— Я всегда хотела стать героиней какого-нибудь рассказа, — сказала женщина, ухватила Виктора под руку, и они двинулись широкими шагами. — Только хочется, чтобы конец не был печальным.

— Чего я терпеть не могу, — откликнулся Виктор, — так это рассказов с печальным концом.

5

Виктор проснулся часов в пять утра: по крайней мере такое время показывали часы на ночном столике. Лампа рядом с часами продолжала гореть, и груди женщины отбрасывали длинные тени на ее лицо. Виктор осторожно выпрямился, встал и принялся искать одежду. Женщина даже не шевельнулась; она дышала глубоко и равномерно, над верхней губой выступили мелкие капельки пота. Выйдя из комнаты, Виктор направился в кухню. Он намеревался выпить кофе или по крайней мере апельсинового сока, после чего отправиться в гостиницу, собрать вещи и поспешить в аэропорт. На дверце холодильника висели какие-то записки, календарь и открытка с видом Риги. Внутри Виктор обнаружил только яблочный сок; кофе ему так и не удалось найти. Он налил сок в стакан и сел за стол. Пил его не спеша, делая глоток каждые двадцать секунд, и как раз в тот момент, когда он сделал последний, в дверях кухни появилась женщина. Голая, только в черно-белых тапочках, одной рукой она протирала глаза, второй чесала живот. Она ничего не сказала, да и Виктор промолчал. Женщина села за стол, протянула руку и взяла стакан Виктора. Подождала, пока он наполнит его, после чего залпом выпила содержимое, до последней капельки. Поставила стакан на стол, тыльной стороной ладони вытерла губы и посмотрела на Виктора:

— Значит, по-твоему, это не печальный конец?

— Это вообще не конец, — ответил Виктор.

— Нет?

— Нет.

— Возьмешь меня с собой?

— Нет, — сказал Виктор. — Я остаюсь здесь.

— В Ганновере?

— Да.

Женщина покачала головой.

— Не верю я тебе, — сказала она, — не знаю, почему, но не верю. Все равно, — добавила и поднялась, — это ничего не меняет. Пойду приму душ, и, надеюсь, ты за это время исчезнешь.

Виктор промолчал. Подождал, когда она выйдет из кухни, потом дождался звука закрываемой двери ванной и шума воды, после чего, как будто уже нечего было больше ждать, вышел в прихожую, посмотрел в глазок, открыл дверь вышел на лестницу. Спускался он медленно, ступенька за ступенькой, и только оказавшись в холле, вспомнил, что не захлопнул дверь квартиры этой женщины.

6

Телефон зазвонил, когда он укладывал вещи в дорожную сумку. Звонок прозвучал десять раз. Потом он умолк, но загорелась лампочка, извещающая об оставленном сообщении. Виктор еще раз осмотрел гостиничный номер, заглянул в ванную, в шкаф и под кровать, после чего закрыл сумку. Лампочка на телефоне старательно моргала, но он больше не смотрел на нее. Вышел из номера, спустился в холл и отдал ключ.

— Одну минуту, — сказал молодой человек за стойкой и протянул конверт, в котором была книга.

Виктор сунул конверт в боковой карман дорожной сумки и спросил:

— Как выглядела эта женщина?

— Это была не женщина, — ответил портье, — а мужчина.

— Вы уверены? Точно не женщина?

— Да, уверен, — ответил молодой человек не без сарказма в голосе. — Редко у какой женщины бывают борода и усы.

Вчера ни у кого не было ни бороды, ни усов, подумал Виктор, хотя это еще ничего не значит. Нет особой проблемы в том, чтобы их наклеить, актеру, например, или женщине, с которой он провел ночь. Он взял сумку и направился к выходу, чтобы сесть в такси, которое, как язвительно заверил его портье, вот-вот должно подъехать. И в самом деле, такси подъехало, Виктор расположился на заднем сиденье, велел таксисту поспешить в аэропорт, после чего надорвал конверт и вытащил книгу. Как он и догадывался, это был сборник коротких рассказов, которые будут изданы после его смерти. Он начал читать первый рассказ, потом перескочил на второй, а затем и на третий. Что-то здесь не так, подумал Виктор, потому что эти рассказы вовсе не походили на те, которые он обычно писал. Правда, некоторые фразы звучали вроде бы похоже, но все остальное, в особенности сюжеты, резко отличалось от всего написанного им прежде. Неужели я настолько изменился, подумал Виктор, что не могу сам себя узнать? Он перелистал книгу, нашел страничку с заметкой об авторе и прочитал:

«Виктор Дугайлич, рассказчик и романист, один из самых значительных авторов Балканского полуострова. При жизни опубликовал шесть книг. Рассказы данного сборника воссозданы студентами славистики нескольких германских университетов на базе набросков и записок, оставшихся после его смерти».

