- Товарищ капитан, вот тут парнишка один, Белов Владимир. К вам хочет служить.
- Рекомендация есть?
Я тычу пальцем себе в грудь. Капитан смеется, смеюсь и я.
- Будет первым в списке.
- Спасибо, товарищ капитан. – Я киваю Володьке и ползу за свой столик.
-3-
Возвращаясь из военкомата домой, я увидел на дверях всех подъездов объявление.
”Братья и сестры!
Через неделю, 24 сентября нашим войскам предстоит сражение, решающее исход изнурительной войны. В наших силах помочь нашим отцам, братьям и сыновьям, проливающим кровь за Родину.
В связи с этим, а также по поводу предстоящего праздника Таусеня, все приглашаются в городской Храм Перуна (ул. Красная, 38) 20 сентября в 20-00.
Лекцию «Таусень – праздник осеннего Солнца» прочтет жрец Круга Родной веры Венцеслав.
Жрец Перуна Лют”.
-4-
Лют, а в миру Андрей Маслов – бывший морской пехотинец. Лет десять назад, молодым безусым бойцом он сразу после военного училища попал на самое острие иглы еще первого прорыва Огненной Лавы. Чудом остался жив, только вся его правая половина превратилась в истрепанное мясное тряпье: ноги и руки не было, половину лохмотьев лица скрепляла розовая пластиковая маска. Склеив в госпитале это существо, Андрея отправили в тыл. Там он узнал, что вся семья его, жившая за огненной линией фронта, была показательно казнена вместе с другими партизанами. Маслов бесполезно промотался по всем конторам, тщетно пытаясь найти работу: на пособие для инвалидов не проживешь, камуфляжными доходягами и так весь тыл забит. Наконец, когда он уже собирался сглотнуть пулю, какая-то мудрая бабка посоветовала обратиться в духовные инстанции. В Русской Православной церкви Андрею предложили должность помощника кладбищенского сторожа с ничтожным окладом в полторы тысячи. Работа, кстати, не из лучших: погост что тогда, что сейчас работает интенсивнее метрополитена. А в представительстве Круга Родной Веры его встретила предложение поинтереснее: в городе по разнарядке должны были возводить храм Перуна, и Андрею, как бывшему воину, сразу предложили занять место жреца.
- Но я ничего не знаю! – отнекивался Маслов. – Какой из меня жрец!
- Это тебе не церковь, - отвечал седой родновер в потертом камуфляже с несколькими орденскими планками. Семинарию заканчивать не обязательно. Про обряды и обустройство капища в книжечке прочитаешь. – Он вынул из стола книги «Родные Боги» и «Волховник». – Работа интересная и нынче очень нужная. Если призвание почувствуешь, может, и волхвом станешь. Только сразу говорю: оклад мы тебе положим очень маленький, остальное, дорогой, заработаешь. Тут на одних пожертвованиях не протянешь. Придется крутиться, от нас любая помощь гарантирована.
Андрей раздумывал недолго, согласился сразу, тем более, что как ни странно, интересные идеи в голову полезли ему сразу. Под храм выделили бывший детсад, сильно обгоревший после бомбежки. Помощники – такие же инвалиды и дети – нашлись быстро. Вскоре развалина превратилась в аккуратный домик-скворечник.
Потом Андрей решил организовать подростковый клуб. В комнатке с останками пианино он с помощью местных жителей устроил спортзал, в бывшем овощехранилище – тир, а на разрытой воронками игровой площадке – полосу препятствий. Из Круга Родной веры выделили лекторов. Парни и девчонки сразу об этом узнали и потихоньку начали заниматься. Иногда приходили и взрослые. Кроме того, Андрей вполне качественно организовывал праздники и обряды, где, правда, тоже помогали волхвы. Все это плюс мизерные пожертвования плюс стабильная зарплата давало Люту (он уже прошел обряд имянаречения) жилье, средства к нормальному существованию и взаправду интересную работу. Ну и, может, и самое главнoe – связь с Богами, служение Перуну. А это тоже немаловажно. Постепенно равнодушно относящийся к Родной Вере Лют, начал творить славления Перуну по четвергам, благодарить Рода перед едой и разговаривать с Богами перед сном. А потом и учить этому других.
