Так и есть. Трое молодцев, развалившись кто на диване, кто в кресле, а один ворошил угли в камине длинной чугунной кочергой, попивали какое-то пойло из бокалов и лениво обменивались впечатлениями.

— А боярин крут — собственными руками этого, артиста.

— Да уж, хотел бортануть, да не вышло.

— И чё теперь?

— Да ничё. Боярину видней. Как скажет, так и будет.

Мысли Клары лихорадочно метались в поисках дальнейших шагов, но на ум приходила какая-то ерунда, вроде приманить всех птиц в округе, чтобы загадили крышу и окна, отравить своим ядом все жасминовые кусты и липы. Обрывками всплывали строчки бабушкиных заклинаний: вызвать газы в животе или вспучить геморрой. Но всё это не то! В отчаяние она кусала губы, но что делать дальше, не могла придумать.

— Так тихо в городе, — прошептал слесарь, стоящий за спиной надёжной глыбой. — Будто все спят, кроме этих.

«Точно! — взвилась спасительная мысль. — Усыпить их к чёртовой матери! Всех в доме, до последней мухи!»

Клара, довольная собой, обдумала план заклинания. Необходимо предусмотреть всё нюансы — она, как учили в выпускных классах, взяла в оборот своего внимания всё окружающее пространство — очищенное после грозы звёздное небо, серебристый рог месяца, озоновый воздух, наполненный влажным цветочным ароматом, мокрый асфальт и прибитую дождём пыль. Громада двухэтажного дома никак не хотела умещаться в поле воздействия, и она потребовала от слесаря войти в дом.

Также тихо щёлкнул замок. Прежде, чем открыть дверь, слесарь впрыснул на петли вонючего масла, запах которого немного сбил Клару с мысли.

Бесшумно возникла перед ними чёрная пустота проема, бесшумно вступили они в темный холл. Со стороны гостиной, за которой они только что подглядывали, раздавались приглушенные голоса. Гоша была где-то наверху, и ей угрожала опасность. Теперь Клара чувствовала границы дома и была готова. Могуто-камень пульсировал в руке, оставляя стойкое ощущение, что это теперь профессорское сердце.

— Держитесь ближе, Иннокентий, — шепнула она.

Слесарь придвинулся и тихо ответил:

— Для вас — просто Кеша.

Клара без сомнений вышла за пределы дозволенной магии, но здесь об этом даже не думалось. От силы могуто-камня ее распирало так, как никогда прежде. Она чувствовала, что ее собственные границы расширяются, будто профессор изменил свойства могуто-камня и перенастроил его. А может, перенастроил её, Клару?

Своим осязанием она вышла за границы холла, проникла в смежные помещения, охватила второй этаж. Она пропитывалась роскошной и холодной атмосферой — нет жизни в этом пышущем деньгами доме, мечты здесь оседают тяжёлым чёрным туманом, не плещется радость, а счастье никогда сюда не заглядывало. Мрак и смертная тоска. Хуже, чем в могиле Кравцова.

«Хватит! Больше не могу!» — она махнула рукой с зажатым в ней могуто-камнем. В воздухе огненным росчерком повисла формула из букв.

— Сомнус![1] — отчётливо и громко произнесла она, вкладывая в это слово накопленный за жизнь протест против всего, что олицетворял Шляйфмен.

— Сомнус! — надежда и жажда изменений.

— Сомнус! — твёрдо запечатала она накладываемую магию и прислушалась.

Приглушённые голоса в гостиной стихли.

— Какая вы жаркая, фройлян, — прошептал слесарь отодвигаясь. — Я аж вспотел.

— Это защитное поле, Кеша. Старайтесь не покидать его.

Они поднялись на второй этаж.

Найти Гошу не составило труда. Они находились в спальне, из приоткрытой двери коридор освещала полоска света.

Заклятие сна застало Шляйфмена у одной из картин, которую он снял с гвоздя, да так и заснул в обнимку с ней, усевшись на пол и опустив голову на позолоченную раму.

Гоша сидела в кресле, уронив голову на грудь. Под сводами высокого потолка с лепниной разливался руладами её храп. Клара с облегчением выдохнула: «Ах, как хорошо она храпит!»

— Фройлян, можно я… воздам… этому… — услышала она хриплый от гнева голос Иннокентия.

Клара открыла крышку на карманных часах.

