— Вот мы сидим, предвкушая охоту, — обратился он сразу ко всем, — только охотиться ныне будут на нас. Дым привлечёт супостатов не позже, чем ночью, но на месте добычи они обнаружат здесь свою же погибель.

Рофастон раскуривал трубку, а с тем, продолжал.

— Трое из вас пришли в орден смотрителей со стороны тихого моря. — Бирт запыхтел. — Четвёртый же прибыл в Зеницу, подгоняемый ветром судьбы. — Он глянул на Риттса. — Пусть, молодые солдаты, вас не смущают внешние отличия брата по службе, потому как противник наш общий и равномерно презрителен ко всему человеческому. А теперь, я хочу, чтобы, скоротав время, каждый из вас рассказал мне, зачем ему орден. — И Рофастон, с трубкой у рта, а с ним и офицер Дэзер, жевавший табак, внимали словам подчинённых.

— Я происхожу из служилой семьи с хладнокровными нравами и суровой закалкой, — начал говорить юноша по имени Алан, мерно шевеля мышцами выбритых щёк. — Четыре года назад, когда мне исполнилось шестнадцать, мой отец, в связи с наступившим совершеннолетием сына, определил меня в городскую дружину. Там было спокойно и весело, хотя мы не бездельничали. Мы познавали военное дело и работали над своими телами. Но недавно, отец пришёл к выводу, что одного этого мало, и отправил меня к вам, господа. — Алан поочерёдно глядел то на тучного Карлота, то на стройного Рофастона. — Здесь, на просторах степи, как мы слышали, ни поры без конфликта, и отче сказал, что меня должны видеть в первых рядах. — Он волнительно вздрогнул. — Если же я, как он выразился, стану отсиживаться, словно трус, он лишит меня чести оставаться в его сыновьях. Знаете ли, я – незаконных страстей.

— Ублюдок, другими словами, — прояснил Дэзер, сплюнув подальше.

— Да, капитан. — Алан всмотрелся в товарищей по испытанию, готовый на любую реакцию, но увидел в их лицах лишь безразличие. — Уж лучше вам знать.

— А на вид и не скажешь, — сказал Рофастон Бирт, подметив у паренька манеру держаться достойно.

— Моим батьке и мамке некогда было гулять, — стал рассказывать Рэндал, двигая живо устами в каштановых зарослях бороды и усов. — Невольных, как знается, в наших краях уже нет, но многие люди и впредь продолжают работать, что каторжники, за забавную плату. — Мужчина, как будто не старый, однако не мальчик, на миг замолчал. Затем вновь поднял голову, говоря с хрипотой. — Здесь я, друзья, потому как ни мне, ни моей дурной бабе уже нечего есть из-за мизерных всходов, — его глаза покраснели. — И нет для меня большей платы за риск, чем достойное жалованье и кусок мяса да с кашей.

— А раз твоя баба дурна, то зачем тебе брать её было? — осведомился, неуместно, офицер Дэзер, и тот отвечал:

— Я же не знал, что она, так-то, склонна к болезням. Знал бы – не брал. — Рэндал вздохнул, а остальные переглянулись и мысленно пожали плечами.

Ветер стал задувать чаще; гремел котелком и размахивал пламенем костра, тормошил ткань шатра, в котором хранилось оружие и боеприпасы. Лошади, тем временем отдыхая от сёдел, паслись в десяти шагах от лагеря и жалобно фыркали над неспокойной травой диких злаков, предчувствуя что-то недоброе. А небо синело безоблачно.

Слово держал теперь Вальт, и Риттс услыхал с его уст только то, что тот сам считал нужным рассказать о себе днями ранее, когда они впервые заговорили на плацдарме Зеницы. Городской житель Вальт был несколько старше степняка Риттса, лет на десять, но умом бледный друг не блистал. Он любил выпить, любил посмеяться без повода и променял свою пропахшую легкомыслием каморку на долги, оставшись ни с чем. Зеница – крепость смотрителей – хоть и открыла врата для него, а с тем – осуждала историю парня. Предрасположенность к вину поощрялась среди бледнокожих лишь в разумных пределах. Как бы там ни было, Вальт не пытался избегать Риттса в связи с его чужеродным происхождением, а этого было достаточно, чтобы, среди сторонящихся, стать ему другом. Помимо всего, Вальт выглядел крепким и брился без устали, имея мелкие царапины.

