— Вот, я приехала.
Мы с мамой переглянулись. Аля попросила меня, довольно растерянного, помочь ей отнести сумки в нашу комнату. Именно так и сказала, «в нашу комнату», и следующие два года, в течение которых я никак не мог решить, куда поступать, а мама постоянно болела, мне пришлось делить ее с молодой, по-прежнему красивой, очень аккуратной женщиной, моей сестрой Алей, преподавательницей сольфеджио в музыкальной школе. Я всегда завидовал, что слух у нее лучше, чем у меня. Когда кто-нибудь ударял по клавише рояля, Аля сразу говорила: «Это соль». Или: «Это си-бемоль».
А мне на ухо слон наступил, один из тех, из троллейбуса, но я очень люблю музыку, и как любой бесталанный поклонник этого вида искусства не могу продемонстрировать ничего другого, кроме немого восхищения теми, кто в состоянии верно пропеть детскую песенку.
Прошли и эти два года, и наконец я, все это время выбиравший между правом и теорией музыки, ведь всем бесталанным неизбежно достается лишь теория, определился и выбрал программу занятий более эротичную, связанную с преступлением и наказанием. Сегодня я, поклонник «The Ramons» и «Sex pistols», в черном костюме и при галстуке, с дипломатом в руке, тружусь в процветающей адвокатской конторе. Услышав, что Аля в третий раз выходит замуж, я только пожал плечами, что ж, рано или поздно это должно было снова произойти, особых эмоций новость у меня не вызвала, а мама, уже серьезно больная и измученная операциями, только сочувственно прошептала:
— Главное, чтобы она была счастлива, что поделаешь, ошибиться может каждый. Вот так и у меня получилось с твоим отцом, но ничего страшного, зато у меня есть ты. В любом зле всегда кроется и что-то полезное или красивое, вот, например, чем была бы Европа без наполеоновских войн. Да и не так уж это много — три раза, ее проблема в том, что она слишком красива и не умеет любить никого, кроме самой себя, но уж в третий-то раз, пожалуй, все будет в порядке. Всем известно, Бог любит троицу.
Да мы уже и привыкли, да, сначала радовались, потом ворчали, слегка, потом вместе с Алей страдали, тоже слегка, потом нам стало смешно, а под конец мы просто привыкли. Я уже говорил, Аля была волшебницей. Все ее замужества проходили как по маслу. Она никогда долго не раздумывала. Влюблялась, охватит ли ее «любовный трепет» или кто-то обратит внимание на ее красоту, как тут остаться равнодушной, такое приятно слышать даже тогда, когда это неправда. Но если говорить о ней, то это была правда в кубе. И тут она решалась. А стоило ей решиться, не успеешь глазом моргнуть — уже замужем.
Потом пришла зима, одна из самых страшных, какие я помню, деревья в новобелградских парках трещали от холода. Мама умерла. Две недели ее тело держали в холодильнике, в морге, земля на Новобежанийском кладбище смерзлась так, что могилы не копали. По прошествии этих пятнадцати коматозных дней, когда я ходил, как лунатик, холода наконец ослабли и дирекция кладбища сообщила, что восстановлен обычный порядок работы. Помню толпы на дорожках, очередь перед кладбищенской часовней, в те дни много непогребенных ждали своего часа. На маминых похоронах была Аля, ее третий муж, несколько знакомых с мамой старушек из нашего подъезда и я. Шел ледяной дождь, на земле он тут же превращался в тонкую ледяную корку. Когда могильщики, все как один с лицами красными от мороза и влитого в себя алкоголя, закончили свое дело, мы с Алей и ее мужем пошли на парковку. Они подвезли меня до дома по закованным в лед улицам, не захотев немного посидеть со мной в нашей квартире, хотя так полагается. В другой раз, сказали они, смотри какая погода, а нам до дома ехать несколько часов.
И вот так, когда все закончилось, я остался один. Я сидел в нашей с Алей комнате, траурно одетый, в полной темноте, и смотрел в окно, вниз, на широкий опустевший проспект, похожий на заледеневшую реку. Дождь тем временем превратился в густой липкий снег, который валил так, как будто начинался ледниковый период. И я думал, что он покроет все, и мою боль тоже.
