– Хочешь?

Баргест опешил. Предложить хлеб псу размером с телёнка, с горящими глазами? Нет, это правильно, конечно, только не все люди правила помнят. Он вежливо слизнул угощение с подрагивающей ладони.

– Это ты провожаешь меня до дома? – спросил Микаэль. – Я думал, мне кажется.

– Глазастый какой! – недовольно рыкнул баргест. Он подзабыл, как разговаривать по-человечески. – Ты больше сюда не ходи. Осень на дворе. Чем длиннее ночи, тем больше охотников. А ты – добыча, понял?

Микаэль почти не удивился. Хромой Олли рассказывал про волшебных чёрных псов, про то, как они наказывают злых людей. Странно только, что пёс его защищает – с такой-то виной на душе.

– Я не могу не приходить, – сказал Микаэль. – Мы его убили, а ведь он ни в чём не виноват. Его самого бросили. Мне кажется, ему до сих пор холодно и страшно – там, под землёй. А я играю, и он засыпает.

– Это верно, – баргест поддел лапой камень. – Отойди, а то запорошу.

– Ты что делаешь?! Зачем?

– Праздник урожая, говоришь? Значит, пора выкапывать, что вырастил.

– Но ведь он умер!

– Фэйри непросто убить. – Баргест сунул нос в разрытую землю. – Похоже, твой подменыш из брауни, а они живучие. Нет, он бы помер, конечно, если бы не ты.

Пёс ухватил что-то зубами и потянул. Микаэль широко раскрытыми глазами смотрел, как из ямы вылезает маленькое существо, бурое и грязное, словно картофелина. Ну, точно брауни – весь коричневый.

– Пусти, псина слюнявая!

– Паршивец неблагодарный! – Баргест плюнул.

Подменыш покачнулся на тощих ножках, зябко обхватил себя за плечи. Микаэль снял куртку и закутал его.

– Как ты говорить научился?

– Ты ведь со мной разговаривал, – малыш задрал голову и улыбнулся. – Смотри, звезда полетела! Красиво.

– Кто-то звёздами любуется, а кто-то за всех работает, – проворчал баргест, закапывая яму. – Всё, забирай его и брысь отсюда!

– Куда я его заберу? Он же… – Микаэль замолчал, заметив, как набухают слезами глаза подменыша. – Слушай, если ты брауни, значит умеешь становиться невидимым? Чтобы люди тебя не замечали.

– Не умею, – подменыш шмыгнул носом. – Не научили меня. Ты опять уйдёшь? Не уходи, Мики, я без тебя не смогу. Совсем не смогу!

– А родители твои где?

– Откуда я знаю? Мимо прошли, меня оставили, вашего мальчонку забрали. Я заморышем родился, так и так помирать. А у людей… – он запнулся, – ну, всякое говорят. Случается, подменыши выживают.

Баргест шумно вздохнул.

– Выживают, но только если человек примет подменыша в своё сердце. Честно примет, без лукавства. И больше не бросит. Ладно, пошли. Есть тут поблизости холм. Его обитатели мне должны. Они летние, на зиму своё жилище закрывают. Вам у них хорошо будет.

– Но я не могу уйти из дома! – Микаэль чуть не заплакал. – Кто без меня отцу поможет? И мамка опять в тягости.

– А я как же?! – брауни обхватил его за ноги.

Микаэль погладил грязные волосы подменыша, вытащил запутавшегося червяка. Что же делать? Что?!

– Погоди, отец говорил, что какой-то чудак купил старый дом в долине – тот, где никто жить не хочет. Вроде, настоящий профессор из Дублина. Сказки собирает. Он работника искал, обещал хорошо заплатить, но никто не пошёл, боятся. А я бы нанялся. Если он любит сказки, может, и тебя не прогонит? Только с тем домом что-то неладно.

– Потому что нельзя строиться на дороге гоблинов! – рыкнул баргест. – Ладно, так и быть, помечу дом, как свой. Вас не тронут.

– А что ты возьмешь за свою помощь? – спросил Микаэль.

– Ты играй. Я буду приходить, слушать.

К дому в долине они пошли не спеша, приноравливаясь к неуверенным шагам подменыша.

– Я всё думаю, – помявшись, спросил Микаэль, – что с Джоем стало?

– А что с ним станется? – проворчал баргест. – Вырастет, женится на девице из брауни. Здоровых детишек нарожает. За тем его и украли.

