<p>

«Тогда хотя бы молчите об этой встрече», — разочарованно отвечаю я и быстро ухожу.</p>

<p>

Когда через несколько лет я снова попалась ему на глаза, он сказал мне, что сожалеет, что так отреагировал. Мне нечего было на него обижаться: он вел себя разумно, хотя в тот момент я бы предпочла «спонтанную привязанность». Я могла стать для него провокацией.</p>

<p>

Улица становится для меня некомфортной. Каждый патруль уже может сфотографировать меня. Снова и снова я копаюсь в памяти: кто из моих товарищей и друзей еще не известен Службе государственной безопасности, еще не зарегистрирован в моем контексте, и у кого будет необходимый обзор, спокойствие и солидарность, когда я буду стоять перед дверью? Я перебираю в памяти старые встречи с 69 года, и ни одна из них не кажется мне безопасной.</p>

<p>

Тогда я знаю. Я осторожно двигаюсь по городу. Когда я добираюсь до квартиры, уже полночь. Я молюсь, чтобы кто-нибудь был дома, и звоню в звонок. Дверь открывается, я проскальзываю внутрь и вдруг чувствую, что слегка опьянел. Это женская квартирное сообщество. Женщины узнают меня, готовят еду, варят чай, стригут и красят волосы.] чай, стригут и красят волосы, дают мне что-нибудь надеть и радуются вместе со мной моей вновь обретенной свободе. Их солидарность очевидна и бесстрашна.</p>

<p>

С ними я чувствую себя в полной безопасности и расслабленности, но через несколько дней я снова покидаю их, чтобы избежать риска для них. Но до этого, с их помощью, я могу познакомиться с легальными товарищами, которые, я надеюсь, смогут дать сигнал подпольщикам, где меня искать».</p>

<p>

Чуть позже товарищи рассказали мне, что начали искать меня, как только услышали по радио весть о моем побеге. И действительно, они были намного быстрее и эффективнее преследователей.</p>

<p>

В 1973 году Движение 2 июня все еще пользовалось широкой симпатией и поддержкой в левых кругах Берлина. В среде неакадемиков-отзовистов все еще существовал образ «движения», в котором нелегалы были организованным партизанским ядром взаимосвязанных социально-революционных легальных групп. После того, как студенческая элита начала «марш по институтам» и отвергла революционное насилие, остальная часть цветного политического движения посвятила себя партизанской борьбе и рассматривала подпольную организацию как часть себя, практически и политически поддерживая и защищая ее. Сеть связи между легально и нелегально действующими активистами была надежной и продуктивной.</p>

<p>

Прошло всего несколько дней, как я уже сидел в машине с двумя нелегальными товарищами, с черными слепыми очками на глазах, и меня везли через весь город на заговоренную квартиру. Они были осмотрительны, в конце концов, мы еще не очень хорошо знали друг друга.</p>

<p>

«Ты такая практичная баба, я думал, что ты наконец-то принесешь теоретическую голову на стол.</p>

<p>

«Движение 2 июня», — сказала мне Раша через несколько дней, наполовину позабавленная, наполовину разочарованная.</p>

<p>

«С чего ты взял, — спросил я, — ведь ты вытащил меня из-под старого ящика «Фольксвагена», а не из хдрсаала ФУ». Бар сказал мне, что они часто видели меня в Кройцберге, ремонтирующим мой старый автобус VW и мой древний мотоцикл.</p>

<p>

Я встречался с Бомми и Кнолле до моего ареста. Они оба вышли из движения. Они не собирались вступать в противостояние с государством на грани жизни и смерти. Они играли в полицейских и грабителей, хотели легкой жизни, кайфа и свободы, в окружении своих фанатов. Мы же хотели революции и сказали им, когда они уходили: без революции не может быть эмансипации, революция без эмансипации — это контрреволюция.</p>

<p>

Мы были твердо убеждены, что можем сделать все, если очень захотим. Справедливость была на нашей стороне, она давала нам полную свободу делать то, что было правильно и необходимо, свергнуть старое общество. Так мы думали и так мы действовали. Незаконные заговорщики, готовые на все. Романтизм пенился из нашей программы. Это было прекрасно. Она соответствовала и отвечала нашим желаниям. Это был воздушный корабль без якоря.</p>

<p>

Никто толком не знал, кто ее написал. Она внезапно пришла в движение в начале семидесятых, как коллективная мечта, записанная на бумаге:</p>

<p>

Движение рассматривает себя как начало организации различных автономных групп городских партизан.</p>

<p>

Движение стремится к постоянной революционной практике. Только таким образом оно может претендовать на революционность. Оно рассматривает себя как антиавторитарное, но никогда не должно быть без стратегического плана, теоретических и практических принципов и специфической партизанской дисциплины.</p>

<p>

Движение является авангардным лишь постольку, поскольку оно «одним из первых взяло в руки оружие». </p>

<p>

Одной винтовки и совершения революционных действий недостаточно, чтобы оправдать претензии. Движение должно перейти к действию, осуществлять революционную практику, сделать себя понятным массам через преемственность и опосредованное действие. Оно должно показать, что только действие создает авангард и что любой авангард становится ненужным, когда действия подхвачены народом и измерены.</p>

<p>

В эпоху развитого империализма не было необходимости в новом анализе того, что главной задачей является не строительство партии, а развитие революционного действия, создание организации вооруженного, революционного контрнасилия народа против организованного насилия государственного аппарата.</p>

<p>

Первые задачи движения — систематически посвящать себя действиям, которые оно ведет, даже если они пока ограничены.</p>

<p>

Способность групп и инициатив имеет решающее значение для работы организации. Никакой командный и никакой координационный центр, никакой центральный комитет и никакое общее собрание не имеют права препятствовать авторитету, инициативе группы, нацеленной на начало революционного действия. Однако мы предполагаем, что каждая группа, создав богатую теоретическую базу, способна осуществлять только те действия, которые подходят для служения народу. J</p>

<p>