Про охоту Иван завёл было разговор на следующий день, но Егор рассказывать не хотел. Он говорил попросту: «Не хочу». Иван вскоре понял, что в таких случаях продолжать бесполезно. В нём эта манера юноши раздражения не вызывала: Старорук хотя и вполне осознавал себя «начальником озера», в чужие дела не лез. Охота зацепила его потому только, что сам он был охотником, хорошо стрелял и гордился своим пятьдесят восьмым штучным ижиком5, обладавшим отменным боем.

Егор держался в стороне, не мешал. Старорук с удивлением наблюдал, как юноша обустроил свой ежедневный быт: не за что было покритиковать его, даже про себя.

Прошла неделя.

Однажды вечером Егор подошёл к эллингу:

– Дядя Иван, в доме сети старые лежат. Разрешите сделать верши?

– Рыбачить собрался?

Егор кивнул.

– Порыбачь. Знаешь, что в мае запрещено будет?

– Нет. Почему запрещено?

– Почему? – Иван повернулся и удивлённо посмотрел на Егора. – Правила рыболовства! Нерест. А здесь я рыбохрана. И у меня с первого по тридцатое никто не ловит.

– Хорошо, – ответил Егор.

– Двадцать третий номер лодка, возьми. Крайняя, рядом со знаком лежит. Вёсла внутри.

– Спасибо, дядя Иван.

Рыбу Егор до конца апреля добывал ежедневно. Это были крупные окуни, иногда усатый налим. Иван, поглядывавший за молодым рыбаком, спросил однажды закреплявшего лодку Егора:

– Чебака6 не берёшь почему? Вон его сколько.

– Он траву ест.

– А ты хищных, значит, берёшь?

– Да. Щуку люблю.

– Щуку сейчас легко будет взять. Привезёшь – покажи.

– Могу вам наловить.

Иван хмуро взглянул на Егора:

– Я тебе что, бабка старая? Если надо – я натаскаю столько, что у тебя челюсть отвалится и не завалится. Я не люблю рыбу.

Егор ловил ровно столько, сколько собирался приготовить. Иногда ставил на ночь вершу, иногда рыбачил с лодки. Несколько раз Иван наблюдал, как юноша с дощечкой, на которой была намотана леска с собственным Егоровым крючком, медленно ходил по пирсу, высматривая что-то в искрящейся воде, затем садился, опускал леску и, тотчас дёрнув, выуживал из тени хорошего окуня. Добыча рыбы не была для него сложностью – Егор просто брал то, что было ему нужно и будто лежало, дожидаясь его появления.

За весь апрель на станции лишь раз появился начальник ГИМС Степан Шарза. Со Староруком у него были хорошие отношения, да и ситуацию он чувствовал правильно, так что вместо сезонной проверки двое ели жареное мясо с зелёными едкими оливками, пили водку и обсуждали городские новости, погоду, старые времена. Про Егора Иван решил не рассказывать: Шарза не доверял людям со стороны, имел привычку всё выведывать, и нельзя было сказать, как отреагирует Егор и что из их встречи выйдет. Кроме того, оставалась проблема золота. Иван подозревал, что у явившегося невесть откуда широкоплечего парня дорогого металла имеется гораздо больше. Узнай об этом тот же Шарза – прилетит беда не только к Егору, но и к самому Ивану. Он сбыл один из полученных самородков в городе и теперь не смог бы остаться в стороне. Даже если представить, что золото парень нашёл или намыл честным трудом, деньги могли оказаться слишком большими. Интерес к золоту, к его истории мог стоить головы, потому Иван и продал лишь один самый лёгкий самородок, остальные решив свезти проверенному человеку за триста километров в соседний город.

Услыхав машину, сигналившую от поворота, и поняв по звуку, что это Шарза, Иван подозвал Егора:

– Тебе бы пока уйти… Степан приехал – не надо, чтобы он тебя здесь видел. Утром уедет, – Иван сжал обветренные губы: ему неловко было выгонять Егора, но другого решения в голове бывшего водолаза не находилось.

– Хорошо. По лесу пройдусь. Вернусь завтра к закату, – спокойно ответил тот.

