двор. Никого. Даже бабы и девки не ходили дальше двора, даже к реке с бельём, никто не носил воду. Только пёс Большака лаял на кого-то, через двор доносился его рык.

Алёна вернулась вся сморщенная, как будто лягушку проглотила.

– Верного моего видели, миловался с девкой из чужих.

– Что за девка?

– Простоволосая, бесстыжая, не по-нашему одета.

– Где это было?

– На речке, – сестра топнула маленькой ножкой, тряхнула рыжей головой так, что коса к потолку взлетела.

Какое-то странное чувство охватило меня, сердце сжалось.

– Почему отец мне из дома не велел выходить? – я спросил не своим голосом и поднял глаза на сестру.

Она, всхлипывая, буркнула:

– Неделя, сказал, проклятая идёт.

– Проклятая? Что-то не слышал я про такую… И что это за проклятье такое, что девкам можно гулять, а парням по домам надобно сидеть?

– Почём мне знать? – в сердцах крикнула Алёнка. – У отца спроси!

– Если бы он хотел сказать, сразу бы сказал. Кому же ещё знать, как не тебе!

– Не знаю я, Олесь! Если навьи опять пришли, так всем бы дома сидеть велено было, как зимой этой. Так на Радуницу их же поминали! Для меня эта неделя проклятая оттого, что мой Селемир с девками другими милуется!

Сестра ушла к подругам, а я остался. Уж если и Алёнка ничего не знает…

Весь день я сидел в темноте, да только мысли грустные лезли. Весения стояла перед глазами, дюжину раз мысленно звал её по имени. Знаю, что жених я небогатый, но сила в роде. Работник я сильный, умелый, к разному труду привыкший, дом построить смогу, приданого мне её не надо – наживём. Только бы узнать, к кому её сердце расположено.

Ранним вечером вернулось стадо. Отец пришёл в сумерках хмурый и задумчивый. Мать молча накормила нас добрым хлебом и квасом из дома Большака. Алёнка всхлипывала. Никто не сказал ни слова.

Утро наступило тревожное и туманное. Я чувствовал тайну между нами с сестрой и родителями. Они общались полувзглядами, обрывками разговоров, из которых я не понимал ничего, а Алёна и понимать не хотела. Девкам-то выходить не воспрещалось.

– Дома будь, – хмуро велел отец и дал мне мастерить черенки да кожаные поршни латать.

Так прошёл день. На следующий к полудню в наш дом ворвалась Бажена, лицо красное, да как закричит с порога:

– Олесь! Олесь!

Я обернулся на её вопли:

– Чего кричишь?

– Там Алёнка! Алёнка! – тыча пальцем в реку, вопила Бажена.

– Дальше что?

– Тонет!

Я перескочил порог, не захлопнув двери, помчался к реке. Перед глазами прыгали ухабины дороги, не прихваченные снизу порты опутывали ноги. Взбежал на холм и кубарем скатился под гору к воде. Где сестра? Никаких следов, ни кругов на воде – ничего. Вода гладкая, не шелохнётся. Забежал по пояс, глянул во все стороны – ничего. Слышу: со спины всхлипывает кто-то. В зарослях тростника напротив меня сестрица моя сидит, совсем не собираясь тонуть, да только рыдает навзрыд.

– Дура! – крикнул я, подбежал к ней и схватил за плечи.

На это Алёнка разрыдалась пуще прежнего.

– Любит он её! – сквозь слёзы прокричала сестра, я опешил.

Алёна уткнулась мне в голое плечо.

– Кто кого любит?

Сестра промычала что-то невнятное. Девки Большака опять ей насплетничали.

– Ты правда топиться удумала?

Сестра пнула босой ногой большой, щербатый камень – притащила откуда-то – и всхлипнула.

– Дура! – повторил я, поднял камень, который оказался не таким уж тяжёлым, да для её козьего веса в самый раз, и кинул его в речку.

– У меня, может, тоже сердце болит, но я же тонуть не собираюсь!

– Так не мужское это дело, братец!

– И что же? Сердце-то, оно у всех одинаковое!

Алёнка посмотрела на меня так пристально, как будто в первый раз видит. Перестала всхлипывать, только слёзы выкатились из открытых глаз.

– Олесь, – позвал третий голос.

Мы с сестрой мигом обернулись.

У воды, на полосе между землёй и рекой, стояла она, Весения. Вода за ней искрилась, ослепляя. Я вскочил и только сейчас вспомнил о наготе своей. Сестрица плюнула в её сторону и отвернулась.

– Я не собираюсь уводить у тебя жениха, Алёна. Он тебя любит, – тихо сказала Весения, – а если что, то после Купала всё пройдёт.

Вид у неё был печальный, волосы в ряске и тине, платье – в мокрых пятнах.

– Что она плетёт, не понимаю, братец? – процедила сквозь зубы сестра, не оборачиваясь.

– Я говорю, что любит он тебя.

– Да ты, как я посмотрю, умница да благодетельница наша! Спасибо, утешила! Да вот только моего Селемира заморочила и брата моего замучила! Посмотри на него, что творишь, окаянная! – Алёнка вскочила на свои маленькие, прыткие ножки, подол подоткнула да на Весению пошла.

Возлюбленная моя отпрыгнула от неё подальше в воду, в тень ив.

– Что ты за девка? Сердце-то у тебя есть?

– Оттого и не знаю, что делать! – крикнула Весения, отступая в зелёную воду.

– Что случилось с Яриком? – не выдержал я.

Весения молчала, поглядывала на мою сестру. Алёнкины огненные волосы горели в свете полудня. Щёки в веснушках раскраснелись, она вся была полна силы – маленькая, худенькая, юркая. Весения сливалась с речными тенями и тиной.

– Алёна, подожди меня на берегу, – попросил я.

– Смотри, космы твои выдеру, – пригрозила ей сестра и, нахмурившись, отступила.

Я зашёл в воду за моей неведомой.

– Ярика увели мои сёстры. Он был у них… а потом утонул.

– Что же его погубило?

Она молчала.

– Всем парням из дому выходить запрещено, – добавил я.

– Я знаю, это правильно… Вам совсем ничего не рассказывали?

– Отец только сказал, что неделя проклятая.

– Можно и так сказать.

– Я тосковал без тебя, сердце изнылось, – робко прошептал.

– Ничего. После Купала пройдёт.

– Это за всю жизнь не пройдёт.

Весения опустила глаза и сказала:

– Селемира и тебя не увлекут мои сёстры, как они увлекли Ярика. Того, кого выбрала одна, уже не сможет увлечь другая.

– Да кто вы такие?! – не выдержал я.

– Ты не найдёшь нас среди людей после Купала, – медленно произнесла Весения и шагнула глубже в реку, – нам больше не надо видеться, не игры это, Олесь.

С этими словами она окунулась с головой и исчезла. Я шагнул за ней, но её не было видно. Она уплыла, как уплыла в день нашей встречи.

– Ты не найдёшь нас среди людей после Купала, – повторил я за ней, глядя в воду.

Когда мы с сестрой возвращались к дому, оба опечалены каждый своим, отец и мать бежали нам навстречу, а позади их шла Бажена.