После института мне подвернулась удача: я не отправился, подобно многим однокашникам, в колхоз или в армию. Крупнейшая питерская организация выкупила в нашей области мукомольный комбинат, тихо умирающий и разваливающийся. Он cразу начал потихоньку расцветать, обрастать длинными автомобилями с не нашими номерами. Обалдевшие крестьяне робко стали подходить к своему бывшему заводу и их принимали на работу, начинали платить огромную для тех мест зарплату.

Я пришел на комбинат, надеясь получать нормальные деньги и найти, наконец, золотую середину -- работать по специальности, работать в сельском хозяйстве, чтобы не загреметь в армию (тогда сельхозработникам давали отсрочки) и, наконец, работать в нормальном коллективе.

Питерцы были молодые, красиво матерящиеся, богатые, но не кичащиеся своими деньгами, а относящиеся к ним как к должному, они сами их заработали. Меня приняли в штат, и я начал изумлять своих соседей тем, что меня подвозили домой на Мерседесе или давали на выходные маленькое чудо - мобильный телефон. Поначалу мои новые коллеги просто ошеломляли меня своим отличием от добрых и мягко-ленивых земляков: Иван, наш директор; зам по финансам – Вагаршак Вирабян; зам по безопасности – Игорь Иварсон; зам по экономике – Иосиф Штос, и все прочие, которые приезжали сюда набегами, чтобы вырулить непростую обстановку.

История, которую я вам хочу рассказать, случилась, когда я работал на комбинате «Невский Хлеб» уже около года. Деньги крутились здесь такие, что вам и не снились, вы их только по телевизору видели! Питерцы работали нагло и яростно, беспощадно к себе и другим. Работать они любили и путем кнута и пряника учили этому меня. Я уже мог определить хорошее или плохое зерно на ощупь, мог сбить сумму закупки на полмиллиона просто правильно поставленным разговором по телефону, мог закупить до двадцати вагонов зерна (рекорд!) в кредит, а деньги заплатить не сразу, как обещали, а через три месяца. Иногда питерская контора не успевала перечислить на наш счет деньги, необходимые для закупки сырья, и приходилось закупать зерно «без денег», то есть, с отсрочкой платежа. Часто бывало так, что видя несерьезность бизнес-партнера, деньги ему не отдавали.

Однажды к нам приехал мужчина, лет пятидесяти, с небольшим пузком и мягким рассудительным голосом, одетый в чистые джинсы, начищенные мокасины и теплый свитер под горлышко. Звали его Антон Иванович Мишутин и был он директором ООО «Мишутка». Раньше они делали овсяные каши для детей в больших коробках с изображением глуповатого Мишки с большой деревянной ложкой. Но сейчас какие-то дагестанские знакомые Антон Иваныча из Оренбурга решили продать ему фуражный ячмень по смешной цене: восемьсот рублей с жд тарифом, отсрочка платежа – неделя. Нам он предлагал 2000 тонн этого замечательного ячменя по тысяче рублей, только чтобы мы заплатили сразу как выгрузят вагоны на комбинате. Тогда ячмень стоил где-то в два раза дороже, и нам он как раз был позарез нужен.

Он говорил со мной, словно со старым знакомым, рассуждал о ценaх на рынке зернa. И произнес такую сакраментальную фразу:

- Я – настоящий русский купец. Сказал, значит –  сделал, а эти все договоры, доверенности мне не обязательны. Вот мне сказали, что вам ячмень нужен, значит, помочь надо, я же сам – производственник. Я вам помог, а вы – мне. Правильно, Ярик?

Я вежливо поддакивал. Не люблю, когда меня называют Ярик.

Антон Иванович был очень любезен, подарил мне бутылку дорогущего коньяка, а девочке Кате, которая печатала договор и собирала под ним визы – коробку швейцарских конфет. Даже пообещал, что как только деньги поступят на его счет, сразу передаст мне «откат» - два процента от всей суммы. Только вышло, увы, совсем не так, как хотелось Мишутину.