– А Хромой Олли рассказывал, что Добрые соседи воруют детей, чтобы отдавать их демонам, вместо своих.

– В прежние времена и такое бывало, – баргест подтолкнул носом подменыша, замершего возле кустика цветущего вереска. – Но брауни никому дани не платили и не платят. Не переживай, не пропадёт твой братишка.

Микаэль глубоко вздохнул, напряжённые плечи расслабились, словно сбросили невыносимую тяжесть.

– Хорошо.

– Хорошо, – повторил брауни, остановился возле россыпи бледных грибов, сорвал один и сунул в рот.

– Нельзя! – Микаэль попытался отобрать гриб.

– Ему можно, – хмыкнул баргест. – Спать лучше будет. Ну, вот и пришли. Дальше без меня.

Он сел в тени каменной ограды. Микаэль с брауни поднялись на крыльцо добротного, хотя и неухоженного дома, затянутого плющом до крыши. Постучали. Баргест подался вперёд, всматриваясь в открывшуюся дверь. Профессор оказался невысоким толстяком в круглых очках. Они с Микаэлем о чём-то поговорили, потом профессор присел на корточки и протянул руку к брауни. Так в церкви касаются священной реликвии – бережно и с благоговением. Вот теперь, действительно, всё хорошо…

***

– Ишь, как у тебя ладно выходит! – Грюла одобрительно причмокивает. – За всех рассказываешь, словно в головы им заглянул и все помыслы узнал.

– Да чего там узнавать! – фыркаю я. – Люди – существа простые, а собаки – ещё проще.

– Ох, лукавишь! – Грюла грозит мне корявым пальцем. – А то я не знаю, что с простыми ты дела не имеешь. А баргест тот самый, об которого ты клыки обломал?

– Это он обломал, а не я!

– Ладно, ладно, не хорохорься. Садись лучше к столу. Мои что-то загулялись, не будем их ждать.

Я мигом подсаживаюсь к благоухающей миске. Поесть в тишине, пока не примчалась орда голодных троллей, не часто удаётся.

– А когда это всё случилось-то? – Грюла щедро подливает мне добавку. – До войны, небось?

– За полвека до Первой Гибельной.

Она тяжело кивает. Человеческие мировые войны и троллей зацепили, но говорить об этом они не любят. Так что дальше мы ужинаем в молчании.

Когда детишки Грюлы вваливается в пещеру, я уже вылизываю миску. Матушка ворчит на своих лоботрясов, развязывает набитые награбленным добром мешки. Из одного выскакивает поросёнок, с визгом кидается под стол. Тролли, перекрикивая друг друга, устремляются за ним и, разумеется, застревают. Грюла костерит их от всей материнской души. Для моих ушей это уже слишком. Поднимаюсь и аккуратно, чтобы никого не задеть – при моих-то размерах я и троллю могу ногу отдавить – выхожу за порог. Потягиваюсь с наслаждением, вдыхая морозный воздух. Настала моя пора: зимнее солнцестояние, тринадцать ночей Йоля. И пусть волшебства в мире осталось с воробьиный нос, пока люди празднуют середину зимы, моя сила не убавится. И неважно, как они этот праздник называют.

Мои руки зябко потирают ладони, норовят зарыться пальцами в длинную шерсть на загривке. Откуда у кота руки, спрашиваете? По наследству достались от одного волшебника, с которым мы однажды повстречались на узкой дорожке. У него эти руки были в услужении. Что ни прикажешь, всё сделают, только драться не умеют. Когда я с волшебником разобрался, руки за мной увязались. Сначала я их гонял. Ну, сами посудите, разве это дело: шествует Йольский Кот, гроза и ужас всех людей и нелюдей, а над ним порхают белыми бабочками руки! Машут всем встречным-поперечным, большие пальцы оттопыривают. Случается, что и средние. Вся солидность псу под хвост! Но потом я сообразил, какую пользу это порхающее недоразумение может принести. Есть у меня слабость – коллекционирование. Да не жуков-бабочек, на манер английских джентльменов, а таких, как Микаэль-флейтист. Тех, кто на своих сородичей не похож. Я давно мечтал их истории записать, вот и приспособил руки к делу. Записываю, понятно, не всё. Взять того же флейтиста с его брауни. Повстречались мы зимой, в моё законное время, но об этом я никому рассказывать не стану. Хватит и того, что сам забыть не могу, хоть и сто с лишним лет прошло.