«Семнадцать минут!» — тут же пророкотали они тихонько профессорским баском.

— Сейф важней, Кеша. Займитесь им. А этого… Оставьте нам с Гошей.

Она подошла к подруге, погладила по волосам, взяла её руку обеими ладонями. На среднем пальце Гоши она увидела кольцо с огромным камнем сапфира, которого раньше не было.

— Сургит![2] — тихо произнесла она.

Гоша перестала храпеть, сжала её пальцы и открыла глаза. Сонно улыбнулась, зевнула, потянулась, хрустнув суставами и оглянулась.

— Подумала, что мне всё приснилось.

— Он не… не причинил тебе вреда?

— Он?! Нет. С чего вдруг?

— Профессор, — голос Клары дрогнул. — Это он… он убил его.

Гоша помрачнела.

— «Мне надо отлучиться по одному дельцу, крошка», — передразнила она Шляйфмена. — Так вот куда ты «отлучался»!.. Впрочем, я за это время осмотрела весь дом. Если книга и здесь, то она может быть только в сейфе. Вы, кстати, рановато. Он, как видишь, сам уже его открывал. Пара минут и не пришлось бы мучатся с замком.

— Ничего, фройлян. Я повидал разные замки на своём веку. Этот не самый сложный.

Клара увидела, как Гоша задорно ей подмигнула.

— А какой для вас сложный, Кеша? — ей впервые пришла в голову мысль, что этот человек, такой надежный и сильный, может быть совсем не тем, кем кажется. Иначе с чего бы он умел вскрывать замки?

— Там, где есть магия, фройлян. Тогда приходится брать с собой того, кто умеет с ней управляться. Вот как вы, например. На такое не каждый отважится, так что моё вам почтение.

Клару покоробило. За кого он вообще ее принимает? Раздался металлический щелчок. Слесарь открыл дверцу и присвистнул.

— Сокровищница!

Груда самоцветных камней без огранки размером с куриное яйцо.

— Это же могуто-камни! — восхищенно воскликнула Клара. — Да так много! На черном рынке они будут стоить столько, что нам можно больше не думать о таюнах всю оставшуюся жизнь.

— А вот и книга! — Гоша с видом победителя вытащила знакомую уже Кларе по обложке «Философию», пахнущую свежей типографской краской, и удовлетворённо вздохнула. Глаза ее светились, и Клара вдруг подумала, что впервые в жизни видит Гошу по-настоящему счастливой. Наверное, все стоило того.

— Восемь минут до старта! — проговорили часы.

— Берём всё! — решительно сказала она. — Только быстрей.

— Что это? Часы?

— Да. — Клара протянула было часы Гоше, но передумала давать их в руки и просто показала.

Профессор отдал их ей, они до сих пор хранили его тепло. Это была как бы частичка его самого, память. И несмотря на то, что Кравцов для Гоши был кумиром и чуть ли не Богом, ей, Кларе, он тоже стал дорог, ещё и потому, что когда-то был дорог бабушке. Она зажала часы в кулаке и сказала:

— Не могу их тебе дать. Восемь минут закончатся, и они должны быть в моих руках, чтобы мы могли вернуться. Могу только показать.

Часы закачались маятником на цепочке перед глазами Гоши.

— А что с этим? — спросил слесарь и потёр кулаки. Может, я его того? Не будет этой параши на свете, глядишь, и …

Гоша покачала головой.

— Нет, Иннокентий. Нельзя.

Несколько секунд она смотрела на часы, и вдруг глаза её сверкнули, а челюсть чуть двинулась вперёд. Этот жест Клара знала хорошо — новая идея в голове сумасбродной подруги.

Она подвинула руку Клары с часами так, чтобы циферблат оказался перед носом Шляйфмена.

— Можешь немного разбудить его?

Клара пожала плечами:

— В поле моей защиты, сила заклятья меньше. Он сейчас спит, но думаю, если потрясти хорошенько…

Гоша хлопнула Шляфмена по щекам. Он зачмокал губами, пожевал язык и слегка приоткрыл сонные глаза.

— Смотри на часы и слушай мой голос, — произнесла Гоша так мрачно, что Клара едва сдержалась, чтобы не прыснуть со смеху. Гоша запустила часы маятником, и они закачались на цепочке.

Глаза Шляйфмена поймали их в фокус и в такт заходили туда-сюда.

— Повторяй за мной. Я, Пьетро Шляйфмен..