<p>
Таким же образом он участвовал в кровавом военном перевороте Пиночета и его единомышленников в Чили. Именно его партия, жертвуя деньги, заставляет хунту проводить репрессии, которые безжалостно преследует и кроваво подавляет любую свободную мысль, пытает тысячи чилийцев в концентрационных лагерях и поддерживает свою власть ежедневными кровавыми бойнями.</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
Глава седьмая
<p>
</p>
<p>
Мы с Баром прилетели в Бейрут. С отличными пропусками. Но это была единственная уверенность. Бар не мог говорить ни на каком другом языке, кроме своего берлинского немецкого, а я говорил на очень скучном английском. Никто из нас никогда не был на Ближнем Востоке, и мы отправились туда, не имея в голове ничего, кроме расплывчатого названия. Мы отправились как разведчики, чтобы установить контакты и провести переговоры в революционной Мекке с целью найти товарищей, высадившихся в Йемене. Это было имя официального представителя ООП, и с нашими просьбами могли возникнуть сложности, поскольку Арафат уже публично заверил Запад, что хочет прекратить «террористические действия». Однако счастливый исход приема заключенных в Йемене вселил в нас уверенность, что революционно-боевая часть ООП не допустит такого предательства со стороны Арафата. Даже в ФАТХе революционное крыло было еще сильнее, чем крыло умиротворения. Мы полагались на нашу удачу и нашу интуитивную способность говорить и делать правильные вещи в нужный момент.</p>
<p>
Полет прошел не по плану, мы приземлились в Ливане глубокой ночью и отдали себя в руки пьяного таксиста, который обещал найти нам приличный отель. Позже мы узнали, что он взял с нас в десять раз больше денег за ночную поездку.</p>
<p>
Европейские отели находились в западной части, в европейско-христианской части города, конечно же, у моря. Мы были европейцами, поэтому он отвез нас туда. Из нашего номера открывался вид на великолепное Средиземное море. Его яркие пляжи вырисовывались по пологой дуге на фоне пестрого Бейрута, плывущего по воде. На набережной, проходящей мимо отелей, как каменный ров, мы редко видели женщин в чадре. Это был удел европейцев и богатых, ориентированных на Европу арабов. </p>
<p>
После нашего первого восточного завтрака — йогурта с маслинами, тостов, конфитюра и черного чая — мы отправились на поиски мужа в арабскую часть Бейрута.</p>
<p>
Нам не нужно было специальных подсказок, как в Берлине: «Вы покидаете христианский сектор». Мы пересекли невидимую социальную и культурную границу. Границу между богатыми и бедными, между Западом и Востоком. Банки и стеклянные дворцы остались позади, магазины утратили свое сверкающее благородство, стали меньше, скромнее, красочнее и оживленнее. Улицы больше не были мощеными, они стали пыльными, узкими, а сточная канава посередине должна была заменить канализацию. Дети ходили босиком и играли деревянными пистолетами. Женщины больше не носили брюк. Дома стояли вплотную друг к другу, не было ни одного, на стенах которого не было бы революционных лозунгов, сообщающих, что здешнее арабо-мусульманское население поддерживает борьбу палестинцев за освобождение. Перед зданием арабского университета царила праздничная суета. Здание</p>
<p>
Здание университета было сверху донизу покрыто лозунгами — фон для революционной агитации и мобилизации. По улицам проезжали джипы с установленными пулеметами. Нами овладело чувство единства и интернационализма. Мы хотели бы раскинуть руки и крикнуть: «Брайдер и Швестеры, мы тоже революционеры».</p>
<p>
Но тут Бар сказал: «Знаете, люди смотрят на нас так, как будто собираются побить нас камнями». Нам вдруг стало не по себе, и эйфория сменилась неуверенностью. Мы двинулись через переулок с темными, злыми глазами женщин и мужчин, дети направляли на нас свои деревянные винтовки и кричали «Янки, янки».</p>
<p>
Боже мой, Бар, они могут подумать, что мы имперские агенты».</p>
<p>
Мы не думали об этом. Как западные экспатрианты, арабские люди воспринимали нас как представителей мира, который был причиной их несчастий, их бескорневой и как противников их борьбы за освобождение, как представителей господствующего над землей шовинистического мира, который только и делал, что играл с ними грубо. На нас обрушилась вся сила их глубокого недоверия к Западу, и они ни на минуту не выпускали нас из виду.</p>
<p>
Ехали быстро, рядом с нами остановился джип. Из покрытого пылью джипа выскочили ге-рильерос в боевом снаряжении и окружили нас. Они хотели знать, кто мы такие и что мы здесь делаем. «Надеюсь, здесь есть какой-нибудь революционный порядок», — быстро подумал я и сказал им, что мы ищем Красный Полумесяц. Они обыскали нас на предмет оружия. Наполовину как приказ, наполовину как приглашение, они затолкали нас в джип и на бешеной скорости повезли в офис Красного Полумесяца.</p>
<p>
Совершенно разочарованные и неудовлетворенные, мы вернулись в Европу спустя несколько недель. Мы ничего не узнали о товарищах, которые приземлились в Йемене. Мы также не узнали, находятся ли они еще «в» Йемене, и как мы можем с ними связаться. Мы с Баром чувствовали, что потерпели дипломатическую неудачу. Палестинцы оставили нас в беде на четыре недели. Конечно, с максимальным гостеприимством и теплотой. Они не давали обещаний и бесчисленное количество раз ставили нас в тупик, пока мы не пришли к выводу, что они не хотят давать нам никакой информации. Мы начали ощущать последствия усилий Арафата по блокированию международной деятельности. Но почему они не обсуждают это с нами? Мы входили и выходили из штаба Абу Хасана. Он каждый раз заверял нас в своей поддержке. Но ее не было. Мы говорили с Абу Иядом, он заверял нас в своей полной братской поддержке, но ее не было. Мы проводили встречу за встречей, пили огромное количество мокко и сладкого чая, посещали социальные учреждения ООП и рабочие места в Лагеме, больницы Красного Полумесяца — информацию, которую мы искали.</p>
<p>
Мы не получили желаемой информации. Однако они предложили нам военную подготовку в одном из своих лагерей у сирийской границы. Мы улетели обратно в Берлин, раздосадованные. Мы хотели повторить попытку через несколько месяцев и совместить ее с обучением.</p>
<p>
Во второй раз мы хотели связаться с НФОП. Мы взяли с собой в Бейрут на обучение Ганса, оранжевого человека. Ханс был легальным товарищем и долгое время активно участвовал в движении. Мы с Баром были единодушны в своих чувствах к нему: я смутно подозревал его в пустом словесном радикализме и не мог прояснить это, поскольку он умело уходил в свое легальное существование, когда что-то было неясно. Я подозревал, что он использует это как бастион против нашего требования большей ответственности. В принципе, мы стремились к максимально возможному единству между легальной и нелегальной работой. Оптимально было, если товарищи были привязаны к легальной низовой работе, еще не были объявлены в розыск органами госбезопасности и в то же время работали в нелегальной организации. Ганс находился в таком положении, но нам казалось, что он разыгрывает эти уровни друг с другом, чтобы припечатать себя к фундаментальным решениям и поплясать тут и там из тщеславия. Поэтому мы решили взять его на обучение в Ливан. Там мы оказались в новой ситуации при тех же условиях. Хорошие условия, чтобы прийти к ясному пониманию друг друга.</p>
