– Я буду так скучать по тебе, Барсукот! – Барбара обняла его, прижалась своей мокрой шерстью к его мокрой шерсти.

– Я тоже, Барбара.

– Но ведь ты же вернёшься, правда? Вы ведь оба вернётесь? Не погибнете там, в саванне?

– Не погибнем, – пообещал Барсукот.

– Хорошо. А когда ты вернёшься, мы сразу с тобой поженимся, правда?

– Ну… возможно… – пробормотал Барсукот. – Всё зависит… э-э-э… от сезона… Мне не кажется, что зима – хорошее время для свадьбы. Вот весна – другое дело, совсем другое…

– Ты не хочешь на мне жениться, – с горечью подытожила Барбара и отошла на шаг. – Ты боишься и ищешь отговорки. Раз не хочешь – так и скажи: не хочу. Я, знаешь ли, силой самцов не держу.

– Нет, не то чтобы я не хочу. – Барсукот обнял её снова. – Просто это… нелёгкое решение для любого самца. Знаешь, я даже ходил к Мыши Психологу, чтобы в себе разобраться.

– И как, разобрался?

– Да. Мышь сказала, что отношения с другим видом обречены. Что межвидовые браки до добра не доводят. Что мне следует найти самку моего вида. А с тобой просто дружить.

– И ты будешь со мной просто дружить?

– Нет, конечно. Я ходил к ней специально, чтобы получить совет и сделать наоборот. Не хватало ещё слушать какую-то серую мышь и всю эту чушь про виды! Барсукот – мой вид. – Он увидел, как лужа под ним темнеет: дождь смывал нарисованные на морде полоски. – Барсукот – подвид барсука. Я чувствую себя барсуком. К сычам сомненья! Я женюсь на самой лучшей на земле барсучихе, как только вернусь из Дальнего Редколесья!

Дождь почти перестал, над их головами повисла бледная радуга: Большая Медведица подвесила её в небе, чтобы утешить своего Медвежонка. И небо снова стало чистым и ясным, потому что он засмеялся.

И Барбара тоже засмеялась.

– Обещаешь? – Она пощекотала Барсукота за ухом.

– Обещаю.

…Барсук Старший допил тягучий, терпкий мухито и принялся выковыривать из графина и жевать забродивших мух. За окном обнимали друг друга его взрослые дети, родная дочь и приёмный сын, которым было плевать на то, к каким они относятся видам. В отличие от него.

Он почувствовал себя устаревшим, толстым и глупым. Винтажным, как его информант Сорока.

К счастью, в этот момент койот Йот поставил перед ним «Пень-Колоду». Утешительный кулинарный шедевр на все времена.

– Я не понял. Вы что, собираетесь меня пеленать? – Барсукот на всякий случай выпустил когти.

Он лежал на спине на фирменной белой пелёнке с траурным чёрным кантиком и нервно размахивал хвостом.

– Совершенно верно. Уберите когти. – Сотрудница «Аистиного клина», аистесса в унылой чёрно-белой униформе, протянула хвост Барсукота между его задними лапами вместе с углом пелёнки, прижала к животу, накинула сверху левую часть пелёнки, угол заправила Барсукоту под спину. – На длинных рейсах при перелётах экономклассом мы используем жёсткое пеленание клиентов.

Аистесса согнула лапы Барсукота, так же прижала их к животу, накинула сверху правый край пелёнки, натянула, заправила за спину, перевернула спелёнутого Барсукота на живот и туго завязала на спине пелёночные углы, оставив торчать из свёртка только морду со свеженарисованными чёрными полосками и вытаращенными зелёными глазами.

– Ой, ты похож на маленького новорожденного барсучонка! – умилилась Барбара.

– Мне очень тесно! Я не могу шевелить лапами! Я не могу выпустить когти! – запаниковал Барсукот.

Рядом с ним на взлётной поляне ещё один аист деловито пеленал Барсука Старшего. Тот кряхтел, но не жаловался. В небе над поляной нетерпеливо наматывали круги другие сотрудники «Аистиного клина» со свёртками в клювах: это был чартерный межконтинентальный рейс, совместный с африканской компанией «Китоглавиа», большинство пассажиров летели из Дальних Сопок, в Дальнем Лесу частичная посадка выполнялась, только чтобы подобрать Барсуков Полиции. Выше всех парил Китоглав – аистообразный вожак клина с огромным клювом, формой и цветом напоминавшим корягу.