«А ведь для него не большое дело провести вот так ночь в лесу, – подумал Иван, – я чувствую, что не большое. Чудной малый».

Чем длиннее становился день, тем больше появлялось по берегам Пайтыма рыбаков. Большая их часть плохо знала озеро – их выбор был случайным и сами они были здесь людьми случайными. Они отдыхали с комфортом, старались подъехать к самому берегу, а то и помыть машину озёрной водой. Увидев подобное с катера, Иван свирепел и отправлялся наводить порядок. Пару раз случалось ему зарубиться словами с районной «братвой». Трём-четырём крепким парням с золотыми цепями Иван объяснял всё спокойно, с позиции силы, рассказывал, кто у него в друзьях и кто здесь бывает, и тем решал без лишнего шума конфликт. Это способствовало ещё большему утверждению Старорука в негласной должности «начальника озера».

На майские к Ивану приехал из города старый приятель, Сергей Челикин. Его чёрная «Лада», вымазавшись свежей грязью, пробралась по известной короткой дороге, остановилась возле ворот с буквами «ГИМС» и названием области.

– Открывай, медведь, песец пришёл! – крикнул он от ворот, достал из багажника ветошь и принялся протирать лобовое, напевая: «Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе…»

С молодым бизнесменом Иван решил Егора познакомить.

– Паренёк тут у меня поселился, не местная душа.

– Беглый что-ли?

– Дурак что-ли? – усмехнулся Старорук. – Нет, просто жить ему негде. А у меня один сруб пустует. Ну и пара рук, пара глаз.

Вечером трое сидели снаружи за столом, прикрытым двухскатным досчатым навесом. Рядом остывал мангал. У пирсов плескалась рыба. Стоял штиль, воздух был свеж и приятен: перед праздниками потеплело.

Говорили о машинах. Сергей жаловался на барахлящую трансмиссию, и Ивана, хорошо понимавшего технику, это веселило: он предупреждал после покупки ровно о такой проблеме.

– Говорил я тебе брать старую японку, – указывал Иван куда-то на восток куском ветчины.

– А патриотизм твой где? – ответил Сергей, черпая картошку.

– Патриотизм у меня где надо, а у тебя – мазохизм. Ладно, – тут же добавил он, не желая обижать приятеля, – скажи честно: выпендриться хотел. Эта «Виктория»7 у тебя одного небось на весь Урал.

Сергей, словно услышав только последнее, довольно улыбнулся:

– «Victory». Да, редкая.

– «Виктори» – это «Победа»? Ну, давай за Победу!

– Егор, чего пустой? Дай налью.

– Он не пьёт, – пояснил Иван.

– Совсем?

– Угу.

– А что так? Здоровый, как лошадь.

Иван пожал плечами и стал добывать из банки вёрткий огурец: вилка была и коротка, и тупа.

– Не, ну ты скажи, религия что ли? – не унимался гость. Егор молча смотрел на свою ложку.

– Ладно, оставь его. Хороший парень.

Сила Егора порой ставила Ивана в тупик. Он мог вытащить на берег лодку, просто ухватившись за борт одной рукой, легко переворачивал её; неказистый топорик в его руке разваливал на дрова плотные толстые поленья… Сила и ловкость его были какими-то спокойными, лишёнными напряжения, естественными, и создавалось ощущение, что это вовсе не весь Егор, а только малая часть его возможностей. Нельзя сказать, чтобы тело его как-то оправдывало сказанную силу: мышцы рисовались отчётливо скорее от стройности, чем от большой массы.

– Мистика, – ворчал в усы Старорук, сам себя считавший человеком не слабым.

Другая странность заключалась в том, что загар никак не приставал к Егору, хотя тот с конца мая обыкновенно ходил голым по пояс. Кожа его казалась белой, но при этом не обгорала под полуденным солнцем, холод и жара как будто совсем не беспокоили юношу.

Они жили порознь, не часто пересекаясь: обоим это подходило. Иногда Иван звал Егора помочь – тот никогда не отказывал, и если занимался в эту минуту чем-то своим, то охотно всё бросал: «Подождёт».