Просвет между берегом и катамараном увеличивался. Девушка бросила окурок на влажный песок у края воды и поднялась. Тем временем из глубины участка, из-за стриженого бордюра кустарников, требовательно донеслось: «Ма-арта!.. Марта! Ну куда же ты подевалась?..»

Звала мать.

Но сейчас Марте было не до нее — она ломала голову над тем, что все-таки здесь делает эта девушка. Но на всякий случай подала голос: «Мам, мы на полчасика! Скоро буду!» — не очень стараясь, чтобы ее услышали.

Родион уже вывел свое суденышко из прохода и сворачивал налево. Теперь они шли вдоль полосы тростников, постепенно удаляясь от берега.

С воды озеро казалось гораздо больше, а противоположный берег еще дальше, хотя до него и так было не меньше километра. Стали видны дальние мысы, какие-то заливы и излучины. Шауры отсюда выглядели как шахматная доска с редко расставленными резными фигурами, зато правее, в лощине, толпились какие-то домишки, крытые старым шифером. Они карабкались на склоны и имели такой вид, будто земля вот-вот выскользнет из-под их прогнивших фундаментов, и только зелень садов прикрывала ободранные стены и рассыпающиеся дощатые заборы.

На дальнем берегу синел огромный холм с плоской, будто срезанной ножом вершиной и заросшими склонами, о котором Родион сказал, что там когда-то стоял город, а потом его спалили.

Марта слушала рассеянно и переспросила:

— Кто спалил?

— Татары, я думаю, — сказал Родион, покосившись на нее. — Хотя черт их разберет. Тут всякого народу перебывало за последнюю тысячу лет… Жарко тебе, Мартышка?

Она промолчала. Если смотреть в сторону этого холма, озеро казалось бесконечным. Ну, то есть не бесконечным вообще, а просто не было видно, где оно кончается и начинается следующее, связанное с ним узким проливом.

Марта спросила, где эта протока, не переставая думать о девушке по имени Наташа, хотя ей почему-то помнилось, что «невесту» Валентина звали иначе. Родион указал на дальний мыс, поросший кустарником, и добавил, что за ним начинается широкий и мелкий Гавриловский плес, а там уже и протока в другое озеро. Называется оно Нетечь, а берега у него — сплошное болото и заросли.

На воде задувал ветерок, и было не так душно. Катамаран неторопливо полз по озеру, берега едва заметно поворачивались, и раскрывались все новые пейзажи.

Марта наклонилась, чтобы расшнуровать кеды, и обнаружила, что дно у катамарана решетчатое и сквозь щели решетки видно, как под ними быстро бежит вода, хотя двигаются они со скоростью пешехода. Сбросив кеды, она стащила футболку и шорты и осталась в купальнике. После чего растянулась на палубе позади кокпита.

Палуба оказалась горячей, как сковородка с огня, и пришлось поплескать на нее из озера. Купальник спереди намок, но тут же высох, а вода с палубы бесследно испарилась.

— Это ты в Ялте так загорела? — Родион, обернувшись, пощекотал ее пятку.

— Ну, — проворчала Марта. — Где ж еще? А щекотки я не боюсь, между прочим.

В отличие от большинства рыжеволосых, она любила солнце и легко загорала. Кожа становилась золотисто-бронзовой, без грубой черноты, и никогда не шелушилась.

В другое время она бы порадовалась, что он заметил ее загар, но сейчас Марте было не до того.

Странное у нее было состояние. Подвешенное. Такое бывает, когда думаешь сразу обо всем. И хорошего в этом мало.

Она следила за тем, как медленно приближается большая отмель, заросшая тростником, слушала ровное гудение мотора, видела длинную мускулистую спину Родиона с крупной родинкой, похожей на чернильную каплю. Пахло свежей водой — вдали от берега она была синеватой и очень чистой. Вверху лениво шевелились редкие облака.

Здесь все было по-настоящему. Совсем не так, как в грязноватом и многолюдном Крыму. И с Родионом Марта всегда чувствовала себя надежно — не то что с мальчишками в школе. Те агрессивны, постоянно взвинчены и страшно болтливы. С языка не сходит корявый мат, которым они пытаются обозначить свою набухающую мужественность. Но ничего не выходит — они все равно похожи на кобельков-недоростков, которых псы постарше и позлее шугают от своих свадеб.