– Все не могут, вы такой не один, – сухо отозвалась аистесса. – Шевелить лапами на протяжении всего полёта необходимости нет. В случае дождя сотрудник компании накроет ваши уши и морду свободным концом пелёнки.

– Но ведь пелёнка промокнет!

– Эта – да. А вот в первом классе для выпь-пассажиров мы используем только непромокаемые пелёнки. А ещё кормим выпь-пассажиров из клювика. В следующий раз путешествуйте первым классом.

– А младенцы? – вклинилась Барбара. – Неужели младенцы тоже мокнут в полёте? Или младенцев вы всегда доставляете первым классом?

– Каких младенцев? – Аистесса брезгливо нахохлилась.

– Ну как… таких… ведь вы же приносите новорожденных в клюве?

– Мы не приносим младенцев. Это полная чушь, распространяемая Ниной Палной и ей подобными. Перевозка новорожденных на всех наших рейсах строго запрещена. Мы берём в полёт только взрослых зверей и подрощенных детёнышей.

– Но тогда почему же…

– Потому что Нине Палне и ей подобным снизу мерещится, что в наших свёртках – младенцы. Но уж вы, сотрудник полиции, могли бы не повторять эти глупейшие сплетни… Всё, взлетаем. Провожающих просим освободить взлётную поляну.

– Барсукотик, до встречи! – Барбара чмокнула Барсукота в горячий трепещущий нос. – Папа, пока! – Она потёрлась щекой о щёку Барсука Старшего. – Я буду ждать вас! Возвращайтесь домой скорее!

С неба раздался пронзительный, тревожный птичий крик. Аисты дождались, пока Барбара отойдёт на самый край поляны, и хором затараторили:

– Вожак «Аистиного клина» дал команду на взлёт. Напоминаем, что наши правила безопасности запрещают выпускать когти на протяжении всего полёта. Мы просим котов отключить внутренние приборы блаженства или поставить громкость блаженства на ноль. Счастливого пути!

Аисты-перевозчики подцепили клювами свёртки с Барсукотом и Барсуком Старшим и побежали по поляне, раскинув чёрно-белые крылья и неумолимо наращивая скорость.

– Я не кот! – болтаясь в клюве у аиста, завопил Барсукот.

Аисты оторвались от земли, взмыли ввысь и пристроились в хвост к парившим в небе товарищам. Барбара смотрела, как оба свёртка – с её отцом и её женихом – стремительно уменьшались, пока не слились с уносившими их птицами и не превратились в две тёмные точки, неотличимые от других тёмных точек аистиного клина, устремившегося на юг.

Ещё минута – и птичий клин исчез в облаках. Барбара смахнула с усов слезу, помахала лапкой равнодушному, набрякшему дождём осеннему небу и побрела в участок.

Уйти в работу с головой, с хвостом, с ушами – вот всё, что ей оставалось. Её оставили тут за главную – и она оправдает доверие.

Он мечтал о дальних странствиях с детства – но не думал, что они обернутся таким кошмаром. Почти сразу началась линька на нервной почве. Клоки шерсти со лба, ушей и затылка подхватывал и уносил ледяной ветер. Пышные вибриссы намокли и противно прилипли к морде. Лапы затекли, хвост болел и пульсировал то ли от вынужденной неподвижности (в этой дикой, противоестественной ситуации им, конечно же, необходимо было размахивать из стороны в сторону), то ли просто оттого, что туда, в самый кончик хвоста, провалилось от страха сердце. Голова кружилась от тряски и высоты.

Очень скоро – а может, совсем не скоро – Барсукот потерял счёт времени и перестал ориентироваться в пространстве. Он старался не смотреть вниз: вид деревьев, полей и рек сверху вызывал панику. Он, конечно, не раз забирался на дерево и оттуда горделиво взирал на землю. Но с землёй Барсукота всегда прочно соединял ствол, в который он вцеплялся когтями. А сейчас ствола не было, не было вообще ничего, во что он мог бы вцепиться. Он болтался в воздухе, доверившись глупой болотной птице. Птице, которую он не знал. Птице, которая, возможно, больна птичьим гриппом, или не выспалась, или объелась на днях забродившей клюквы. Птице, которой ничего не стоит упасть – или выронить из клюва Барсукота.