— Значит, ты мне веришь? — с надеждой спрашиваю я.
— У меня нет причин сомневаться в твоих словах! — мягко произносит мужчина. — Разве что твоё состояние: сотрясение мозга всё-таки. Плюс тебя накачали. Но кое-что и сам увидел. Ты лежала внутри сатанинской символики среди чёрных свечей. После такого трудно не поверить!
Я удовлетворённо киваю. Он верит! Теперь мне становится немного легче. Потом вдруг вспоминаю наш последний разговор.
— Ты и сам успел что-то раскопать? — напоминаю я.
Ожидаю, что не захочет рассказывать: мало ли, сейчас не до того. Да и, судя по потемневшему взгляду, ему неприятна эта тема. Олег с шумом выдыхает воздух: чувствую аромат больничного кофе.
— Да, тут дело серьёзное, но пока рано об этом говорить! — нехотя признаётся он. — Меня тогда накрыло просто, вот и хотел скорей поделиться. Но ты вроде как и сама уже знаешь. Пока копался в деталях следствия по делу Миланы Солнцевой, удалось наткнуться на реальный отчёт по делу Германа Мартынова. Он явно не предназначался для посторонних глаз. И там описаны детали, которые навели меня на предположение, что кто-то в участке покрывает преступника. Теперь-то понимаю, что дело куда серьёзнее простой коррупции.
Одноклассник вдруг наклоняется ко мне и бережно накрывает мою руку. Заглядывает в глаза щенячьим взглядом. Моё сердцебиение учащается, о чём сообщает специальный прибор.
— Только, пожалуйста, не впутывайся в это! — просит он, кажется, без какого-либо умысла. Только ради моего же благополучия. — Здесь важна осторожность, иначе виновник попросту сделает то же, что и всегда: избавится от улик. Я сам разберусь, но постепенно. Хорошо?
То ли так действуют лекарства, но у меня нет желания спорить. Я слабо киваю, и он с облегчением отстраняется. Я вновь теряю его тепло.
— Среди вещей Германа может быть что-то полезное для доказательной базы! — предупреждаю я. — Мне так и не удалось проверить.
— Уже подумал об этом, но всё равно спасибо за наводку.
— Мои родители… — вдруг вспоминаю я. Произношу с трудом. — Ты должен знать, что они тоже были замешаны. Я этого не знала…
— Они тоже там были? — удивляется Олег. Поначалу я хотела сохранить это в тайне до последнего, но теперь мне кажется важным сказать. Ему точно можно верить. Я надеюсь. — Думаю, ещё не всех опознали.
— Они мертвы! — бесцветным голосом сообщаю я, будто это слово для меня ничего не значит.
— Мне очень жаль! — с горечью сочувствует он.
Я вновь киваю. Внезапно на меня накатывает паника.
— Моя дочь… — обрывисто бормочу я. — Нужно ей позвонить… Хочу убедиться, что она в порядке.
Олег молча достаёт из кармана телефон с разбитым защитным стеклом и отдаёт мне. Замечаю мутные красноватые разводы. Меня начинает мутить.
— Нашёл рядом с тобой. Разблокировать не смог. Постарался вытереть кровь.
— Спасибо! — отзываюсь я, пока добираюсь до списка контактов.
— Я тогда пойду. — Олег поднимается и неспешно возвращает стул на прежнее место. Потом поворачивается ко мне. — Поправляйся скорее! Потом домой?
Я согласно киваю. Он собирается уходить, но в дверях медлит. Неловко проводит ладонью по косяку.
— Мы ещё увидимся? — вдруг спрашивает он.
Я растерянно отрываю взгляд от мобильника и смотрю на смущённого одноклассника. На данный момент я и сама не знаю. Но нам обоим понятно, что мне придётся рано или поздно давать показания.
— Надеюсь! — отвечаю я, не найдя в себе наглость ответить более грубо.
— Тогда до скорого!
Олег выходит из палаты и аккуратно закрывает за собой дверь. А я уже слушаю невыносимые гудки. Волна облегчения расслабляет меня, как только слышу любимый голос. У Алисы всё хорошо. Значит, и я скоро буду в порядке.
***
Я бреду по лесу, раздвигая низко растущие ветви. Каждое движение рук отдаётся пощипывающей болью в запястьях. Холодный воздух замедляет жизнь на километры вокруг: едва не вводит живность в состояние анабиоза. Меня согревает лишь потрёпанное пальто. Не было времени заняться его чисткой. Если как следует потрясти, с него начинает сыпаться могильная земля. Местами въелись пятна засохшей крови. Не терпится уже избавиться от него, как только вернусь в Таганрог. Совсем скоро.