Вагоны от него пришли очень быстро, но тут как раз приключился тот самый косяк, когда Питер не давал нам денег. Причем кризис обещал быть затяжным – им нужно было погасить какой-то большой и очень важный кредит. Мишутин сначала робко позванивал, сто раз извинившись при этом, добавлял, что просить и узнавать не в его принципах, но все-таки, как там с деньгами. Денег не было и я сперва врал ему, что деньги вот-вот придут, что проплата будет точно завтра. Потом сочинял, что наши финансисты перепутали счет и деньги ушли не туда, но завтра мы их перекинем и прочее. Потом Мишутин начал приезжать на аккуратной иномарке. Я начинал включать стандартную отмазку: к сожалению, я – всего лишь менеджер по закупкам, деньгами ведает директор либо зам по финансам. Антон Иванович терпеливо сидел в приемной, зачастую лишь для того, чтобы поздороваться с выбегающим Вагой или услышать от Ивана Романовича до слез искренние слова извинений и обещания в скорейшей проплате.

Но прошел месяц (это против обещанных двух банковских дней!), а деньги на счет «Мишутки» так и не пришли. Однажды Антон Иванович приехал ко мне чрезвычайно опечаленный и, удостоверившись у меня, что денег нет, сел на стул и горько вздохнул.

- Ярик, знаешь, дагестанцы мои сюда приехали. Звонили вчера домой. Угрожали.

Я искренне жалел его. У нас правда не было денег, нам не платили зарплату. Мы все знали, что вот-вот средства поступят, надо лишь чуть-чуть продержаться. Я сказал об этом в сотый раз Антону Ивановичу и он снова горько вздохнул.

- Попал я с вами, эх и попал! – он матюгнулся, и эти ругательства жутко звучали в его устах в отличие от боцманских-философских новоязов моих питерских боссов. – Они ведь дочку, ну, сказали, что дочку украдут.

 Я знал, что у Мишутина была глухонемая дочь (он мне много о себе рассказывал за каждодневные часы общения), а жены не было. Он даже показывал фото Даши -- очень красивая девчушка, которая годам к шестнадцати превратится просто в богиню. Если превратится.

Я не знал, чем помочь им. Я еще раз пообещал сделать все, что в моих силах и пошел к начальству. Игорь Иварсон – бывший майор, командовал спецназом во всех горячих точках планеты. Две контузии и постоянная война немного повредили ему кукундий, но все равно он был очень хорошим и дельным человеком. Я все ему рассказал и попросил совета.

- Яр! Ничего ты не сделаешь. Ну что, продай квартиру, подружку свою продай в Чечню в рабство, ты же все равно этих денег не наберешь! Ну, хочешь, позвони Рамазану (Рамазан Олегович – это наш Генеральный директор. Конечно, ему не получилось бы позвонить, он сейчас был в Исландии), попроси бабло отдать. Только нет пока денег, думаешь, он жалеет, что ли? Да и про Мишутку твоего с дочкой, может, это все подстава? И они театр разыгрывают, чтоб гроши получить? Увидишь, скоро еще эти чеченцы приедут, в камуфляже, папахах и со стволами. Твои какие проблемы? Ты договор не подписывал, подписывал Вага. Вот пусть он и расстраивается.

Вага мне тоже ничего не ответил, сославшись, что на нем долгов уже висит сто миллионов и от занюханного мишуткиного лима ему ни горячо ни холодно. Деньги отдадим. Но потом.

Иван (он тоже бывший офицер) сразу сказал, чтобы я не забивал себе голову и считал, что это – война. А на войне, как известно, погибают невинные люди – диалектика боя.

Я понимал, что они были правы, и в то же время – нет. Ведь я, как верующий человек, должен был помогать тем, кто нуждается в моей помощи. Но я не знал, как. Пойти к дагестанцам? А вдруг это действительно подстава?

Дней через несколько приехал совершенно расстроенный Мишутин с дочкой. Она, как я уже говорил, была очень симпатичная, но из-за своей немоты походила на куклу.

- Вот, теперь одну оставить страшно. Даги-то следить за нами начали. Угрожают.

Он еще маленько покрутился по заводу, потолковал с финансистами, а Даша сидела у меня в кабинете, понятливо глядя на меня умильными голубыми глазами. Когда Антон Иванович вернулся, он посидел у меня, а только встал прощаться, сразу коротко матюгнулся и начал тыкать пальцем в окошко. Там стояла одинокая «аудюха», сквозь раскрытые окна которой, как и предрекал Игорь, торчали плохо выбритые рожи дагестанцев. Только они были не в камуфляже, а в клоунских спортивных костюмах. Зазвонил телефон, я поднял трубку.