могилку. И был очень удивлен, обнаружив красивый – из дорогих – темно-палевый

гранитный памятник.

Все вокруг было чисто и ухоженно. С массивной плиты, высеченный рукой мастера, чуть прищурясь, смотрел Насонов времен начала нашего знакомства. То есть значительно

моложе меня сейчас.

А на шлифованной поверхности, кроме фамилии и дат, четко выделялись два слова, которые в корне меняли мое представление о последнем периоде жизни старого учителя.

И совершенно не вписывались в заочное мнение о неизвестной «Машке», нацелившейся, подобно самонаводящейся торпеде, на квартиру очередного вдовца.

Озадаченный, я положил цветы и отправился домой. Стал последовательно

созваниваться с нашими общими знакомыми, и уже к вечеру понял, в чем дело.

Рассказывая мне о своей молодой, схоронившей двух супругов жене, Насонов, как

всегда, был не очень объективен: упустил целый ряд важных моментов.

Не сказал, например, что алчной молодке уже за пятьдесят, и она возжелала

непременно носить его фамилию. А главное, что она – его бывшая ученица, давно и

безнадежно влюбленная в своего учителя и ждавшая его больше тридцати лет…

Вот почему и высекла на его могильном камне только два, зато каких слова: «Моему

мужу».

Конец.

===============

ПАМЯТИ УЧИТЕЛЯ – МУЧИТЕЛЯ

…Если бы мне предложили назвать лучший день моей студенческой жизни, я

ответил бы, не задумываясь – 5 ноября 1971 года. Первая половина дня. А если бы

пришлось зачем-то вспомнить день моего наибольшего стыда и позора, назвал бы, наверное, ту же дату, но половину дня уже вторую. Так тоже, оказывается, бывает иногда

в жизни… Странно, правда?

И хоть прошло уже больше тридцати лет, ту осеннюю пятницу я помню, будто все это

случилось только вчера. Память свежа, но боли уже давно нет, будто я всего лишь

сторонний наблюдатель, а не главное действующее лицо. Вот как – получше любого

врача! – работает щадящий календарь.

В тот день с утра шел нудный, мелкий, тихо накрапывающий дождь. Скользкие, мятые

листья валялись с ночи на мостовой. Мелкие лужицы на глянцевом асфальте подернуло

тонкой белесой пленкой. Редкие прохожие спешили по своим делам, прячась от неба под

блестящими черными зонтами. Было промозгло и сыро. У входа на факультет стояли

общественные дежурные – переписывали опоздавших.

На первой паре, кажется, это была лекция по психологии, отворилась дверь и в

аудиторию вошел декан литературного факультета Виктор Павлович Ковалев, он же –

46

многолетний заведующий кафедрой современного русского литературного языка, один из

наших наиболее уважаемых и известных педагогов. Студенты дружно встали, приветствуя

мэтра. Поздоровавшись, он сделал рукою жест – садиться, оглянул аудиторию, нашел

меня взглядом и, не обращая внимания на других, сказал, что у него ко мне серьезное дело

и предложил встретиться для разговора у него дома вечером. Весь курс внимал этим

словам в гробовой тишине.

Когда охрипшим от волнения голосом я дал свое согласие, профессор подошел к моему

столу, продиктовал адрес и, дружески коснувшись рукой плеча, ободряюще произнес:

– До встречи!

Что было после – я помню плохо. Преподаватель читал лекцию дальше, а я сидел, ничего не слыша, ощущая на себе заинтересованные взгляды сокурсников и смутно

сознавая, что, наконец, настал и мой день. День, который изменит мою жизнь! Разве не

ясно, для какой беседы приглашает к себе домой маститый ученый способного студента: не иначе, как речь пойдет о научном сотрудничестве и дальнейшей совместной работе на

кафедре…

В добрый час, талантливый выпускник, большому кораблю – большое плавание!

Боже, как я был тогда счастлив…

В перерывах между лекциями я принимал заслуженные поздравления, гулко

билось сердце, знаменуя начало нового этапа моей жизни; я никак не мог дождаться конца

занятий, чтобы поделиться ошеломляющей новостью с моей мамочкой. А что скажет на

это вечно недовольная мной жена?!

