Мальчики во дворе старательно завоевывали расположение Наташи и ее подруг, и Сережа завидовал, если им удавалось рассмешить девочек. Но когда их внимание останавливалось на нем и от него ждали смешной и нелепой выходки, он вовсе не радовался, чувствуя, что там, где мальчишки отделывались ужимками и гримасами, от него потребуется серьезная жертва. Оправдывая внимание Наташи, другие дурачились и кривлялись, а Сережа почему-то считал нужным сделать себе больно, неловко падал, выкручивая палец, или до крови царапал себя гвоздем. Он не рассчитывал на жалость или сочувствие Наташи, а словно выполнял странную обязанность по отношению к ней: он должен был это сделать, хотя и сам не знал почему…

В один из тех дней, когда установившаяся было весенняя погода портилась и выпадал снег, необыкновенно свежий и липкий, всем двором решили играть в снежки. Наташа с подругами условились с мальчишками в лицо не метиться и разбились на две команды. В команде Наташи не хватало одного человека, и тут Сережа услышал: «Эй, давай за нас!» Он не знал, что ответить, но Наташа подбежала к нему: «Послушай, мальчик…» — и не дожидаясь Сережиного согласия, за руку потащила его к играющим.

Все лепили снежки, и Наташа, потратившая время на Сережу, принялась наверстывать упущенное. Сережа подбрасывал готовые снежки в ее горку, а когда сражение началось, они брали снежки из общего запаса. Наташа почти не бросала снежков, ревниво следя за Сережей: ей казалось, что он тратит их зря. В конце концов она не выдержала:

— Теперь моя очередь!

Сережа уступил ей боевую позицию, но его заподозрили в дезертирстве и стали грозить кулаком. Он попытался объяснить, в чем дело, но свои же бросили в него снежком, просвистевшим у самого уха. Сережа обернулся к Наташе за поддержкой и сочувствием, но она над чем-то беззвучно смеялась. Он снова вступил в игру. Теперь Наташина горка была отделена от него снежным заборчиком, и он стал складывать собственную, которая все время разваливалась, убеждая Наташу, что, разделившись с новеньким, она поступила правильно и не прогадала. Однако ее снежки вскоре кончились, его же оставались нетронутыми. Она безразлично попросила один снежок, и он с радостью предложил ей взять все, и она пожалела, что ее безразличие теперь не давало ей на это права.

Ей стало еще досаднее, когда снежок, который она взяла у него, точно попал в цель, а слепленные ею самой снежки упрямо летели мимо. Тогда ей захотелось, чтобы и он промахнулся, и когда Сережа, поразив мишень, с гордостью обернулся к ней, Наташа презрительно пожала плечами. Сережа так растерялся, что потерял всякую уверенность и стал мазать. Одним снежком он даже угодил в своих, ему закричали, что он мазила; пытаясь исправиться, он судорожно бросил следующий снежок и словно нарочно попал в кричавшего. Наташа содрогалась от беззвучного хохота, и дальше игра продолжалась без Сережи: его с позором выгнали.

Тут произошло несчастье. Лепя снежок, Наташа вдруг вскрикнула, и из пальца у нее пошла кровь.

— Дурак! Из-за тебя! — крикнула она Сереже.

Игра приостановилась. Сережа никак не мог решить, относится ли он к пострадавшим вместе с Наташей или только к сочувствующим ей.

— Если попало стекло, будут оперировать, — сказала толстая Нина Доброва.

Варю Пальцеву (она всегда восхищалась Наташей) озарило восторженное удивление, как будто угроза, нависшая над подругой, ясно доказывала ее превосходство над всеми.

— Оперировать! — произнесла она завороженно.

Наташа замотала головой, стараясь убедить всех, что она вовсе не заслуживает такого почета.

— Нет… нет… зачем?! Само пройдет!

— Заражения добиваешься — добивайся! — отрезала Нина Доброва, прихрюкнув от волнения.

— Какого заражения?

— Обыкновенного! Заражения крови!

Силы покидали Наташу.

— Врет эта хрюкалка! — шепнула ей Варя, на самом деле восхищавшаяся Ниной.

— Я тоже однажды порезалась, и мне смазали царапину йодом, — сказала незаметная Ира, но у нее был слишком тихий голос, чтобы ее слова могли внушить пострадавшей какую-то надежду.

— Йодом? — безучастно спросила Наташа.

