– Просто санаторий какой-то, – улыбнувшись, сказала я.

– Относительно других клиник для душевнобольных так и было. Алленберг – необычная больница.

– Откуда вы всё это знаете? Я столько перечитала про это место, но не нашла ничего подобного.

– Я просто видел это своими собственными глазами.

– Как? – выкатив глаза, спросила я. – Вы были здесь в качестве пациента?

Я была так удивлена словами старика, что до конца не понимала нелепости своего вопроса. На тот момент, с приходом к власти нацистов, русский парень вряд ли мог находиться в Восточной Пруссии, ну если только в качестве узника концлагеря.

– Нет, конечно, я был не в качестве пациента, а в качестве доктора.

– Ничего не понимаю, так вы жили здесь, что ли, вы немец?

– А какое это имеет значение? – вдруг рассердился старик, видимо, уже пожалевший, что так много мне рассказал.

– Совсем никакого, я просто хочу понять вас, – робко произнесла я, боясь снова раззадорить его.

– Русский, немец – разница теперь какая? Главное, что не нацист и никогда им не был. И она тоже… Её отец – тот был нацистом, а она их ненавидела, – тараторил старик, всё больше и больше сердясь.

Он покраснел, а лоб его покрылся испариной, в глазах снова засверкали огоньки злобы, и мне стало не по себе от этого резкого перепада настроения.

– Пожалуйста, успокойтесь, – взмолилась я. – Давайте я сбегаю к Андрею и принесу вам воды.

– Нет, мне уже лучше. – Он присел на скамью.

Мы оба молчали. У меня в голове один за другим всплывали вопросы, которые мне очень хотелось задать старику. Снедаемая любопытством, я повернулась к нему и уже открыла рот, готовясь вывалить на него свои «почему?», как тут же осеклась. Я увидела в глазах старика застывшие слёзы и такую тоску, что сердце у меня сжалось. Таких глаз мне не доводилось видеть раньше, такого сосредоточения нестерпимой человеческой муки в одном только взгляде.

Старик смотрел куда-то прямо перед собой, в пустоту. Что он видел там, оставалось только догадываться. Возможно, видел себя молодым и крепким, а может быть, ту, которая «не была нацисткой».

Я не могла знать его мыслей, но именно в этот момент поняла, как сильно могут ранить другого человека наши слова, наши лишние расспросы. Как часто мы своей неделикатностью обижаем и причиняем боль другому. Буквально до дрожи в теле, до сжатия в груди я ощутила свою вину перед стариком.

Мне так хотелось отвлечь его от этих мыслей, развеселить. Недолго думая, я выпалила первое, что пришло мне в голову:

– Вы любите оперу? В субботу в музыкальном театре покажут «Евгения Онегина», может, сходим с вами?

Старик молча повернулся. Он вышел из своего грустного забытья, но, кажется, теперь впал в оцепенение от моего предложения.

– Ну а почему бы и нет? – не унималась я. – Вы там были хоть раз?

– Вы что, меня на свидание зовёте? – сказал он и улыбнулся. – Деточка, я уже слишком стар для этого.

– Да, я зову вас на свидание. Надо же мне как-то отблагодарить вас за такую интересную экскурсию по Алленбергу. А то, что стар, так это неправда. Вы сюда каждый день прибегаете, неужели полтора часа красивой музыки не сможете послушать? Вашу транспортировку беру на себя. Доставлю вас как ценный груз.

– Как бы этот ценный груз не засыпал песком всю ковровую дорожку в театре, – развеселился старик.

– Это ничего, это даже к лучшему, на выходные как раз обещали снова снег и мороз.

Мы рассмеялись вместе, как старые добрые друзья. Через минуту я увидела Андрея, он шёл к нам.

– У вас весело, – сказал парень и расплылся в улыбке.

– Эта очаровательная дама, имени которой я до сих пор не знаю, только что любезно пригласила меня в театр, – рассказал старик, сияя радостью. – И что ж, я с удовольствием соглашусь.

– Надо же, я ведь совсем забыла вам представиться. Меня зовут Лера. Я фотограф и донимаю вас своим присутствием исключительно из-за этого загадочного места, – кивнула я в сторону зданий больничного комплекса.

– Загадка Алленберга, – произнёс старик и задумался.