Даже природа в тот день решительно приняла мою сторону: когда я в

единственном свадебном костюме отправился в гости к своему будущему научному

руководителю, куда-то исчезла слякоть, стало теплее, стройные белотелые тополя

блистали свежевымытыми стволами, празднично украшая оживленный проспект

адмирала Ушакова. Людей вокруг было много, но я никого не замечал. Иначе и быть не

могло наверное: ведь в тот момент я – будущий крупный ученый – не по земле шел, а

витал в небесах, издавая академические труды, выступая на симпозиумах и обсуждая на

равных со всемирно известными учеными дальнейшее развитие нашей лингвистической

науки.

Квартиру Ковалева я нашел сразу. Дом его, новый, улучшенной планировки, мне

очень понравился. Наверное, и я вскоре буду жить в таком же…

Профессор меня уже ожидал, велел минутку подождать в прихожей, но приглашать

в свой рабочий кабинет не спешил.

– Хочет принять меня в гостиной и познакомить со членами семьи, – проникаясь

самоуважением, подумал я. – А как же, ведь вместе работать…

В прихожей мне бросились в глаза два большущих чемодана. Пожилая женщина, очевидно, супруга профессора, укладывала в них какие-то бумажные пакеты и кулечки.

Виктор Павлович, мельком оглянув меня, поцеловал жену и со словами:

– Ну что, присядем на дорожку!– показал рукой в сторону стула с высокой спинкой.

Но только стоило мне присесть, как он уже стал придвигать эти чемоданы ко мне:

–Вперед! Главное сейчас не опоздать на вокзал.

Спускаясь по лестнице, я с трудом удерживал тяжеленную, будто камнями

набитую ношу. Декан держал в руках легкую авоську и всю дорогу до самой

троллейбусной остановки (неужели не мог заказать такси?) усиленно подбадривал меня:

– Ничего, крепись, ты парень здоровый, для тебя такой груз – семечки, только вот

зачем ты вырядился, как на Первомай – не понимаю!

Было тяжело, чемоданы заплетались и били по ногам, а Ковалева не к месту

разобрало:

– Видишь ли, дружок, – доверительно делился он сокровенным, – так мне

приходится нести и везти каждый раз в столицу… И когда только эти гады насытятся?

Вот чем вынужден заниматься честный ученый, чтобы издать свой, позарез необходимый

47

для вашего брата-студента, новый учебник. А что – время сейчас такое: не дашь – ничего

не добьешься, ни учебников, ни диссертаций; вот уже и троллейбус, слава Богу…

Стоило мне посадить декана на поезд, устроить в его купе массивные чемоданы, профессор мигом потерял ко мне интерес:

– Спасибо тебе, голубчик, уважил старика, рад, что в тебе не ошибся – ты, прям-таки, настоящий богатырь! Пожелай мне теперь доброго пути, и ступай себе потихоньку.

Приеду из Киева, расскажу, как доехал. Пока!

С вокзала я возвращался пешком. Было обидно и стыдно. Особенно унизительным

казалось, что для исполнения функций заурядного носильщика мне понадобился мой

единственный праздничный костюм… А как суетился декан в переполненном

троллейбусе, как боялся, чтобы я не поставил на пол непосильную ношу:

– Держи, держи осторожно: там стекло, овощи, рыба, еще пару минут и мы выйдем!

Домой не хотелось – делиться с мамочкой, как на мне сэкономили рубль, чтобы не

заказывать такси… Я шел по вечерним улицам налегке, курил сигарету за сигаретой, ощущая всем телом необычайную легкость после физических упражнений, заменивших в

тот день мне и несостоявшуюся беседу о будущем плодотворном сотрудничестве с

ученым педагогом, и знакомство с его семьей. Хотя, как знать, может и поработаем мы

еще вместе, когда он будет в очередной раз везти хабаря в столицу…

Я шел в тот вечер так, как буду шагать впредь всегда: с виду уверенно, на самом