<p>
Я написал открытое письмо, подписанное также другими заключенными товарищами, в котором заявил, что традиция «Красных бригад» была сосредоточена на борьбе рабочих, и что инициатива колонны «Алазия» силой предложить дискуссию по этим вопросам абсолютно законна и приветствуется.</p>
<p>
Очевидно, что это не понравилось руководству, которое в декабре 81-го выдвинуло своего рода ультиматум боевикам «Алазии», попросив их стоять твердо, не предпринимая никаких действий, пока дискуссия не будет завершена.</p>
<p>
Вместо этого они решили не признавать авторитет этой директивы и совершили два серьезных нападения: убили менеджера Alfa Romeo Манфредо Маццанти и менеджера Marelli Ренато Бриано.</p>
<p>
В этот момент раскол был окончательным. Руководство впервые в истории «Красных бригад» выпустило официальное коммюнике об исключении: «Товарищи, которые провели эти акции, вышли из нашей организации...».</p>
<p>
«Вальтер Алазия» пошла своим путем. Но путь её был коротким. После нескольких арестов и гибели в перестрелке двух боевиков — Роберто Серафини и Вальтера Пеццоли, застигнутых в баре ядром карабинеров, — организация распалась из-за истощения.</p>
<p>
Однако, что самое важное, этот раскол вызвал появление других. Неаполитанская колонна и Тюремный фронт, возглавляемые Джованни Сензани, также постепенно отделились от исполнительной власти под руководством Моретти. Они автономно руководили похищением христианского демократа Чиро Чирилло и убийством Роберто Печи, обвиненного в сотрудничестве с силами правопорядка путем содействия захвату некоторых товарищей из Марке и его родного брата Патрицио. Затем они дали жизнь новой группе под названием Партизанская партия.</p>
<p>
Затем Красные бригады были расчленены на три группировки: «Вальтер Алазия», Партизанская партия Сензани и старая ветвь, которую возглавлял руководитель Моретти.</p>
<p>
Но старая группа, которая в тот период осуществила похищение инженера Джузеппе Тальерчио в Венето, чтобы прояснить для всех новую ситуацию, решила назвать себя Коммунистической партией Красных Бригад-Комбатантов, взяв в качестве аббревиатуры старый лозунг, который использовался внизу многих листовок: «За строительство Боевой партии».</p>
<p>
Это были месяцы очень напряженных дебатов, в ходе которых неразрешимый политический кризис начал перерастать в военный. Аресты и дезертирство множились. В этой атмосфере неразберихи была утрачена и ясность, и вооруженные действия накладывались друг на друга без точного плана. Часто с единственной целью доказать существование тех, кто их проводил.</p>
<p>
В этом хаосе произошло нечто очень серьезное: классическая соломинка, сломавшая спину верблюда. По крайней мере, для меня. Это было дело Натальи Лигас. </p>
<p>
Лигас была боевиком БР, членом Тюремного фронта и, как таковой, имела контакты с нами в Пальми и с другими задержанными товарищами. Во время раскола она оказалась вовлечена в группу Сензани. В Турине руководители Партизанской партии на основании неконтролируемых догадок заподозрили в ней лазутчика, который в любой момент может оказаться опасным. И, не зная, как передать сигнал тревоги своим различным боевикам, разбросанным по всей Италии, они не нашли ничего лучшего, чем совершить ограбление банка и убить охранника: с единственной целью оставить на месте преступления листовку — о которой сообщалось бы в газетах — о том, что «чудовищу Наталии Лигас нельзя доверять».</p>
<p>
Это была ложь, эффект паранойи того периода и неправильного анализа, сделанного вокруг некоторых арестов. Настолько, что она продолжала оставаться членом группы Сензани.</p>
<p>
Когда отголоски этой истории дошли до меня в тюрьме Пальми, меня охватило настоящее волнение. Я понял, что пришло время сказать «хватит». Я собрал своих товарищей и попросил их подумать. Невозможно было продолжать принимать практику, которая больше не имела ничего общего с политическим и партизанским дискурсом. Как бы ни изменились времена, и как бы вопрос смерти больше не рассматривался тщательно в те годы при планировании действий, было недопустимо убивать человека только для того, чтобы распространить листовку, с помощью которой можно было бы вызвать подозрение у товарища.</p>
<p>
Предел аберрации был достигнут. Было потеряно всякое чувство меры между результатом, которого нужно достичь, и ценностью человеческой жизни. Я сказал всем, что для меня это неприемлемая цена, и я больше не готов одобрять подобные действия.</p>
<p>
Я не считаю себя вне истории «Красных бригад».</p>
<p>
Я считаю себя вне тех группировок, на которые распалась организация.</p>
<p>
Но кроме этих фрагментов больше ничего не было.</p>
<p>
Это правда. Больше ничего не было. Кроме возможности сохранить близость к себе, к идее воинственности, которая не сводилась к военным формам организации. Лично я чувствовал необходимость в подлинной конфронтации со старыми товарищами, с которыми я начинал «Красные бригады»: Моретти, в первую очередь, и всеми остальными, кто не был в Пальми.</p>
<p>
В тот момент я написал документ под названием «Это только начало»: я объявил о завершении опыта, я возобновил просьбу о глобальной дискуссии, чтобы решить, какие глубокие изменения следует произвести, чтобы понять, возможно ли это еще сделать.</p>
<p>
Мое убеждение, созревшее в те дни, было следующим: я несу прямую ответственность за продвижение и создание организации «Красных бригад"; я не могу оставить ее, не прояснив предварительно свою точку зрения и не сделав все возможное, чтобы эта организация, у которой больше нет никаких веских причин продолжать существование, закрылась упорядоченным образом.</p>
<p>
Никакого ответа не последовало. Мой голос и голоса двадцати задержанных товарищей, подписавших документ вместе со мной, остался глух и нем. К этому времени три секции, возникшие из БР, полностью замкнулись в себе и действовали по-военному, не слушая никого. Больше ничего нельзя было сделать.</p>
<p>
В тот момент я был просто заключенным, боевиком бывших «Красных бригад», который больше не принадлежал ни к одной из существующих группировок. Я покончил со всеми организованными боевыми действиями и был полностью изолирован.</p>