— Меня не волнуют истории вашего ордена и, в частности тех, кто желает подобно и мне, стать его боевой единицей. Нашим жизненным тропам не суждено было пересечься, сложись всё удачней. — Во рту степняка обосновался привкус супца, приготовленного офицером Дэзером, а неспособный на лицемерие лик паренька продолжал быть серьёзным и безучастным. — Вам интересно представить, каково это – жить в моей шкуре? Каково было смотреть на обезображенные останки той женщины, чьим продолжением я обречён быть? Грязная кровь, обнажённые кости, перед тем – её вопль, застывший в ушах… Мой рассудок осквернён этим всем. А что говорить об остальных павших. — Парень не смог зарыдать, потому что был измученно сух и опустошён пережитым несчастьем. — Вы спрашиваете, отважный командир, зачем мне орден «смотрителей», как вы себя называете. Затем, чтобы мстить, но не в одиночку. Чтобы звери, их боги, и всякий, кто буйствует с ними – лежал у моих ног, разрубленный надвое.

— Бывает и так, — оборвал его офицер Бирт, вполне уловивший ход мыслей. — Однако не позволяй одной только ярости вести тебя в час испытания. Взвешивай и наблюдай, — они встретились взглядом и командир смолк.

Рофастон спрятал курительный прибор и отвернулся от парня, стараясь теперь сосредоточиться на общих наставлениях, которые обязан был озвучить новобранцам в очередной раз. Близилось время возмездия и посвящения.

- - - - -

Риттс внимал советам сведущих людей, а сам изнывал от нетерпения встретиться с нечистью вновь. Он видел, что товарищи поверхностно воспринимают столь важные для них наставления, точно недооценивая остроту ситуации. Ветер продолжал колыхать его рубаху со шнурованным воротом, выданную в качестве форменной, и Риттс был доволен хотя бы тому, что цветом одежда смотрителей перенимала оттенок травы, пшеничной и светлой, как и вся степь с её живностью. Издали всякий солдат в такой форме становился здесь невидим, неразличим. По той же причине на полевых кителях ордена не было пуговиц – только крючки, застёгиваемые под линией канта – чтобы не выдавали предательским блеском тех, кто носил их. В какой-то момент стало прохладнее, и Риттс поискал взглядом собственный китель, найдя его около булыжников, возле костра. «Должно быть, нагрелся».

— Мы выстрелим раз, может два… но увлекаться не будем, — говорил Рофастон Бирт. — Чернороги неимоверно быстры, и главное в схватке с этими тварями – вовремя увернуться и рубануть саблей. — Офицер какое-то время пытался не обращать внимание на всё возрастающий ветер степи, склоняющий к буре. — Другое дело, если объявятся черти – те, что с копытами вместо ног. Но я думаю – вряд ли. Нет, не сейчас.

— Они-то мне и нужны, — сказал Риттс, но растущий вокруг лагеря шум уже не позволил расслышать его. Меж тем, день был пыльный и яркий, полный чарующей непредсказуемости. Карлот Дэзер, отходивший наблюдать за местностью, согнулся к Рофастону Бирту и, спокойно, беззвучно промолвил: «всё. Началось». Риттс прочёл сказанное по губам офицера.

Очередной порыв ветра вторгся в лагерь смотрителей сильнее и злее всех предыдущих. Костёр был задут, треуголки офицеров бесцеремонно попадали.

— Скорее, в шатёр, за клинками, — громко скомандовал Бирт. Но в следующий миг шатёр улетел, без усилия сорванный смеющейся бурей, и сабли отряда, до этого сложенные кучей, сами полетели в их сторону. Хорошо, что кривые клинки были в ножнах!

Риттс обнажил плашмя ударившую в него саблю, и ветер надрывно увлёк из его левой руки портупею. Назад пути нет. Противник всё ближе.

— Какого лешего? — проронил Вальт, бывший пьяница, гоняясь за улетающей от него саблей. Но вот он поймал её, сжал в кулаке рукоять.

Рофастон хаотично осматривался, расставив широко ноги и разведя руки, отнюдь не уверенный, сможет ли долго простоять на земле. Клинок он словил сапогом, затем, кое-как, поднял остриём к небу. Карлот Дэзер шатался по лагерю безоружный и чуть не свалился на гаснущие угли, тогда как другие куда-то пропали. Голова Риттса закружилась, как и, внезапно, весь мир вокруг.