От Гудрун я узнал, что в Европе наиболее интенсивные дискуссии велись среди итальянских товарищей, многие из которых вышли из традиционно сильной Коммунистической партии, а некоторые начали организовывать вооруженное политическое движение. Их идеи были направлены в первую очередь на уже существующее широкое итальянское рабочее движение. Те, кто рассматривал себя в интернационалистском контексте, как РАФ, отвергали ведение вооруженной деятельности городскими партизанами в настоящее время. Для них это был тяжелый удар.</p>
<p>
Гудрун, Ульрике и Андреас часто рассказывали о своих поездках по Италии, где они принимали участие во многих дискуссиях. Я не помню деталей этих дискуссий, потому что в то время мне было трудно уловить суть того, о чем они говорили.</p>
<p>
Была еще одна выдержка, которая мне понравилась в газете РАФ, где приводилась цитата из Ленина: «Рабочие классы потрясены убогостью жизни в России. Чего мы еще не придумали, так это способа собрать все капли и струйки этого негодования...» используется применительно к ситуации, сложившейся в то время в Западной Германии: «Фактически, единственной группой, которой до сих пор удавалось собирать «каждую каплю и струйку» убогости жизни в Германии, была корпорация «Шпрингер», которая затем умудрилась еще больше усугубить эти страдания».</p>
<p>
Днем 30 апреля 1971 года Ян и Хольгер пришли с толстой пачкой «Концепции городской партизанской войны». Символ RAF — три буквы над пулеметом — выделялся, а текст был напечатан на бумаге хорошего качества. Мне это очень понравилось. Оба они светились от гордости и радости. Ян сказал мне, что газета должна была быть распространена на демонстрации первого мая на следующий день. «Как ты думаешь, ты сможешь разложить пачку в универе так, чтобы никто тебя не увидел? Ты должен любой ценой избежать того, чтобы на них остались твои отпечатки пальцев. Лучше всего было бы взять их завернутыми в газету, а потом, когда вы их положите, аккуратно убрать газету. Другие будут раздавать их в разных местах одновременно. Все должно происходить в одно и то же время, чтобы никто не был пойман. Ты должен разложить их в нужный момент — ни минутой раньше, ни минутой позже». Я гордился этой газетой так же, как если бы сам участвовал в ее создании. Верхний экземпляр был моим, и вечером я садился и снова читал его в тишине и покое. Конечно, мне хотелось помочь в их распространении. На следующее утро, взволнованная, я вышла из дома со своим свертком, завернутым в пластиковый пакет. Когда я добралась до университета, я пришла слишком рано. Я долго бродила по территории, сердце колотилось, а руки начали дрожать. Наконец, пришло время положить сверток. Я колебался: стоит ли мне оставаться поблизости, чтобы посмотреть, что произойдет? Моя нервозность победила. У меня было ощущение, что все видят, что я кладу здесь пачку запрещенных газет. Я немного походил вокруг, а потом вернулся в свою квартиру.</p>
<p>
Я продолжал ходить в СПК, на рабочие группы, участвовать в дискуссиях и предлагать свою поддержку против предстоящего запрета СПК. Я участвовал в ночных дежурствах, которые были призваны предотвратить внезапную эвакуацию милицией. Ночами напролет мы обсуждали империалистическую систему и ее разрушительные последствия. Я узнал, что американские войска участвовали в жестокой войне не только во Вьетнаме, потому что считали, что имеют право решать, что должны думать другие народы и как им жить. История интервенций США по всему миру была длинной, о которой я до сих пор почти не имел представления. Почему я так мало знал об этом? Почему против нее было так мало сопротивления? Чтобы оправдать марш 30 000 американских солдат в Доминиканскую Республику, президент США Джонсон заявил: «Мы не можем и не допустим создания еще одного коммунистического правительства в Западном полушарии». Они всегда тянули со словом демократия, но когда дело касалось их экономических и политических интересов, они появлялись с бомбами, танками и палачами. Я заметил, как во мне поднимается ненависть и ярость: Мне лгали всю мою жизнь. Теперь мне открывались причины и контекст исторических событий, и я хотел что-то с этим сделать.</p>
