© Чурилов А, 2023

© Знание-М, 2023

Несмотря на то, что солнце заливало даже сквозь заплаканные ресницы все глаза до самой глубины, и на то, что запахи только что распустившихся почек абрикоса, привлекая не только пчёл, стеснили дыхание своим весенним ароматом, под внешним флёром молодости и сексуальности ее походка была как по минному полю. Нет, она не пьяна. Ей просто некуда идти. И дело даже не в том, что нет конкретного места, дело скорее в том, что нет конкретного времени. Ведь то время, в которое она хотела бы уйти навсегда – недоступно. Ей и самой не хочется жить, несмотря на то, что в этом времени, не разбирая пути из-за слез, она вопреки всему жива.

Ещё неделю назад шанс вздохнуть полной грудью был для неё доступен, ещё был шанс… Он ещё был жив. И сейчас ей не хотелось жить настолько, насколько она проклинала небеса за несправедливость столь глубокой утраты. Среди таких же серых фигур, медленно бредущих с кладбища, бесполезных в своей беспомощности утешить её, она ощущала себя бесконечно одинокой. Все стало автоматическим, как у любого человека, потерявшего смысл.

– Ир, может, останешься у меня? – тихо шепнула ей на ухо рядом идущая девушка, в наряде кротко соответствующем этому «здесь и сейчас».

От этого предложения слезы хлынули новым потоком:

– Я сейчас не хочу ничего, никого, никак.

– Тебе не стоит сейчас оставаться одной, я не допущу. Давай напьемся до беспамятства, но вместе. Доверяй мне, так будет лучше, – нежно, как только может обнять подруга, прижалась к ней она, и две серых фигуры, на фоне залитого солнцем дня, вышли за ворота.

Серой чередой тянулись смазанные дни потерявшей смысл жизни. Сны, не приносящие отдыха, сливались с рутиной, выжимавшей последние силы из женщины, увядающей на глазах. Нет, она не была больна, хотя разум и терял последнюю твёрдую почву под ногами. Убеждение, которое сопровождало все эти дни, которые были «до», медленно тая, заполняло все её мысли. «Я не верю, что это конец», – говорил знакомый с самого детства внутренний голос её души. Возможно, не только мысли, но и сны стали её реальностью. В этих снах она брела по знакомым кварталам и высоткам, сворачивая привычными маршрутами, встречала тупики и кирпичные стены, бродя по безлюдным улицам мёртвого города. Города, состоявшего из двух, города её детства и города, где она стала женщиной. Только теперь это был город мертвецов. Бродила в поисках дороги домой. В поисках дома, куда придёт он, как обычно, с работы, о чем-то пошутит и вызовет в ней смех, от которого вдребезги разлетятся стекла окон. Осколки превратятся в разноцветных щебечущих птиц: жёлтых и красных, которые сплетут гнезда под крышей, звенящей от тяжёлых, разбивающихся капель дождя, падающих с бесконечной высоты теперь настолько далёкого неба. Она и сама, как птица, хотела взмыть в небеса и упасть, как капля, разбившись о его сердце. И пусть другие говорят, что ей нужно жить дальше, пусть терзают её слух избитыми фразами о том, что такова жизнь, но в своих снах она не прекращала поиск, не находя в себе сил разрушить все эти кирпичные стены. Она готова была биться о них головой, до крови…

– Проснись, Ира, проснись, – назойливым эхом донимал ее знакомый голос. В какой-то момент, бродя по пустошам своих снов, она уже забывала цель своих поисков, увлекаемая направлением, со всех сторон звучавшим: проснись!

– Где ты? Кто ты? Покажись! – наполняя гневом ставшую привычной печаль, кричала она Луне, слепящей как Солнце, Луне и звёздам. И всему потому, что теперь она ненавидела. Потому что в них нет его.

Возможно, безмолвно подчиняясь её порыву, с какого-то момента птицы перестали быть каплями дождя, а дорога к дому стала привычной, и Солнце перестало быть Луной. В какой-то момент она даже стала видеть, как он только что скрылся за дверью; слышать запах его сигарет, как будто только что он был тут. Ей даже не показалось странным оставлять для него завтрак. Так, словно он просто на мгновение скрылся из виду; так, словно совсем необязательно наблюдать за тем, как он ест. Ведь и когда он был жив, моментов, когда можно было подержать его за руку или посмотреть в его глаза, было несоизмеримо меньше, чем воспоминаний о нем живом.

