Таким образом, выяснилось, что «танкистов» действительно четверо. Плюс три человека теплопартии. Итого, семеро в лодке, не считая собаки.
– Артем, покажи ему его каюту и камбуз, – попросил бугор «юродивого» помощника, когда они с Пашей вернулись в кают-компанию.
– Пойдем, – спокойно сказал Артем, ничуть не обременяясь ролью стюарда.
Каюта очень понравилась практиканту. Она была небольшой, но имела все необходимое: письменный стол, стул, настольную лампу, кровать, одежный шкаф и даже зеркало. Видимо, на тот случай, если Паша вместо морской болезни, как все, подцепит в плавании нарциссизм, которым по счастью, никогда не страдал, работая больше над закреплением комплекса собственной неполноценности.
– Располагайся, – сказал Артем и удалился. Он производил на Павла двоякое впечатление. С одной стороны, нормальный, вроде, парень, рыбу ловит. С другой, – бороденка эта неухоженная, как у семинариста! Сбрил бы ее, или хотя бы подстриг, если она для него является символом какого-нибудь обета, как для кубинского партизана.
«Расположиться» Паше было недолго. Вытряхнуть шмотки из рюкзака, развесить рубашки, брюки на плечиках. «Мыльницу» он положил пока на стол. Занавеску на большом окне на треть отдернул, стало светлее, лучше.
Послышался голос с палубы, возможно Баранова. Кажется, он кого-то приветствовал более эмоционально, нежели теплопартию. Затем послышались шаги по палубе, цоканье каблуков, и на секунду в освобожденном от занавески уголке окна мелькнул девичий профиль. Паша подумал, у него глюки. Ему показалось, что прошла… Она! Нет, не выпускающий редактор газеты «Волга широкая», это его меньше удивило бы, а … Она! Его «королева красоты» из института.
Конечно, это было невозможно. Когда он увидит девушку, так сказать, целиком, выяснится, что она толстуха с ногами – кеглями и анфас ничуть не похожа на Пашину мечту. Станет смешно, когда он узнает, кого принял за Нее.
Однако одно оставалось бесспорным. На катере появилась еще какая-то девушка. Вряд ли это повариха, ту старпом назвал по имени-отчеству, а эта – молодая.
Скучать до обеда Паше не дали. Пришел бугор, звать на учебу. «Вот оно, началось, – подумал Павельев, – «производство».
Артем раскрыл «волшебный» чемодан, Паше был продемонстрирован прибор под названием «индикатор марки такой-то». Павельев услышал свист в другом своем ухе. Это из него вылетела марка индикатора, которая перед тем в одно его ухо влетела.
– Твоя задача, – объяснил бугор, – индицировать дизель. Накрутить прибор на индикаторный кран, снять диаграмму-«гребенку», которую, затем, подколоть к отчету. Вот бланк. Ясно?
– Угу, – кивнул Павельев. Только что полученные знания сразу отложились в его голове в виде незамысловатой частушки: «Индицируй, бабка, индицируй, Любка, индицируй, ты, моя, сизая голубка!»
«Учись! – нацеливала Павла его мама, – а то пойдешь бычкам хвосты крутить!»
Паша по мере сил учился, и теперь станет крутить гайки. Уверенности в том, что это лучше, чем хвосты, не было.
Лев Раскатов ничего не кончал, дошел до звания корреспондента, фотографии которого принимают в центральные издания, своим умом и опытом. С ним солидарен поэт Маяковский, в честь которого переименовали улицу Рождественскую: «Я волком бы выгрыз бюрократизм, к мандатам почтения нету». Корочки не главное. Город «Нижний Новгород» теперь называется «Горький» также в честь писателя-самоучки. Будь воля Павельева, он прямо сейчас и катеру теплопартии, вместо абстрактного «Т-34», дал живое поэтическое имя. Например, «Максим Танк».
Обогащенный начальными теплотехническими знаниями, Паша вернулся в свою каюту ждать обеда. Каково окажется меню?
Обед оказался вкусным. Желающим предложили добавку. Паша сказал поварихе, что от дополнительной порции отказывается в пользу Дружка, дожидающегося под дверью камбуза. Своей фразой он вызвал всеобщее оживление. Пашу уверили, что Дружок ни в коем случае с голоду не пропадет. Тогда Паша спросил, не является ли сам Дружок стратегическим запасом команды на тот случай, если судно станет терпеть бедствие в Горьковском море и истощатся все запасы провизии? Этим вопросом он поверг повариху в ужас. Артем с бугром тоже решили, что он загнул. Паша должен был предвидеть подобную реакцию, не встретив до сих пор на судне ни одного корейца, способного счесть его гипотезу заслуживающей внимания.