В глазах его снова появились нотки грусти и какой-то нежности. Он подошёл к административному зданию и, коснувшись его рукой, закрыл глаза, словно вновь погрузившись в свои воспоминания.

– Загадка в том, что он до сих пор хранит память, – тихо сказал старик.

– Память о чём? – спросила я, как и прежде, сгорая от любопытства: что же он недоговаривает?

Только на мой вопрос он не спешил отвечать. Открыл глаза и улыбнулся нам, а потом побрёл в сторону комнаты охраны.

– Удивительный старик, – сказала я Андрею, когда дед отошёл от нас.

– Так я вам это и говорил. Наш Михалыч – дедуля мировой. Мы ему тут всегда рады. Работа охранника по большей степени скучная, а с ним всегда интересно, он как ходячая энциклопедия. Я удивляюсь – столько лет деду, а он всё помнит.

– Что он вам рассказывал про свою молодость в Алленберге?

– А он был здесь в молодости? – удивился Андрей. – Видимо, с вами он более откровенен.

– А вам ничего не говорил?

– Рассказывал больше историю этого места. Он всю жизнь врачом проработал, так у него в арсенале много интересных случаев, вот об этом и рассказывал.

– Мне интересно, что он тут делал в молодости.

– А почему он сюда приходит каждый день, вам больше не интересно? – рассмеявшись, спросил он.

– И это тоже.

Поговорив ещё немного с Андреем, я всё же достала фотоаппарат, ведь я же сюда по делу приехала.

Камера меня сегодня совсем не слушалась. Даже штатив никак не хотел устанавливаться. Несмотря на прекрасный солнечный день, выбрать нужный ракурс никак не получалось.

Съёмка не ладилась, потому я решила не приглашать старика принять в ней участие, однако сам он был крайне заинтересован процессом и не отходил от меня ни на шаг. С любопытством ребёнка следил за всем, что я делала, несколько раз даже заглядывал в объектив камеры, что было очень забавно.

Думаю, предложи я ему выступить в качестве модели, он бы с радостью согласился. Только вот будет ли так же рад увидеть фото, где он изображён в негативе на фоне старой кирхи Алленберга?

Было понятно, что старика держит в этом месте что-то. Только что? Я очень хотела узнать, но мне не хотелось ранить старика расспросами о тех былых днях.

– Андрей, а вы не спрашивали Аркадия Михайловича, для чего он приходит сюда? – спросила я охранника, когда он провожал меня к выходу.

– Спрашивал, и не раз. Говорил ему: «Дед, ну чего тебе здесь торчать целыми днями? Иди домой, огородик посади, с соседскими дедами в домино поиграй», а он мне ответил: «Нет, Андрей. Пока я ходить могу, приходить сюда буду. Здесь у меня всё осталось, вся моя жизнь».

– Может, его хотя бы на полставки устроить? Ведь есть же от него какая-то польза.

– Ещё какая польза! Он только с виду еле передвигается, а на самом деле дед стойкий. Ходит вокруг зданий, собирает мусор, упавшие ветки, осенью сгребает и палит сухую листву, летом понемногу окашивает территорию. Насколько может, конечно. Глядя на него, и я рядом становлюсь. Если бы не он, так всё вокруг заросло бы, ведь никому нет до этого места никакого дела. Сейчас уже дед стал понемногу сдавать, возраст всё-таки.

– В таком случае почему не устроить его сюда работать?

– Да кто его возьмёт? – удивился Андрей. – Сами же поразились, когда подумали, что он здесь охранник. Хотели мы его устроить, но нет, не берут по возрасту. Мы с ребятами решили его обмануть, сказали, что взяли его на полставки, и деньги ему протянули, только его не проведёшь. Старик сразу нас раскусил: «Где контракт, ребята, почему меня не оформили как положено? Вы ребята добрые, только денег ваших мне не надо. Я сюда не работать прихожу, потому ничего не возьму. Здесь моя жизнь осталась, здесь мой дом».

– Интересно, что он подразумевает под этим?

– Да кто же его знает. Расспросов дед не любит, слишком сентиментален, чуть больше спросишь, так он расплачется. Видимо, сильно в жизни его помотало, но старик он добрый и как родной уже нам.