<p>
Через неделю или около того мне снова сказали собирать вещи, и на этот раз меня привезли в мужскую тюрьму во Фрайбурге. Меня посадили в последнюю камеру в ряду пустых камер в конце коридора. У запертой двери стояла женщина-полицейский. Это было странно и угрожающе — быть единственной женщиной в мужской тюрьме. Я слышала голоса мужчин и их крики вокруг.</p>
<p>
На следующее утро меня привели в комнату в административном блоке тюрьмы, где было только два стула и стол. Весь день они пытались всякими уловками устроить «случайную встречу» с раненым полицейским. Под разными предлогами меня выводили из камеры. Они вели меня по лестницам и коридорам в туалет; они врали мне, что пришел мой адвокат. Когда мне стало ясно, чего они добиваются, я просто отказался выходить из камеры, даже когда они хотели привести меня к судье. Тогда он подошел ко мне и очень разумно сказал. «Без присутствия вашего адвоката вы не обязаны принимать участие в допросе или опознании, организованном прокуратурой».</p>
<p>
Когда мой адвокат наконец появился, его также пришлось привести ко мне. А когда он подал официальную жалобу на форму, в которой должен был проходить парад личности, им пришлось признать поражение.</p>
<p>
Затем в моей камере появился Гюнтер Текстор, Специальной комиссии по делу РАФ Штутгартского государственного управления уголовного розыска. Этот человек, который доходил мне только до плеч, расхаживал передо мной, наиболее взрываясь от ярости, и кричал: «Вы еще не у власти! Вы еще не в состоянии делать все, что хотите!».</p>
<p>
Затем они привезли меня на железнодорожный вокзал Фрайбурга. Мне пришлось вспомнить свою первую встречу с этим вытянутым зданием за три месяца до этого. Тогда мне удалось сбежать. Правда, теперь я был у них в руках, но это не означало, что борьба прекратилась.</p>
<p>
Специальная комиссия заняла купе. Я сидел посреди офицеров, без наручников, чтобы никто не заметил, кто едет с ними. В коридоре стояли надзиратели, которые неоднократно пытались завязать со мной разговор или хотя бы спровоцировать меня на какую-то реакцию. Они спрашивали меня, какая тюрьма хуже — Гамбург, Фрайбург или Айхах? На этот вопрос я, по крайней мере, мог ответить, но я молчал.</p>
<p>
В Гамбурге полиция очистила часть вокзала, куда прибыл наш поезд. Полицейская машина подъехала прямо к платформе, чтобы забрать меня, и снова, как и во время поездки из Гамбурга, мы поехали по улицам в колонне с мигающими синими огнями, через красные фонари в тюрьму Хольстенгласис. Был уже глубокий вечер, и когда полицейская машина въехала во двор мужской тюрьмы, освещенный прожекторами, сотни заключенных ревели и стучали в окна, приветствуя меня, создавая огромный шум.</p>
<p>
Я был совершенно измотан перевозками, массовым наблюдением, переездами в тюрьму и теми усилиями, которые мне пришлось приложить, чтобы не попасть в полицейские ловушки. Я собрал все силы, которые у меня были, и выжил в любой ситуации, как и планировал. Вернувшись в Гамбург, где я знал свое дело, я сломался в ответ на какую-то нелепость:</p>
<p>
Я попросил чашку кофе, который я любил только с молоком. Но молока не было. Во время моего двухнедельного путешествия из одной тюрьмы в другую я пил все, что попадалось под руку. Обычный водянистый тюремный кофе, который на вид и на вкус напоминал посуду. Или растворимый кофе без молока. Или воду. А теперь, поскольку у меня не было молока, я разрыдалась. Когда я немного взяла себя в руки, я была потрясена своим срывом и мне стало стыдно.</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
Обучение в тюрьме и майское наступление
<p>
</p>
<p>
Оставшись одна в камере, я много думала о своей семье, о своем детстве и о том времени, когда я была подростком.</p>
<p>
Основные причины, побудившие меня перейти из «Освобождения» в СПК, а затем в РАФ, были связаны с тем, как я относился к жизни в то время, с тем, что я пережил в семье, в школе и в обществе. Ни в одном из этих мест я не смог найти свое настоящее «я». Жизнь не имела для меня смысла. Куда бы я ни посмотрел, я видел ложь, зажатость, насилие, и я не хотел просто принять это.</p>
<p>
Я искала личность, которая обладала бы чувством политической и личной морали, и эти поиски привели меня в RAF.</p>
<p>
Теперь я сидел, запертый в камере, и снова и снова оказывался лицом к лицу с этими двумя ситуациями: перестрелкой на автостоянке в Бремгартене и перестрелкой в Гамбурге. Это было похоже на кошмар, который не оставлял меня в покое. Я вскакивал каждый раз, когда слышал взрыв, и всякий раз, когда по ту сторону тюремных стен раздавались полицейские сирены, меня охватывал страх и чувство паралича. Хольгер Майнс спросил меня: «Почему ты не стрелял?». Да, почему нет? Я был не в состоянии сделать это или смог бы, если бы ситуация была иной? Я считал, что применение насилия оправдано, так почему же я сам не применил насилие? Был ли я неспособен принять участие в вооруженной борьбе? Реальная ситуация, когда это произошло, полностью подавила меня. И даже воспоминания о ней нахлынули на меня снова и снова, и я не смог отделить себя от произошедшего. Мысль о том, что перестрелка в Бремгартене была ненужной и даже жестокой, и что я даже не хотел стрелять, — это то, в чем я не мог себе признаться. Я также не мог признаться себе, что я был не тем человеком, который сопровождал Ульрике Майнхоф в тот вечер.</p>
<p>
Я решил использовать свое пребывание в тюрьме для обучения. Однако прошло некоторое время, прежде чем судья разрешил мне заказать какие-либо книги, поэтому Хайнеманн, директор женского отделения гамбургской тюрьмы, предложила мне принести книги, которые были у нее дома или в тюремной библиотеке. Она спросила меня, какие книги я хочу. Хайнеманн совсем не соответствовала моему представлению о директоре тюрьмы. Она была дружелюбна, информировала меня о судебных процедурах и пыталась реализовать на практике идеи о сыне как возможности для ресоциализации.</p>
<p>
Я попросил у нее книги о нацистском периоде, так как хотел больше узнать об этом времени. До моего освобождения из тюрьмы в феврале 1973 года история Германии в ХХ веке оставалась центральной темой моих исследований: от Веймарской республики до нацистской эпохи, вплоть до основания Федеративной Республики Германии и того, что было после. Прежде всего, я читал все, что попадалось мне в руки о гитлеровском фашизме: академические книги из США и СССР, биографии реакционеров, социал-демократов, коммунистов, а также романы.</p>
