Войцех страшно расстроился. Но обдумав все, благо Павлыч, как всегда, никуда не торопился, он понял, насколько тот прав, и насколько недальновидным оказался сам Войцех. Как все-таки хорошо, что он пришел сначала к Павлычу, а не отправился в участок организовывать засаду!
— Дать им уйти? — Ответ он уже знал, но не знал, что делать дальше.
Павлыч кивнул и выпустил несколько дымных колец.
— У Майера нет того, что они ищут, — сказал он. — Кроме того, в книге, которую они вытащили с фабрики, отсутствует больше половины страниц, кем-то выдраны. Ты не поймаешь их с поличным. А это значит, что у адвокатов будет жирный плюс в защите, и они смогут оправдать их обеих.
— Откуда вы знаете про книгу?
— Агент видел ее. Это «Философия энергии ахно-волн» Ильи Васильевича Кравцова.
— Но у наших аналитиков этого названия нет ни в одной версии. Это не ошибка?
— Не думаю. Насколько я знаком с трудами этого ученого, это его последняя, посмертная работа. Была издана ограниченным тиражом на свой страх и риск издательством «Искра» уже после смерти профессора, и уже после того, как его объявили персоной нон грата. Большую часть книг изъяли, но несколько экземпляров не досчитались. Кравцов тогда был на пике популярности, имел массу последователей и даже фанатов. Насколько я помню, эту книгу исключили из его официальной библиографии, поэтому ваши не совсем усердные сотрудники могут о ней и не знать.
— А откуда о ней знаете вы?
— У меня была немного другая школа, мой друг, — ответил Павлыч, улыбнувшись в усы, и Войцех внезапно понял, что знает о своем наставнике не все.
Глава 7. Концерт Лёнечки Мяконького
Еще никогда в жизни Клара не шла на концерт Лёнечки с таким набором противоречий в душе. Радость от предстоящего концерта омрачалась мыслями об очередной авантюре, в которую ее втягивала неугомонная Гоша. Вот далась ей эта проклятая книга! Она еще от предыдущей вылазки не совсем оправилась, до сих пор вздрагивала от одного упоминания про полицию, и вот опять!
Но аргументы у Гоши были железобетонные: закон Клара, как ни крути, не нарушала, и не пойти на концерт Лёнечки она тоже не могла. Ну никак! С тех пор, как она себя помнит, она не пропустила ни одного его концерта. И даже бабушка не могла ей помешать.
— А я говорю вам, что выкупила двести тринадцатый столик! — услышала она на подходе к Жар-птице громкий голос Гоши, взбешенный до крайности.
— Гражданочка! — монотонно отражал атаку дюжий швейцар-вышибала. — В правилах заведения ясно по белому указано, что бурлаки посещают кофейню во время концертов и представлений только в сопровождении ахногенов, во избежание причинения невзначай им же травм, моральных либо физических, или не дай боже увечий.
— Я сейчас тебя самого изувечу, плешь тараканья! — и Гоша, к ужасу Клары, замахнулась на швейцара.
Его выдержка тут же дала брешь.
— Причинение оскорбления… при исполнении… — заикаясь, вспоминал он инструкции, — обязанностей… наказывается, видите ли, штрафом в размере…
— Голубчик! Голубчик! — поспешила вмешаться Клара, наскоро творя успокаивающее заклинание, — всё в порядке! Эта фрау со мной! Со мной! Я просто немного задержалась!
Нижняя губа «голубчика» уже тряслась от обиды. Он не собирался оставлять глумление над собой просто так.
— Оскорбление, сударыня — это знаете ли…
— Ах, право! — хихикнула Клара, очаровательно улыбнувшись. — Это вовсе не о вас! — она многозначительно стрельнула глазами на изображение радушного Исайи Майера, хозяина кофейни, который брился налысо, скрывая солидные проплешины. — Не вы же, в самом деле, придумали эти дурацкие правила!
Майера не любили, особенно те, кто на него работал. И швейцар, смягчившись, потребовал предъявить билеты. Гоша, с трудом сдерживаясь, выдвинула нижнюю челюсть вперёд и молча их протянула. Львица сверкала глазами и готова была атаковать.
— Всё в порядке, фрау! — швейцар дал дорогу и слегка поклонился. — Приятного вечера.
Он щёлкнул пальцами, открывая проход в куполе.