<p>
Черпать силы для борьбы из страданий — это было то, с чем я мог себя отождествить. Поднять свое одиночество и отчаяние, как камень, и бросить его против первопричин. Причина лежала в капиталистическом обществе. Мы считали болезнь центральным определением революционных идей: «Превратить болезнь в оружие!» — таков был лозунг СПК. На одной демонстрации в центре Гейдельберга против войны во Вьетнаме и вторжения американских войск в Камбоджу ораторы один за другим говорили о ситуации во Вьетнаме, борьбе Вьетконга и преступлениях американских войск, когда я вдруг схватил микрофон и крикнул: «А что с нашей борьбой здесь, дома? Почему вы всегда говорите о других, а не о революции здесь, в Европе?». Язык, который мы использовали в наших брошюрах, становился все более радикальным. Революция должна произойти сегодня, и любой, кто этого не понимает, — идиот или эксплуататор. Мы презирали всех тех левых, кто смотрел на вещи не так, как мы.</p>
<p>
Благодаря СПК и РАФ я за короткий промежуток времени познакомился с совершенно другой жизнью. О многом я не мог говорить, чтобы не подвергать никого риску. Андреас, Гудрун, Ульр и Хольгер предупреждали меня, когда им казалось, что я недостаточно осторожен. Они были самыми востребованными «преступниками» в Западной Германии и уже несколько недель пользовались моей квартирой. Никому больше не разрешалось навещать меня дома, потому что я никогда не знал, появятся ли они и когда. Я должна была с подозрением относиться к каждому новому встречному и, по возможности, никому не говорить, как меня зовут и где я живу. Я отдалилась от своего хозяина, через окно которого мне приходилось проходить, чтобы попасть в свою квартиру. Мне было трудно придерживаться этих мер предосторожности, я чувствовала, что они ограничивают мою свободу. Однако я видела необходимость в них и придерживалась правил.</p>
<p>
Не только Габи, но и другие люди, знавшие меня, замечали, что со мной происходит. Одна университетская подруга, которая мне очень нравилась, однажды удивила меня предложением выйти замуж: «Давай поженимся, вместе закончим учебу, а потом заведем детей». Это было именно то, чего я не хотела, и после того, как он высказал свои три желания, это стало для меня более очевидным, чем когда-либо прежде. Мой другой путь, мой новый жизненный путь был уже ближе, я не знала, куда он меня приведет, он мог закончиться тюрьмой или смертью, но впервые в жизни у меня было ощущение, что я живу так, как хочу.</p>
<p>
У меня было не так много времени, чтобы все обдумать. Внезапно все накалилось, и события приобрели свой собственный импульс. В конце июня 1971 года произошла перестрелка с полицией на участке леса недалеко от Гейдельберга. Несколько членов СПК были арестованы.</p>
<p>
Мы организовали наше последнее собрание, на котором призвали к вооруженной борьбе. Арест примерно восьми членов СПК мы расценили как произвольный акт возмездия со стороны полиции и, чтобы показать, как мы к этому относимся, некоторые из нас вырвали фотографии из наших удостоверений личности и заменили их фотографиями Че или Хо Ши Мина. Мы кричали: «Малер, Майнхоф, Баадер — это наши кадры!» и использовали это событие для призыва к созданию нелегальных структур. Мы читали вслух из «Городского партизана» РАФ: «Классовый анализ, который нам нужен, невозможен без революционной практики, без революционной инициативы». Мы выкрикивали эти лозунги в университетской аудитории, не имея никакого реального представления о том, что мы пропагандируем. Процесс радикализации в СПК происходил чрезвычайно быстро. Наша готовность действовать, наша убежденность в том, что политическое не может быть отделено от личного, нашли свое прямое выражение в лозунгах: «Уничтожайте то, что уничтожает вас» или «Бросайте камни из почек в банки!»6.</p>