Впереди замечаю какое-то движение. До ушей долетает трепет крыльев. На ветку лысеющего клёна в двадцати метрах от меня взгромождается стройная ворона. Несколько мгновений молча смотрим друг на друга. В темноте плохо получается её рассмотреть, но я отчётливо вижу осознанные глаза-бусинки. Затем ворона громко каркает и срывается с ветки. Проносится дальше, колыхая листья кончиками крыльев. Я покорно следую за ней.
Не думала, что когда-нибудь захочу вернуться сюда вновь. Особенно, если учесть, что прошли всего сутки. Но мне на удивление не страшно. Решительно следую знакам, полностью доверяя интуиции.
Ещё с того момента, как ушёл Олег, я точно знала, что не стану отлёживаться в больнице. Выписывать меня в ближайшие дни, естественно, не собирались. Поэтому на ночь глядя ушла самовольно, подписав все отказы. Ноги сами потащили меня в лес. Слабость ещё не прошла, поэтому пришлось потратить на дорогу больше времени, чем хотелось бы. Не знаю, что планирую найти, но должна проверить.
Вслед за вороной сворачиваю с тропы и пробираюсь через толстый слой гнилой листвы. Где-то в кронах деревьев встрепенулась целая стая. Со всех сторон доносится многократное требовательное карканье. Значит, по идее, я на верном пути. Дорогу эту знаю, поэтому пока не нервничаю. Мы с родителями истоптали эти тропы вдоль и поперёк в поисках грибов. Вспоминая уверенную спину отца в камуфляжной куртке, ведущую нас в глубину леса, боль сдавливает горло тугим канатом. Я шла по его следам: высокие резиновые сапоги оставляли большие отметины на влажной листве и в грязи. Мама, как обычно, замыкала шествие, присматривая за мной. Я постоянно оглядывалась и ловила её улыбку, которая была теплее даже солнечных лучей.
Трепет крыльев выдёргивает меня из воспоминаний, оставляющих болезненные следы на щеках в виде быстро остывающих дорожек слёз. Небрежно вытираюсь рукавом и задираю голову вверх. Со всех сторон меня окружают высоченные сосны. Здесь мы с родителями собирали много маслят. Теперь мои ноги топчут грибы, которые едва вижу в темноте. Высоко, под кронами, трепещет множество маленьких существ. На меня осыпается одиночная хвоя. Приглядевшись, различаю в них летучих мышей. Застыв, слушаю их стрекочущий писк. Удивительно: никогда прежде не приходилось натыкаться на целую стаю, ещё и в нашем лесу. Но вот они, маленькие изворотливые твари, свисают по веткам и машут рваными крыльями.
Медленно прохожу дальше и стараюсь не привлекать к себе много внимания. Боюсь представить, что будет, если испугать целую стаю. Одиночная мышь ещё побоится нападать, но так они могут быть практически неуязвимы. Случайно раздавливаю угодившую под подошву шишку, подняв в воздух ленивый треск. Летучие мыши только сейчас обращают на меня внимание. Мимо проносятся несколько особей, но остальные пока остаются на ветках. Писк становится более громким и приобретает оттенок угрозы. Нервно сглатываю прежде, чем рискую двигаться подальше отсюда. Но иду в направлении, куда полетели одиночные мыши.
Они ведут меня в сторону оврага, либо я просто схожу с ума. Через овраг ни разу не ходила: ни с родителями, ни с Германом. Максимум прокладывали путь вдоль него, а потом возвращались обратно. Тут же поблизости и наше памятное дерево. Дальше точно не пойду. Доберусь до оврага и направлюсь обратно. Скоро утро. Как только начнёт рассветать, будет уже не так жутко.
Спустя пол часа деревья редеют. Местами ещё проносятся летучие мыши, заставляя меня вздрагивать от трепета крыльев. Выхожу на знакомую равнину, сложенную рыхлыми породами. Всего несколько шагов, и могу рассмотреть темнеющую ложбину относительной глубины. За десять лет она успела зарасти мелкими кустами и потонуть под слоем листвы. Одиноко прохожусь вдоль края обрыва, пока не дохожу до нужного дерева. Печально смотрю на этот скрюченный и тянущийся к земле ствол. Когда-то мы с Германом излазили здесь каждую ветку. Наверняка давние обломки ещё можно найти у выступающих наружу корней. Поистине необычное дерево. Такое же причудливое, каким я видела его десять лет назад.