«Жар-птица» располагалась на территории какой-то бывшей давно разворованной фабрики, недалеко от Площади Изобилия прямо под открытым небом. Поглотив пустыри и свалки, кофейня распустилась геометрией пышных кустарников, стрелами дорожек, пронзающими правильный круг территории кафе от центра к окраинам, разблагоухалась кучерявыми шапками цветов. В сердце этого круга, так что видно было с любого уголка, возносился в небо постамент, диаметром всего пару метров, а издалека и вовсе казавшимся миниатюрным. На его вершине Леонид Евсеевич Мяконький, или попросту Лёнечка, творил волшебство. Все это великолепие накрывал купол — совершенно незаметный днем, и потрясающе звездный ночью. И эту ночь Исайа Майер мог устраивать по своему желанию в любое время.
Вот и сейчас, как только Клара с Гошей вошли под купол, резко спустились сумерки. Это означало одно — концерт начинается. Клара, забыв об истинной причине своего нахождения здесь, вступила на территорию искусства и вдохнула атмосферу, пропитанную Лёнечкиным талантом. Одной из её немногочисленных фантазий была хоть раз оказаться рядом с ним, или вовсе на его месте.
Они пробирались между столиков уже в темноте, под звёздами, по подсвеченным лёгким неоном дорожкам, всматриваясь в лица, озарённые пульсирующим светом ламп-сердец на столиках и предвкушением очередного чуда.
Как только Клара плюхнулась на ажурный металлический стульчик, зазвучала первая мелодия. И сердце сразу захолонуло от восторга — как?! Ну как он всегда угадывал её, личные Клариссы Райхенбах, музыкальные слабости? Это была горячо любимая ария Калафа, опера «Турандот».
На освещённом прожекторами пятачке возникла фигура Лёнечки в строгом смокинге, и под сводами магического ночного неба разнесся призыв Калафа к любимой, пробирающий до дрожи нежностью и любовью.
За ним взорвалась жизнеутверждающая ария дерзкого Фигаро. Облик Лёнечки неуловимо растворился и возник образ молодого кудрявого блондина. Захотелось пуститься в пляс. И только сидящие за столиками посетители сдерживали этот порыв. Клара даже не заметила, когда Гоша растворилась в окружающей полутьме.
Арии сменялись. Лёнечка перевоплощался из одного обличия в другое, менял голоса, щедро изливал страсть и печаль на зрителей. Кларисса погрузилась в эти чувства полностью, без остатка: дрожала от ревности и душевной боли обманутого Канио, вместе с Лючией сходила с ума, грезя счастьем с Эдгардо, воплощалась в Кармен и с прищуром на прекраснейшею оперную диву, в которую перевоплотился Лёнечка, подпевала: «Ламу-у-ур!.. Ламу-у-ур!». Только здесь, с ним, она по-настоящему жила! И, когда, наконец, бас Дона Базилио вкрадчиво проник в сокровенные глубины души: «Клевета вначале сладко, вечерочком чуть-чуть порхает…» — она вознеслась и запарила, как и многие другие ахногены, не помня себя, не видя ни Гоши, ни Лёнечки, ни кого вокруг, к рампе, где по широкому кругу плечом к плечу стояли терминалы для «благотворительных пожертвований».
Клара протянула могуто-камень к терминалу, и в этот момент её развернуло на сто восемьдесят градусов. Крепкие руки Гоши держали ее за плечи. Под сдвинутыми на переносице бровями ее глаза извергали молнии, ноздри раздувались как у мустанга на полсотом километре, а нижняя челюсть выпятилась вперёд. Будь это обычный день, Клара бы струхнула — такой свою подругу она видела всего пару раз, и в обоих случаях ничем для Клары хорошим это не закончилось. Но сейчас она, пискнув, попыталась высвободиться из Гошиных рук.
— Как ты смеешь?! — выдохнула она. — И не думай вставать на пути к Лёнечке!
— Кларисса фон Райхенбах! Как же ты позоришься сейчас! Гретхен умерла бы от стыда, увидев тебя! — прорычала Гоша и потянула ее к выходу.
Бабушка считала Лёнечку прохвостом. Как только он появился на подмостках, она строго-настрого запретила десятилетней Кларе ходить в «Жар-птицу». И если Гошу магия Лёнечки не забирала, то Клара не могла ей сопротивляться и сбегала на концерты тайком, спуская все имеющиеся таюны.
