<p>
речь без всякого содержания. Он делает это и в этот раз, и все молчат. Однако он также является начальником отдела и после своей речи должен рассказать о своей работе. Директор обрывает его речь на полуслове. Ему нужны конкретные факты. Атмосфера напряженная и очень пустая, как будто никто из присутствующих не знает друг друга. Перед встречей все повесили свои личности на крючок. Маргрит, АГЛ, состоит в партии и является окономиякой в главном управлении. А еще она, я знаю, в ссоре с директором, что интересно только потому, что директор не проявляет к ней ни малейшего расположения. Она дает свой обычный отчет. Отчеты обязательно должны быть о двух вещах: о недостатках и о больших усилиях, приложенных для их устранения. Доклад Маргрит резко отвергается как слишком рутинный и лишенный инноваций. У остальных докладчиков дела обстоят не лучше. Затем наступает очередь Штеффи, новоиспеченного секретаря FDJ. Мы долго работали над докладом потому что писать было не о чем.</p>
<p>
Работа FDJ в нашем регионе находится на самом дне. </p>
<p>
Молодежь не проявляет к ней никакого интереса. Штеффи абсолютно аполитична и не имеет особого отношения к партии. Скорее наоборот. Но когда ее спросили, не хочет ли она стать секретарем FDJ, она сразу же согласилась. Удивленный, я хотел узнать, почему. «О, почему?», — сказала она, и я подумал про себя, что это, наверное, социальный престиж.</p>
<p>
Я подумал, что это, должно быть, социальный престиж, который сопутствует такой должности. Штеффи — единственная, кого директор беспокоит за ее лекции. Как молодое растение FDJ, она пользуется почетом. Всех остальных жестко критикуют и приказывают принять необсуждаемые меры с жесткими сроками. Никакого обсуждения не происходит. Никто из собравшихся не обсуждает. А за столом сидят компетентные, красноречивые люди, еще мгновение назад расслабленные и уверенные, а теперь немые, завороженные, преданные.</p>
<p>
Как руководитель самого низкого уровня, я, вероятно, имею наибольшую свободу, наибольшую свободу действий в реализации своих задач. Но с Ахимом, моим начальником отдела, все уже начинается. Когда я пишу протокол, в нем точно указано, что произошло и что не произошло. Затем Ахим переписывает его. Он немного смягчает его здесь, немного нейтрализует там. Он также переводит его на официальный язык. </p>
<p>
Я не могу убедить его, что они полностью недействительны. Затем его получает начальник отдела. Затем он немного «улучшает» то тут, то там, и у директора на столе лежит бумага, в которой уже нет никаких взрывоопасных проблем.</p>
<p>
Для того чтобы отправить 30 детей на три недели в ЧССР, мне нужно написать план мероприятий, план комплектования, программу содержания, каждый месяц промежуточный отчет о ходе выполнения, курс обучения для членов делегации, организовать несколько встреч с представителями компании, районных и окружных профсоюзов, нужно заполнить семь кадровых анкет, валютные анкеты и т.д. Для детской группы в Польшу также составляется план действий, программа и т.д. Для двух лагерей отдыха, конечно, тоже еще раз. Система отчетности и документации в ГДР была почти террористической и занимала пятьдесят процентов рабочего времени. Когда всем отделам было предложено разработать программное обеспечение для своей области, Штеффи и первой мыслью было разработать программу по плану управления.</p>
<p>
Я не состояла в партии, мне не нужно было подчиняться их прямой власти и не нужно было иметь дело с их ритуалами. Но я мог использовать их авторитет. Когда я исчерпал все свои возможности и не смог добиться от директора по производству выделения людей для сопровождения детских транспортов, тогда я пошел к Эгону, партийному лидеру района, и сказал: «Кто возьмет на себя ответственность, если праздничные транспорты не удастся обеспечить? И поскольку я знал, что партия в конечном счете несет ответственность за все, Эгон взял трубку и взял товарища директора на себя и взял товарища директора в оборот.</p>
<p>
У меня был соблазн, я бы вступил в партию.</p>
<p>
Потому что в ней было так много тех, кого я выгнал, потому что они разжирели в партии оппортунизмом, некомпетентностью, авторитаризмом и застоем. Но мне не разрешили. Нельзя так делать», — говорят товарищи из столицы. «Перед партией мы не можем скрывать вашу легенду, перед партией мы должны спустить штаны».</p>
<p>
В Магдебурге кабаре всегда раскупается на ура, а у меня самые лучшие связи с кабаре. Такие связи на вес золота. Теперь мы всегда ходим в кабаре, чтобы выполнить наш культурный план. Однажды даже директор пошел, потому что не мог представить, что ему придется пережить. В программе остро и остроумно рассказывается об агитационных фразах и примитивной логике аргументации в «партийной литературе». Мы хлопали себя по ляжкам от удовольствия, как и остальные зрители. Наш директор покидает спектакль в отвращении. Он больше не может выносить реальность ГДР, как только она ставится под сомнение.</p>
<p>
Когда ГДР рухнет, я приду к нему и спрошу, что находится в моем кадровом досье. Он знает, как я был интегрирован в компанию, теперь я хочу знать, какая информация содержится в кадровом досье. Неизвестно, в чьи руки попадет кадровое досье.</p>
<p>
«Ваше досье совершенно обычное и незаметное», — говорит он, пока я листаю его. Когда я ухожу, он покорно добавляет: «Всем этим мы обязаны Горбачеву».</p>
<p>
Мне трудно признать общий экономический и культурный застой в ГДР. Я нахожу дефицитные условия, но я не сопровождал их процессы до сегодняшнего дня, я почти ничего о них не знаю. Я воспринимаю государство как новое, а значит, и как изменчивое. Это отличает меня почти от всех жителей ГДР.</p>
<p>
Когда Ханна узнает, что я приехал с Запада, она спрашивает меня: «Что ты думаешь о ГДР? Я долго думаю, какое описание подходит к моим чувствам. «Как на стадии пионеров», — отвечаю я. Для меня социальная реконструкция началась не в 1945 г., а в 1982 г. Я по-прежнему считаю, что все осуществимо. Сорок лет усилий не отягощают мою спину. Я думаю, что сорок лет могут быть только началом эпохальной попытки освободить человечество от капитализма. И я думаю, что в ГДР уже многое произошло. Поэтому моё отношение ко всем явлениям положительное, несмотря на мою старую критику и гнев по поводу некоторых вещей. Но чем прогресс, вырванный у капитализма, лучше ГДР? Не было более глубокой, более развитой альтернативы, чем эта республика. Все, что называет себя социалистическим в рамках капиталистической системы, связано с ней и находится в ее ловушке. Это всегда лишь воображаемая, непроверенная и бессильная утопия.</p>
<p>