Повариха, Вера Никитична Баранова, как запомнил Павел, произвела на него самое благоприятное впечатление. Поверх легкого платья на ней была надета белая поварская куртка, на голове – колпак. На вид она казалась лет на десять младше своего мужа. Баба, что называется, в самом соку. Ей еще удавалось сохранять фигуру, не смотря на коллективное питание, но, чувствовалось, – из последних сил. Баранов-сам выглядел на фоне своей жены доходягой, правда, рослым.
А вот зашедший последним подхарчиться старпом, напротив, пришелся бы под стать кормилице. Рядом они смотрелись точно два румяных колобка. Паше показалось, что обветренный матрос с неудовольствием посмотрел на старпома. Угадать грядущий накал тайных страстей Паше было куда любопытнее, нежели намечающаяся индикация судовой энергетической установки. К счастью для Павельева, среди людей ему предстояло находиться больше времени, чем среди железок, так что сальдо в его пользу!
Паша поблагодарил повариху за сытный обед, и в приподнятом настроении собирался покинуть пищеблок, изо всех сил пряча усмешку. Он вообще больше любил зубоскалить про себя, нежели на людях. Лошадь тоже редко улыбается, несмотря на то, что зубы у нее – о-го-го! Это может проверить всякий, не считая владельца дареного коня.
Паша отпустил настроение на волю, лишь повернувшись к компании спиной, а лицом к двери. Губы его растянулись в улыбку, в глазах загорелся веселый огонь. Он потянул дверь на себя и… увидел Ее!!! Она спустилась по лесенке и тоже протянула руку, чтобы открыть дверь, когда дверь открылась перед ней сама.
– Ой! – воскликнула Она, сталкиваясь с Павельевым носом к носу.
Девушка, которую Паша увидел перед собой так близко, была еще красивее институтской «королевы». То есть, это была, конечно, она же, но прежде Паша никогда не оказывался с ней совсем рядом. Да он и не посмел бы подойти к ней! С расстояния вытянутой руки черты ее лица – карие глаза, чистые, как слеза, белые зубы, открывшиеся в улыбке, чуть вздернутый носик – выглядели, как шедевр Творца.
– Здрасте, – пробормотал Паша, теряя свою шальную энергию, рассыпаясь в прах, растекаясь лужей, отступая в сторону, давая дорогу «королеве».
– Здрасте, – ответило «ее величество». Смущение прошло, ее глаза загорелись любопытством и весельем, быть может, заимствованным у него. Она на секунду опустила глаза, чтобы не промахнуться своей изумительной, открытой выше колена, белой, как слоновая кость, обутой в красную тапочку с помпоном ногой мимо ступеньки, шагнула и еще раз взглянула на Пашу. Он на сотую долю секунды раньше успел оторвать свой взгляд от ее ноги, чтобы встретиться еще раз с ней глазами. Молодой человек вытянулся в струнку, точно британский гвардеец, только вместо медвежьей шапки на его голове волосы встали дыбом от удивления и изумления. Так ему, во всяком случае, показалось.
К сожалению, он уловил в ее взгляде, впервые, наверное, за три года совместной учебы в стенах одного вуза, обращенном на это насекомое, Пашу Павельева, абсолютную уверенность в своих силах, принятие восхищения ею и робости пред ней как чего-то само собой разумеющегося. Она прошла мимо, как настоящая хозяйка.
– Здравствуй, Машенька, – приветствовала ее повариха.
– Здравствуйте, тетя Вера, – пропела она.
Что-то говорили и другие обедавшие, но Паша уже ничего не слышал. Он поднялся на палубу, как сомнабула добрел до своей каюты, закрылся в ней, до конца задернул занавеску на окне, рухнул на кровать. «Вот это засада!» – подумал.
Угораздило же его не сдать вовремя термодинамику! Плыл бы сейчас спокойно по Иртышу, комаров кормил. Здесь же его кровь выпьют всю без остатка, почище любого вампира, и даже не заметят. Одна только мысль, что Она здесь, на небольшом катере, все время находится рядом, и ни тебе братьев Царевых, шишкодержателей, ни прочей золотой молодежи, запросто может свести с ума. Он не успеет получить справку внештатника от «Волги широкой», как ему выдадут другую справку, ту самую, с которой в армию не заберут, зато с распростертыми объятиями примут в Ляхово (Горьковскую психбольницу).