— Что за чертовщина, — пробормотал Виктор, — откуда еще взялись эти студенты?

Таксист посмотрел на него в зеркальце:

— Вы что-то сказали?

— Нет, — ответил Виктор и посмотрел на часы: до вылета оставалось пятьдесят минут. — Но если мы не поспешим, то опоздаем.

— Если поспешим, — отозвался таксист, — то заплатим штраф.

— Я заплачу, — пообещал Виктор, и тут же почувствовал, как таксист придавил педаль газа.

Он вновь обратился к справке об авторе, и тут заметил предложение, которого — он был готов поклясться! — только что тут не было: «Погиб в Ганновере во время транспортного происшествия осенью 2007 года».

— Потише, пожалуйста, помедленнее! — крикнул он таксисту и похлопал его по плечу; тот обернулся к пассажиру:

— Думаете, слишком быстро? Не беспокойтесь!

И пока таксист улыбался ему, Виктор Дугайлич смотрел, как автомобиль вылетает на встречную полосу и врезается в грузовик с прицепом. Надо было остаться у той женщины, подумал он, после чего услышал, как корежится и ломается металл под оглушительный грохот и скрежет. Это длилось недолго — пять, от силы шесть секунд. Потом наступила тишина. А потом и ее не стало.

Родослав Братич

Фотография без отца

Все мы подавлены ужасной раной на шее отца, с которой свисают и тянутся слизистые нити, совсем как на колышках, по которым вьется созревающий горох. Он тает прямо на наших глазах, и никто ему при этом слова сказать не смеет.

Расцветшая отцовская рана цветет и лопается, разбрызгивая сукровицу во все стороны. Пусть яд вытечет из его раны. На краях она схватывается корочкой, густая слизь затвердевает. Из центра течет черная сукровица, стягивает ему горло и причиняет дьявольскую боль; рана превращает отца в карикатуру. Нерв, тянущийся от уха и разветвляющийся по всему лицу, сковывает голову, пульсирует, перенося яд и горечь. Он жестоко напоминает ему о хрупкости жизни.

Я сижу у кровати, на которой лежит отец, похожий на распятие. Язык одеревенел и у меня, и у него, его слова скоромны и отвратительны. Он смотрит сквозь меня прямо в сливовый сад. Исчезает среди деревьев в неизвестно каких таинственных пределах. (Словно молится о спасении, а мы этого не слышим.) Там он увидит мяч с прилипшей к нему щетиной Ешниного борова. Теперь он знает, кто спрятал его и превратил в демона. Теперь ему доступны разгадки всех тайн, своих и чужих.

Отцовская рана, открывающаяся вновь и вновь, получена им на прошлой войне, и теперь она возвращает его в грязные окопы, чтобы напомнить о пережитых им муках. Так жизнь возвращается на круги своя и превращается в страдание.

Я вижу, как он сжимает потные ладони и в мыслях опять идет в атаку. Но шейные мышцы коченеют, от чего отец вздрагивает, стискивает зубы и судорожно пытается приподняться на кровати. Будто его со всех сторон окружили толстые слои мрака, пронизанные призывами сдаться. Каждое его движение вызывает слезы; мне нечем помочь моему родителю. Он медленно поворачивает голову к фотографиям, висящим на стене, чтобы впитать от них еще немножечко жизни. На одной из них, в окружении детей, с геройски вскинутой рукой, стоит его отец, полный сил и здоровья. Наверное, сейчас эта фотография кажется ему фальшивой. О, как огромна дистанция между тем, что он видит, и тем, что чувствует! Лицо отца покрылось влагой; нет, это не слезы, но пот и судорога минувшего. Как раз теперь он вспоминает что-то из своей молодости. Проклятие, хоть бы на мгновение все это повторилось! На губах его выступает горькая пена. Она тут же засыхает, твердеет. Пена на губах и во рту. Кажется, сейчас она взорвется внутри него и обрызгает здоровую родню. Выступает краснота, похожая на запал гранаты. А как он нас ругал и требовал, чтобы не ковырялись у развалин стен и поваленных заборов, где еще таятся бомбы и другие боеприпасы, оставшиеся после двух войн! Мы смеялись над ним, издевались до тех пор, пока граната не оторвала обе руки Джорджеву сыну. Так он и по сей день ковыляет, размахивая обрубками рук.