— У Сережки бабка врачиха! Айда к ней! — предложил мальчик по прозвищу Карась.

Всей гурьбой двинулись в подъезд. Сережа дотянулся до кнопки звонка (ее специально переставили недавно пониже) и вздрогнул от оглушительного треска. В двери появилась бабушка, в фартуке, с мокрыми руками, и Сережа пробормотал что-то, не поднимая головы.

— Ничего не понимаю, что ты там гундосишь, — сказала бабушка, уже заметив Наташу. — Ах, вот что! Ты, детка, палец порезала?

Бабушка захлопотала с организацией первой помощи. Наташа сняла пальто, оставшись в красном домашнем платьице.

Это незначительное изменение в ее облике поставило Сережу перед мучительным затруднением. До сих пор он привык видеть Наташу в пальто, а если она вдруг появлялась в короткой спортивной куртке, ему это было неприятно, словно, читая ему сказку, которую он знал наизусть, взрослые по невнимательности пропускали в ней отрывок. Красное пальто Наташи с меховым воротником как бы придавало спасительную ограниченность тому неведомому в ней, что так необъяснимо действовало на Сережу. Каждый день оно оставалось тем же самым, это пальто, и поэтому Сережа был спокоен, наперед зная его содержание.

Сережа мрачно выслушал бабушкины похвалы Наташиному платью: фасон, карманчики и оборочки его ничуть не восхищали. Наташа была польщена, хотя в тот момент думала не о платье, а о тех подозрительных приготовлениях, которыми бабушка занималась у аптечки.

Царапина оказалась самой пустячной, — ее просто протерли одеколоном и прижгли йодом. Разумеется, домой Наташу не отпустили, и бабушка угостила ее пирогом, а Сереже было велено провести традиционную в таких случаях церемонию показывания игрушек.

— Железная дорога. Электрическая, — сказал он, доставая большую коробку с несущимся паровозом на этикетке.

— А можно ее включить? — вежливо поинтересовалась Наташа.

— Здесь мало места.

Убедившись, какое огромное пространство требуется для приведения в действие железной дороги, Наташа, казалось, прониклась к ней еще большим уважением.

— Почти как настоящая, — сказала она, но, поймав себя на том, что ее слова вроде бы не очень соответствуют действительности, придала им характер легкого полувопроса.

— Да! — авторитетно заверил ее Сережа. — Даже шлагбаум есть и лампочки зажигаются!

Он стремился отвлечь ее внимание на детали, свидетельствующие в пользу несомненной общности двух железных дорог: настоящей и игрушечной.

— А люди по твоей дороге ездят?

— Ездят.

— Настоящие?

Сережа честно ответил: нет.

— Раз люди ненастоящие, так и дорога ненастоящая! — торжествующе заключила Наташа.

Сережа почувствовал себя как человек, не сумевший заметить подвоха в демонстрируемом ему фокусе и поэтому вынужденный удивляться ловкости фокусника, словно чему-то сверхъестественному, чтобы не признаваться в своей беспомощности.

— А лампочки? — спросил он безнадежно.

— Твои лампочки зажигаются от простой батарейки!

Сережа знал, что лампочки железнодорожного семафора подключены к электросети, но не стал опровергать Наташу, не уверенный в том, что у нее не припасены на этот случай еще более сильные опровержения.

Коробку с железной дорогой он засунул подальше.

— Крокодила надувного показать?

— У меня есть…

Он все-таки достал крокодила.

— Настоящий? — невинно спросила Наташа, словно учительница, проверяющая на новом примере, хорошо ли понял ее ученик свою прежнюю ошибку.

— Игрушечный, — выдохнул Сережа.

— Молодец, что не врешь. А куклы у тебя есть?

Он неохотно сознался:

— Есть…

— А они разговаривают?! А глаза у них закрываются?! — неожиданно оживилась Наташа.

Сережа мрачно полез за куклами, но, к его удивлению, именно они больше всего заинтересовали Наташу и, что самое неожиданное, возвысили его в ее глазах. Он стал для Наташи обладателем неоспоримых ценностей, получить доступ к которым можно было, лишь снискав его расположение. Восторгаясь куклами, Наташа адресовала свои восторги Сереже, словно достоинства этих беловолосых истуканов распространялись и на него самого. Комната наполнилась звуками кукольных пищалок, которые мычали и блеяли на разные лады. Наташа баюкала кукол на руках, укладывала в коробки, раздевала и одевала.