Его любили. Постепенно он сам начал проводить все обряды от имянаречения новорожденных до кремации и тризны. Православные священники даже были ему благодарны – похоронной работы было невпроворот.
-5-
Я тоже уважал Люта. Я был многим ему обязан. Он, хоть и получил свое психологическое и духовное образование в диверсгруппе прорыва Огненной Лавы, поддержал меня в самые страшные минуты.
Самоубийство в нашу годину – вещь обыденная, равно как и смерть вообще. После официального признания Родноверия гибель стала еще более понятна, чем раньше. В это удивительно-удивленное «был человек – и нет человека» стала вкладываться какая-то волшебная мудрость. Православное христианство безропотно отошло, в годы тотальной войны, повсеместного отступления и депрессии ему уже не удавалось, как прежде, сплотить всю страну, весь народ. Противоречия этой веры высмеивались журналистами, обсуждались философами. Враги России нашли эту слабинку в душе солдата и умело били по ней всеми своими давно проверенными средствами.
Конечно, многое, если не все, сделала политика. Когда народ опамятовался после первого месяца войны, и когда наш Президент уже не смог ничего наврать про преобразования, его просто растерзали в клочья по старой русской традиции. На его место поставили старого боевого генерала, который сумел организовать оборону, а потом и контратаки. Генерал сразу разогнал разожравшееся правительство и Думу, и поставил на их место своих золотопогонных друзей. На журналистов, которые тотчас же записали о «хунте» и прочих антидемократических штучках, быстренько напустили контрразведчиков. Народу объяснили, почему, за сколько, и за чьи деньги они так писали, и по приказу Главнокомандующего (должность Президента на период войны была упразднена) их повесили как шпионов. Чтобы таких казусов более не случалось, был введен портфель министра пропаганды. Его получил инструктор спецназа военной разведки, писатель и ученый. Он сразу официально заявил, что победа, да вся жизнь невозможна без стержня. А главный стержень – это вера.
Родноверие заняло пустоту в мечущихся душах смело и неожиданно. Как ни странно, воевали в основном лица коренной национальности, то есть русские. Языческие жрецы, приходившие к солдатам перед атакой, говорили совсем не то, что только что вещали поп и замполит. И когда разум бойца и командира еще мотался в смятении, после ракеты об атаке, когда вражеская лава неслась, бурля огнем, жрец первым бросался вперед, без каски, в красной расшитой рубахе, а то и с голым мокрым торсом, сжимая в руках не АКМ, а бронзовый топор или извитый резами деревянный посох. Он во весь живот ревел, да не слоганы, не передовицы, а самые настоящие призывы к смертному бою, где нельзя ни отступать, ни жмуриться от страха. И нельзя было не верить в его убеждения, и нельзя было не броситься за ним, за его голой жилистой спиной с млечным путем родинок и шрамов.
И не всегда жрецу вдребезги разрывало голову после первого же шага. Часто после выигранного боя или позорного бегства, на привале бойцы окружали его подле костра и задавали вопросы, и верили, и понимали, ибо ответы были именно те, которых они ждали и о которых они думали еще с мальчишеских зыбок, думали, да боялись сказать. И называли язычество Родной верой, да еще и добавляли: наша, русская, родная…
И все становилось понятно: и почему «Родина и народ» – ибо все от Рода идем, и почему «ладно» – ибо вся любовь от Лады… И удивлялись воины, как же раньше они этого не знали. Даже обряды и праздники как-то сразу прижились, ибо всегда жили среди нас, только безымянными. Родноверы изменили отношение к жизни, а главное – к смерти.