Родион никогда не смотрел на нее так, как они, — словно запускают пятерню за резинку трусов. Может, конечно, просто считал ее сопливой девчонкой. Хотя она-то твердо знала, что это не так, и родство, пусть и двоюродное, тут тоже ни при чем.

Тогда почему у нее ничего не получилось, когда она заговорила с ним в кафе о том, что ее так мучило и пугало? И почему так уверена, что к этому разговору больше не стоит возвращаться? В том, как Родион повел себя, было что-то такое… — она не смогла сразу подобрать слово, — что-то такое, будто он и знать об этом не желает.

Но и сама она хороша. Вместо того чтобы четко и ясно описать, как было дело, стала мямлить и запинаться, подыскивать какие-то чужие слова. Должно быть, потому, что в тот день она обнаружила, что внутри у нее есть запретный колодец. И в нем плещется, кружит и тыкается в ослизлые стенки какая-то холодная скользкая рептилия.

В чем причина? Ведь он все чувствует с полуслова, у них контакт. В конце концов он старше и мог бы что-нибудь посоветовать, хотя бы посочувствовать. Ничего подобного — кузен Родя просто закрыл тему. Отстранился. Будто ничего не происходит.

Тогда она обиделась. Словно он ее предал.

С родителями все по-другому, нечего и пытаться объяснить. Мать ни за что не поверит, а отец, как обычно, когда она обращалась к нему со своими проблемами, посоветует не делать из мухи слона.

Внезапно Марта почувствовала, как в горле набухает ком, и уткнулась носом в сгиб локтя, чтобы Родион, случайно оглянувшись, не заметил, что с ней творится.

Катамаран тем временем обогнул тростниковую отмель. Она оказалась похожей на подкову — по другую сторону открылось что-то вроде залива, окруженного стеной тростника, кивающего на ветерке бурыми метелками. Посреди этой заводи стояла на якоре резиновая лодка с одинокой фигурой рыболова в нахлобученной на нос широкополой фетровой шляпе. В нескольких метрах от него в ожидании поживы на волнах покачивалась серая с белым озерная чайка.

Родион сбросил обороты, и катамаран пошел по инерции, описывая дугу. Рыболов разогнулся, помахал шляпой и стал сматывать лесу. Чайка вспорхнула и отлетела подальше.

Когда они оказались совсем рядом, Марта разглядела парня получше: сухой, черный как головешка, белесая выгоревшая рубашка в клетку, длинные волосы скручены в узел на затылке; из-под густых, почти сросшихся на переносице бровей — ярко-синие на смуглом скуластом лице глаза.

Родион стоя ожидал, пока течение поднесет катамаран поближе.

— Как клев?

Вместо ответа рыболов приподнял над водой садок — в нем трепыхалось с полдесятка красноперок в ладонь и подлещик.

— Да! — спохватился Родион. — Знакомься, Володька, — моя кузина Марта. Очень серьезный человек.

— Владимир, — пробасил рыболов, снова приподнимая шляпу. — Вижу, что серьезный.

Они с Родионом были одногодками, но Володя выглядел старше. Марта, стараясь быть вежливой, кивнула и, чтобы не молчать, поинтересовалась:

— Вы ведь тоже живете в Шаурах?

Оба почему-то засмеялись. Вместо Володи ответил Родион:

— В Шаурах, да не в тех. Видала деревню на берегу? Там у Володи бабушка. А вообще-то он городской, хоть и выглядит полудиким. Мы с ним тут уже второй год вместе рыбачим.

— И ты тоже? — удивилась Марта. До сих пор она не подозревала, что Родион рыбак. Даже представить себе не могла его с удилищем или со спиннингом.

— Обижаешь! — ухмыльнулся он. — Могу даже фору кое-кому по этой части дать. Я на Амуре с отцом на калугу ходил! Это тебе не красноперку с плотвой дергать.

Марта не стала спрашивать, что за калуга. Может, Родион ее просто выдумал на ходу.

Парни оживленно заговорили о рыбалке. Ей пришлось толкнуть Родиона в бок, чтобы обратить на себя внимание.

— Как ты думаешь, — спросила она, — ничего, если я здесь немного поплаваю?