Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Марина так и замерла с открытым ртом: неужели Степан так-таки и не хочет прийти?

Ей вдруг вспомнилось, сколько раз Степан писал в письмах и рассказывал, как он тосковал без нее, как сильно любил ее. «Лучше тебя, Маринка, на свете нет для меня!» Тогда она равнодушно слушала эти слова, а теперь ей было обидно и даже страшно, что, прожив уже несколько дней без нее, Степан даже и вести о себе не подает.

«Ведь не собака из дому убежала, а жена!.. Ведь он же меня выгнал… Как же мне быть теперь?» — тревожно думала Марина, боясь делиться мыслями с Платоном: он и без того был растерян и боялся глаза поднять на своих родичей.

Крутая перемена жизни, как злая болезнь, навалилась на плечи Марины. До окончательного возвращения мужа домой она жила словно в розовом тумане, отгоняя от себя все тревожные мысли о будущем. «Хоть день, да мой!»

И надо бы ей в свое время прислушаться к словам Платона: «Повинимся Степану во всем, по правде, как было!» Но вмешался Маркел Корзунин — и все повернулось на горе и беду для Марины.

Теперь она не узнавала себя. Давно ли по-хозяйски уверенно зачинала она день, и все ладно спорилось у ней в руках; а тут она будто отупела, все ей было страшно, непонятно, всех она боялась, перед каждым, как и Платон, виновато клонила голову. Прежде Марина иногда разрешала себе дома малость полежать с утра в теплой, мягкой постели, а теперь словно невидимая и жестокая сила поднимала ее до зари. Марина вставала разбитая, с тяжелой головой; сердце ее сжимала холодная, безысходная тоска.

Без приглашения Марина принималась за работу: мела, скребла, мыла. Так старалась, как дома не бывало, но корзунинским хозяйкам все было не по нраву. Корову Марина подоит — неладно, метет — нечисто, моет — не досуха вытирает.

Марина виновато вздыхала и не знала, куда взглянуть и что сказать.

Через неделю Маркел строго поманил ее пальцем.

— Чтой то делать мы с тобой будем, сношка богоданная? Чай, ты не маленькая, а заботы у тебя нету никакой: на каких правах жить будешь на чужом-то дворе, что пить-есть, во что одеться, обуться? Прибежала ты к нам в чем муж выгнал… вона, платьишко-то на тебе совсем затрапезное стало… стыдно тебе людям показаться — поди, за нищую примут… А ведь дома-то у тебя есть, поди, одежа да обувка в сундуке? Мужик ведь у тебя справный, непьющий, дарил тебе много… а?..

— Дарил… — прошептала Марина. Слова Маркела словно камни падали на нее, и ей некуда было деваться.

— Так надо, сношка богоданная, заполучить обратно всю одежу и обувку твою с сундуком вместе… Ха-аро-ший сундук у тебя в горнице!.. И где только купил Баюков такой расписной сундук?..

Маркел даже ухмыльнулся в бороду, и Марине показалось, что разговор уже окончен. Она робко повернулась было, но Маркел грубо остановил ее:

— Чего рванулась, как дура? Слушай, что тебе настоящие люди говорят!..

Маркел еще грознее нахмурился и затряс сивой бородой.

— Ты что? Думала, что тут тебе потворствовать будут, твою незаконную жисть покрывать… а ты, голь голая, только будешь с Платошкой миловаться? Не-ет, голубушка, не на таковских напала!

— Да ведь прежде-то вы все сами иное мне советовали… — вдруг, вспыхнув от невыносимой обиды, дрожащим голосом заговорила Марина.

— Цыц!.. Прежде, прежде… — злобно передразнил Маркел и толкнул Марину в плечо. — О том забудь, непутевая!.. А думай лучше, как в хозяйство свою долю внести. За какие такие заслуги мы тебя кормить должны? Кто ты есть для нас?.. Благодари, кланяйся до земли, что на улицу, как собаку, не выгнали. А в благодарность нам вытребуй от Баюкова корову. Требуй — и все!

— Я… я и сама так порешила… — вскинулась Марина, но Маркел прервал ее.

— Что ты «порешила», то никому не указ, — сказал он, презрительно оскалив желтые крепкие зубы. — Ты слушай, слушай, что тебе велят, без коровы тебе у нас жисти не будет… Поняла?

— Поняла… — тоскливо всхлипнула Марина. — Да только как же я пойду к нему, к Степану?.. Ведь зол он на меня… боюсь я к нему идти…

— Дура богова… Мы вот с тобой Матрену пошлем. Она от десятка мужиков отгрызется!