Ангиома… Это слово преследовало её весь сегодняшний день. Она, даже случайно погрузившись в мысли, назвала так своего начальника, когда он к ней обратился. И оба долго не понимали что произошло.

– Простите, Иван Иванович – даже не совсем помня, как его зовут на самом деле, опустив глаза, пробормотала она.

– Что за ангиома? – сквозь гневный смешок. – Соберись уже и начни работать, не ты первая, не ты последняя, кто кого-то терял, ты – воин, мать твою…! Давай, включайся, – кинул уходя.

«Улица какая-то… ангиома и улица… Как все это связано? – сверлил её мысли вопрос весь остаток дня. Даже выйдя за ворота воинской части, погрузившись в толпу снующих по вечернему городу работяг, мамаш и малолеток, ей казалось, что она смотрит даже не на лица, она выискивает указатели названий. Вот перед взором растаяла улица Ленина, теперь тает Дзержинского, за поворотом будет Каменка. И почему-то вдруг стало казаться, что она знает все улицы, куда бы ни свернула. Ей вдруг вспомнилось, как она исходила их все, бесцельно бродя в поисках смысла. Ангиома…

Ночью невозможно уснуть. Все кажется каким-то отстраненным, каким-то путанным, даже мысли путаются. В какой-то момент ей показалось, что она не закрывает глаза, чтобы спать. Просто мыльная опера образов, плывущих перед внутренним взором.

– Проснись! – вздрогнув, услышала она. То ли жар, то ли холод заставил её вскочить с постели, как ошпаренную. Кто-то хлопнул дверью прямо в соседней комнате, да так громко, что, наверное, даже ветер не справился бы. «Неужели все это был сон, я что – дура?! – пронеслось за мгновение в голове. – Лишь страшный сон?! Он мне изменяет! Пришел опять от своих якобы друзей! Сколько ещё меня будут мучить кошмары из-за его похождений? Я ему сейчас даже вида не подам, притворюсь сонной, а завтра, когда он протрезвеет, я ему устрою».

– Ты кушать хочешь? – пробормотала она сквозь напускную сонность, идя на свет в ванной комнате, раздражаясь от того, что он опять словно глухой. Она открыла дверь и увидела перед собой худую женщину преклонных лет с большим родимым пятном красного цвета на ноге.

Будильник громыхнул сиреной, сливаясь с необходимостью поднять утомлённое тело с кровати во имя повседневности. Нащупав в утренних сумерках выключатель, ещё какое-то время сидела взлохмаченная и заспанная. Пятница на какой-то миг показалась серединой недели и совершенно не радовала. Очередной рабочий день сулил безрадостную перспективу быть прилежной.

Полчаса на красоту, десять минут на завтрак и вот она в переполненном троллейбусе мчится, доверившись знанию собственного внутреннего гида по пунктам маршрута, среди зевающих и досыпающих, таких же как и она. Кто-то из незнакомцев стоит, повиснув на поручне, таких ровно половина; другой сидит, ёжась от реальности, уткнувшись головой в ещё холодное стекло, или уже на бодром мотиве включился в роль и доказывает что-то кому-то по телефону. Нарастающий гул города, в который приходит новый день, впрочем, все, как и вчера, как и целую вечность, таких же вчера, слившихся с такими же завтра.

Череда показательных «доброе утро» незаметно трансформировалась в «добрый день», словно малые дети, опасаясь тихого часа, всячески отвлекаясь от неизбежно близившегося «добрый вечер». Потому что там нужно спать… Нет, все же было что-то отличительное сегодня. Столько много Ир, например. Так хотели её назвать родители, но выбрали Елену. Ругающиеся в кафе горе-любовники, позабавившие в обед: Ромео-Монтекки и Ирочка-Капулетти. Ирочка отчего-то надула губки, а вокруг неё порхал опять-таки показательный купидон, имени которого не произнесли надутые губы за соседним столом. Она никогда не понимала этих публичных любовных трагедий. Хотите выяснять отношения – сидите дома.