<p>

Чтобы расширить базу студенческого движения, Руди Дучке предложил стратегию долгого марша по институтам: работать против существующих институтов, работая в них, но не просто «скучно изнутри», а «выполняя работу», обучаясь (как программировать и читать компьютеры, как преподавать на всех уровнях образования, как использовать средства массовой информации, как организовать производство, как распознавать и избегать запланированного устаревания, как проектировать и так далее), и в то же время сохраняя собственное сознание в работе с другими.</p>

<p>

Долгий марш включает в себя согласованные усилия по созданию контринститутов. Они долгое время были целью движения, но нехватка средств была в значительной степени причиной их слабости и низкого качества. Они должны стать конкурентоспособными. Это особенно важно для развития радикальных, «свободных» СМИ. Тот факт, что радикальные левые не имеют равного доступа к великим цепочкам информации и идеологической обработки, в значительной степени ответственен за его изоляцию. Аналогично с развитием независимых школ и «свободных университетов». Они могут быть конкурентоспособными, то есть способными противодействовать образованию Истеблишмента, только там, где они заполняют вакуум или где их качество не только отличается, но и превосходит. Сбор крупных средств для функционирования эффективных контринституций требует компромиссов. Время повального неприятия «либералов» прошло — или еще не наступило. Радикализм может многое выиграть от «законного» протеста против войны, инфляции и безработицы, от защиты гражданских прав — даже, возможно, от «меньшего зла» на местных выборах. Почва для создания единого фронта зыбкая и иногда грязная, но она есть ...</p>

<p>

Я подчеркнул ключевую роль, которую университеты играют в настоящий период: они все еще могут функционировать как учреждения для подготовки контркадров. «Реструктуризация», необходимая для достижения этой цели, означает нечто большее, чем решительное участие учащихся и неавторитарное обучение. Сделать университет «актуальным» для сегодняшнего и завтрашнего дня означает, вместо этого, представить факты и силы, которые сделали цивилизацию такой, какая она есть сегодня, и какой она может быть завтра, — и это политическое образование. Ибо история действительно повторяется; именно это повторение господства и подчинения должно быть остановлено, и его прекращение предполагает знание его происхождения и способов, которыми оно воспроизводится: критическое мышление.</p>

<p>

На этом долгом пути у воинствующего меньшинства есть мощный анонимный союзник в капиталистических странах: ухудшающиеся экономико-политические условия капитализма. Верно, они вполне могут быть предвестниками полностью развитой фашистской системы, и Новые левые должны энергично бороться с катастрофическим представлением о том, что это развитие ускорит приход социализма. Внутренние противоречия все еще ведут к краху капитализма, но фашистский тоталитаризм, основанный на огромных ресурсах, находящихся под контролем капиталистов, вполне может стать этапом этого коллапса.</p>

<p>

ошибка. Это повторило бы противоречия, но в глобальном масштабе и в глобальном пространстве, в котором все еще существуют непокоренные области господства, эксплуатации и грабежа. Идея социализма теряет свой научный характер, если ее историческая необходимость заключается в неопределенном (и сомнительном) будущем. Объективные тенденции ведут к социализму лишь в той мере, в какой субъективным силам, борющимся за социализм, удается склонить их в сторону социализма — склонить их сейчас: сегодня, завтра и послезавтра. ... Капитализм производит своих собственных могильщиков — но их лица могут сильно отличаться от лиц несчастных на земле, от лиц страдающих и нуждающихся.</p>

<p>

 </p>

Глава вторая. Искусство и революция

<p>

 </p>

<p>

«... определенные периоды наивысшего развития искусства не находятся в прямой связи ни с общим развитием общества, ни с материальной основой и каркасной структурой его организации». </p>

<p>

 </p>

<p align="right">

— Карл Маркс </p>

<p>

I</p>

<p>

 </p>

<p>

Культурная революция: фраза «на Западе» в первую очередь предполагает, что идеологические изменения опережают события в основе общества: культурная революция, но не (пока) политическая и экономическая революция. В то время как в искусстве, литературе и музыке, в общении, в нравах и моде произошли изменения, которые предполагают новый опыт, радикальную трансформацию ценностей, социальная структура и ее политические выражения, похоже, остаются в основном неизменными или, по крайней мере, отстают от культурных изменений. Но «Культурная революция» также предполагает, что радикальная оппозиция сегодня в новом смысле затрагивает всю сферу, выходящую за рамки материальных потребностей, — более того, она нацелена на полное преобразование всей традиционной культуры.</p>

<p>

Сильный акцент на политическом потенциале искусства, который является отличительной чертой этого радикализма, в первую очередь выражает необходимость эффективной коммуникации. обвинение установленной реальности и целей освобождения. Это попытка найти формы общения, которые могут сломить гнетущее господство установленного языка и образов над разумом и телом человека — языка и образов, которые уже давно стали средством доминирования, идеологической обработки и обмана. Сообщение радикально нонконформистских, новых исторических целей революции требуется столь же нонконформистский язык (в самом широком смысле), язык, который доходит до населения, которое интроецировало потребности и ценности своих хозяев и менеджеров и сделало их своими собственными, воспроизводя таким образом установленную систему в своих умах, сознании, чувствах и инстинктах. Такой новый язык, если он должен быть политическим, невозможно «изобрести»: он обязательно будет зависеть от подрывного использования традиционного материала, и возможности такого подрыва, естественно, ищут там, где сама традиция разрешила, санкционировала и сохранила другой язык и другие образы. Такие другие языки существуют в основном в двух областях на противоположных полюсах общества:</p>

<p>

1) в искусстве </p>

<p>

2) в народной традиции (черный язык, арго, сленг)</p>

<p>

Последний в значительной степени является языком угнетенных, и как таковой он имеет естественную склонность к протесту и отказу. На языке чернокожих, методично поддерживаемом чернокожими людьми сегодня, это укрепляет солидарность, сознание своей идентичности и своей подавленной или искаженной культурной традиции. И из-за этой функции он борется с обобщением. Другой формой языкового бунта является систематическое использование «непристойностей». Я подчеркивал ее предполагаемый политический потенциал; сегодня этот потенциал уже неэффективен. Обращенный к Истеблишменту, который вполне может позволить себе «непристойности», этот язык больше не отождествляет радикала с тем, кто ему не принадлежит. Более того, стандартизированная нецензурная лексика является репрессивной десублимацией: поверхностным (хотя и опосредованным) удовлетворением агрессивности. Это легко оборачивается против самой сексуальности. Вербализация генитальной и анальной сферы, ставшая ритуалом в речи левых радикалов («обязательное» использование «тр…ся», «дерьмо»), является унижением сексуальности. Если радикал говорит: «К черту Никсона», он связывает слово, обозначающее наивысшее генитальное удовлетворение, с высшим представителем деспотического истеблишмента и «дерьмо» для продуктов Врага берет верх над буржуазным неприятием анальной эротики. В этом (совершенно бессознательном) унижении сексуальности радикал, кажется, наказывает себя за недостаток власти; его язык теряет свое политическое влияние. И, служа символом идентичности (принадлежащим радикальным нонконформистам), этот языковой бунт портит политическую идентичность простой вербализацией мелкобуржуазных табу.</p>