Когда Матрена и Марина вошли в кухню, Степан месил квашню на лавке, постукивая деревянной кадушкой. Увидев за Матрениной спиной жену, Баюков вздрогнул, губы его побелели. Не глядя на пришедших, спросил глухо:

— Ну… чего?.. Зачем пришли?

Матрена поклонилась и затараторила:

— За супруги твоей одежей пришли… в одном ведь платьишке из твоих рук вырвалась!.. Но мы зла не помним, не помним, красавец писаный, мы все добром, добром хотим. Даже с поклоном можем… Будь хорош, одежу ей предоставь!

Степан отмахнулся и глянул куда-то в сторону.

— Не части ты, пожалуйста. И так отдам.

Марина стояла у притолоки и, не разжимая рта, смотрела на мужа, на чисто прибранную кухню, на кучку муки в деревянной сеяльнице, на недомешанную квашню. Она была бы рада видеть запустение, грязь, убогость. Но в кухне было еще чище, чем при ней за последнее время. Украдкой заглянула Марина в дверь — как там, в горнице? Но и там тоже было все в порядке, даже половики чистые были постелены, несмотря на будний день.

«Видно, Кольша половики выстирал», — подумала Марина, горестно и зло покусывая губы.

Баюков перевалил через порог горницы расписной деревянный сундук. На миг, морщась, как от боли, глянул на голубые, малиновые и сиреневые цветы, будто для веселья и счаться на многие годы раскиданные по зеленому полю. Потом шумно выдохнул:

— Вот!.. Берите!.. И… уходите скорее.

Но Матрена и не собиралась торопиться. Разглядывая каждую вещь, словно все добро в сундуке принадлежало не Марине, а ей, корзунинская сноха обстоятельно складывала все в сундук, уминала ловкими руками, а сама выпытывала у Степана:

— Что ж теперь будет-то, Степан Андреич? Как о бабе теперь прикажешь думать? А?

Баюков, стоя спиной к ним, пожал плечами и, не оборачиваясь, сурово ответил:

— Пока моя была — думал. К другому ушла — мне дела нет.

Матрена опешила:

— Как тоись дела нет?

— А так, нет — и все Пусть другой кто думает.

Матрена сердито подмигнула Марине: ну-ка, скажи-де, припугни. Но Марина стояла, не чуя ног; сердце колотилось часто и глухо: вот стоит у порога, как чужая, — а давно ли двигалась тут по-хозяйски, властвуя над каждой вещью, над каждым углом?.. Так бы вот и пошла и домесила квашню, поставила бы на печь, прикрыла, стала бы, в ожидании пахучего пухлого теста, готовить клетку в печке, подмела бы до блеску чугунный шесток…

Матрена снова подмигнула ей, но Марина только прерывисто вздохнула, потопталась на месте и продолжала молчать.

Матрена, все еще уминая в сундуке, не отставала:

— Я считаю, что дома или не дома человек, а пить-есть ему надо…

Степан повторил равнодушно:

— Правильно, есть-пить надо.

— Вот и сам говоришь: надо. А что твоя баба есть будет?..

— У меня ела, и у Пла… у другого тоже будет.

— Откуда же это будет-то?.. Без никакого живого надела человек куска сухого не добудет, сам знаешь… Бабе надо с чем-то жизнь сызнова начинать… Ты хоть бы ей корову отдал…

— Что-о? Ко-рову-у?

Гневное, жарко вспыхнувшее румянцем лицо Баюкова повернулось к ним. Степан крупно шагнул, наступая на Матрену.

— Отдать корову? Мою Топтуху?.. Это за какие же заслуги? За какие, а?..

— Не ори, не ори! — захорохорилась Матрена, подтаскивая к себе тяжелый сундук. — Чай, Марина не чужая тебе — жена…

— Была жена! — с болью в голосе выкрикнул Степан.

— Ну… все едино — жена, жена… из песни слова не выкинешь! — и Матрена, вдруг усевшись на сундук, устремила на расстроенное лицо Баюкова нагло-упрямый взгляд бойких зеленых глаз. — Марина за коровой ходила, для тебя работала, о тебе…

— Она меня с вашим отродьем обманывала… а вы все из моего двора направо-налево тащили! — и Степан, побагровев досиза, поднял сжатый кулак.

— Но-но! — злобно хохотнула Матрена, вскочив с сундука. — Я тебе не подъяремная… Я не для себя стараюсь, а вон за эту горемычную…

9
{"b":"836933","o":1}