Когда умирает кто-то близкий, время останавливается, стремится вернуться назад, и картины прошлого заполоняют сознание. Прошлое ужасно, оно постоянно возвращается в виде боли, оно ужасно настолько, что почти парализует ужас настоящего. Не могу сказать, что хуже — прошлое, это гнездо с клубком всех страданий, которые не может излечить никакое время, даже если живешь, как черепаха, медленно и долго, или настоящее, в котором снова проживаешь все полученные травмы, проживаешь их в худшем из всех возможных мест — в голове, в мыслях, к тому же постоянно пополняя их всё новыми. И я больше ничего не жду, потому что любое ожидание заканчивается новой болью. В особенности я ничего больше не жду от людей. Я вовсе никакой не мизантроп, а уж тем более не женоненавистник, в моей жизни было вполне достаточно женщин, которых я любил и которые любили меня. Вот, Аля по-прежнему меня любит, я в этом уверен, так же как и я люблю ее, и все-таки, я не могу сказать, что знаю, что такое любовь. Что, в общем-то, не так уж и важно, важно, что я ее чувствую. И чувствовал, действительно чувствовал.
Но все это так мало по сравнению с усилиями, которых требует само существование и которые почти непереносимы. Объясню, почему.
Аля вернулась на излете зимы, не прошло и месяца после маминых похорон. На этот раз она поселилась в маминой комнате. Когда она пришла, меня дома не было, я застал ее уже в квартире, у нее был свой ключ. За тот неполный месяц, прошедший с нашей последней встречи, она заметно изменилась, стала какой-то тихой и замедленной, собственно, ничего странного, она уже начала входить в средние, зрелые года, хотя, несмотря на это, сохраняла привлекательность. Она по-прежнему относилась к числу тех женщин, на которых задерживается взгляд. Через два дня после ее третьего возвращения я в первый раз открыто признался себе в том, что меня очень тянет к собственной сестре, точнее говоря, я осознал существование этого давно зародившегося, разросшегося и постоянно подавляемого желания, которое никогда не воплотится в реальность. Я знал, что это грех, и даже одно только это желание делало для меня невыносимым все, что я делаю и о чем думаю.
Человека можно выдрессировать лучше любой обезьяны, лошади, собаки или дельфина, обучить всему, кроме одного — контролировать собственные мысли и подавлять собственные желания, особенно те, которые ужасают его самого. Например, мечтать о том, как в качестве достойного сына своего извращенного так называемого отца проникаешь в собственную податливую златовласую сестру, которая старше тебя всего на каких-то четырнадцать лет, каковых вполне достаточно, чтобы добраться пешком до края света и вернуться оттуда с пустыми руками и тьмой самых невероятных историй в голове, например о том, что фараоны женились на собственных сестрах, чтобы сохранить чистоту крови династии. Это влечет за собой тьму вопросов, от которых цепенеет сознание, а ощущение невыносимости становится хроническим. Да, существуют разные тягостные вопросы, так же как существуют и вопросы лишние и плохие, а еще и глупые, и на глупые вопросы невозможно дать умные ответы, ха, это была весьма ясная констатация.
Существуют и такие вопросы, которые сильнее нас, перед ними мы молчим. Некоторые вопросы трудны и с упорством требуют от нас отвечать на них снова и снова. И вот так, когда я осознал, что мое влечение к собственной сестре, той самой, которую я мальчишкой видел стоящей обнаженной перед зеркалом, — это грех, перед которым не могли устоять даже фараоны, передо мной возник вопрос Бога. Это один из наиболее трудных вопросов, особенно если вы не приучены верить. Я верить не приучен. Бога, как мне помнится, в нашей квартире упоминала только Ясенка, тогда, давно, в предновогодней эйфории. Бог, должно быть, обитает в людях, а, собственно, где же еще, просто я пока недостаточно мудр, чтобы увидеть Его и подойти к Нему.
До Бога нужно дорасти. Всю жизнь я пытаюсь до Него дорасти, заслужить Его, но так и не знаю, правильное ли это направление. Может быть вместо того, чтобы стремиться к Нему, мне следовало бы стараться стать меньше и склониться как можно ниже, вот в чем вся сложность моего вопроса: как стать достойным Бога? Я не знаю даже того, откроется ли мне когда-нибудь ответ на него во всей своей полноте и силе, но я, действительно, работаю над этим, делаю все, что могу, стараюсь, мечтаю о таком дне. И мне не мешает, что это никому не заметно, даже Але, самому близкому мне существу. Я усмирил свою гордыню и больше ничему не удивляюсь. И так все люди без исключения болезненно заняты собой. Я думаю об этом тогда, когда, обычно поздним вечером, после того как набережная пустеет, шагаю вдоль Дуная, а Дунай — это безусловно одно из возможных проявлений Бога. И любовь — тоже проявление Бога. Вот, все-таки, если хорошенько вспомнить, я своей любовью смог ободрить нескольких человек, напомнить им, что жить стоит даже вопреки невыносимости каждого дня под облаками. И это не так уж мало. Это, в сущности, самое главное, что может быть.
