По возвращении в Москву я, действительно, с легкой руки Светиного папы начал занятия по английскому языку. И, надо сказать, весьма быстро в нем преуспел. Может быть, от того, что не боялся иностранного? Ведь с детства слышал вокруг себя не только русскую речь: среди одной родни говорили по-украински и по-польски, среди другой – по-карельски и по-вепсски. Да еще две тетушки после войны жили в Прибалтике, и мы их частенько навещали. Соответственно, во всякий приезд тоже погружался в иноязычную среду. В общем, как шутил один мой товарищ-полиглот, трудно учатся только первые три языка…

Но, скорее всего, мои успехи в английском были от того, что Мария Васильевна совершенно по-иному, чем в нашей обыкновенной, «пролетарской», школе строила занятия. Там у нас «англичанки» менялись с калейдоскопической быстротой, и никакой системы в обучении не было, а ее уроки мне откровенно нравились. Тексты, пересказ, аудирование, топики на различные темы, заучивания наизусть, ситуационные диалоги.

Кроме всего прочего, Мария Васильевна рассказывала по-английски про всякие разные заграничные места, где она в качестве жены дипломата жила после войны. Было очень интересно и познавательно слушать! Но особо забавно было осваивать английский по старым, еще «сталинским», учебникам, которые, по словам пожилой учительницы, и были «самыми лучшими в плане грамматики». Что ж, весьма возможно. Ибо ее я, если так можно сказать, выучил как раз по этим книгам.

Во всяком случае, эти знания здорово пригодились при поступлении в ин’яз, ведь на вступительных экзаменах чаще всего абитуриенты как раз и резались именно на грамматике. Да и потом, уже обучаясь в институте, предметы «грамматика» и «сопоставительная грамматика», которые по причине сложности и непонятности очень не любили студенты-филологи, я с трудом, но вытягивал.

Со Светой я, действительно, тоже несколько раз позанимался английским. Но то ли ей и мне было лень, то ли мы как-то постеснялись продолжить эти экзерсисы, только после двух-трех уроков всё плавно и закончилось. Света, удовлетворенно покивав, вынесла вердикт: «Потянешь English! Молодец, ты быстро врубаешься».

В том же учебном году мы сходили вместе в кино – в наши районные кинотеатры «Украина» и «Брест», на премьеры каких-то советских фильмов, и в «центровой» «Октябрь» на голливудский вестерн «Золото Маккенны», который в советском прокате просмотров набрал даже больше, чем за год до этого совершенно культовый молодежный кинохит «Генералы песчаных карьеров». А зимой, когда Света заболела, я зашел ее навестить, захватив, по настоянию моей мамы, в качестве гостинцев «витамины» – марокканские апельсины и банку брусничного варенья – из посылки от петрозаводской родни. Помню, девочка очень обрадовалась моему приходу, а особо – гостинцам, вернее даже не им, а проявленной заботе.

Я долго сидел у ее кровати, а Светка, «замурлыкав», обняла мою руку и заснула на ней, совсем как в крымской поездке. Осторожно высвободившись, повинуясь какому-то исходившему изнутри меня инстинкту я, прежде чем уйти, нежно поцеловал Светку в щеку и погладил ее по голове… Считайте, этот был мой первый «сексуальный» опыт.

Однако как-то постепенно наше общение сошло на нет. То ли мы были еще слишком юны, чтобы всерьез начинать какой-то ранний роман в стиле Ромео и Джульетты, то ли были очень заняты в своих школах и послешкольных делах. Кто знает? Я ведь, как уже сказал, занимался английским по программе спецшколы, а еще стал ездить в дом пионеров на драмкружок и в школу юнкоров, да и занятия в секциях лыж и ручного мяча продолжал. А в девятом, вместо них, стал ходить на модное тогда каратэ в полулегальной секции в спортзале Дорхимзавода. Света же после школы занималась музыкой, осваивая у частницы-пианистки фортепьяно, и дважды в неделю ходила в ЖЭК – на самый «девчачий» кружок кройки и шитья.

Мы, правда, изредка позванивали друг другу по домашнему телефону, но разговоры были краткими – как, мол, дела, что нового в школе, да и, собственно, всё. Потом и звонки тоже как-то сами собой прекратились… В старших классах, когда случайно виделись на улице, мы, конечно, радовались встречи и останавливались перемолвиться накоротке, обменяться нехитрыми новостями, могли и обсудить новые фильмы или выпуски телевизионного «Кабачка 13 стульев», но дальше этого «отношения» не шли.

Когда же у мазиловских пацанов и девчат вовсю «заиграл гормон», и мы в теплое время года стали ночь напролет пропадать в мальчишеско-девичьих компаниях в Овраге, на Пруду или на Москва-реке в Филевском парке, сидя у костра, играя на гитарах или распивая «бутылочку сухонького» «на бревне», Светы среди нас ни разу не наблюдалось. Как, впрочем, и других девчонок из «английской» спецшколы. Да и парни-спецшкольники, даже из числа соседей, тоже нечасто удостаивали наши компании посещением. А и вправду, чего элитариям с пролетариями вошкаться? Не царское это дело!

Так что школьные романы я закрутил вовсе не со Светой. Моими первыми девушками стали соседка по «хрущобам» Лена, затем ее тезка-одноклассница, потом «незнакомка из окна» – Наташа, жившая в доме напротив бабушки и дедушки, а после мазиловских барышень – стройная зеленоглазая чаровница Катя, с подготовительных ин’язовских курсов на «Спортивной», приоткрывшая тайные стороны «взрослой» жизни. Катя долгое время жила в Кабуле, где по какой-то линии работали ее родители, и я завороженно слушал ее рассказы об Афганистане периода Закир-шаха и Дауда, испытывая при этом полный восторг от колорита восточной жизни и в то же время какую-то неясную, щемящую сердце тоску…

…Перед поступлением в институт у меня были некоторые колебания между двумя вузами – ин’язом и МГУ в виде его истфака и журфака. История была моим любимым предметом в школе, я регулярно завоевывал первые места на районных и городских исторических олимпиадах, и наш учитель-историк Михаил Григорьевич Гринвальд, между прочим, прошедший войну юнгой Северного Флота, просто видел меня будущим доктором наук и академиком. Я же видел себя, скорее, журналистом-международником, ведущим «Международной панорамы» – была в наше время такая популярная телепередача. (Кто постарше, наверняка, помнит «перлы» ее спецкорров типа: «Нелегкая судьба корреспондента занесла меня в Нью-Йорк, где Гудзон несет свои мутные воды», «На берегах Потомака раздался ястребиный клекот. Его издал министр обороны США Каспар Уайнбергер», «На Елисейских полях вновь расцвели фиалки, но что-то не радостны лица трудовых парижан», «В Бонне опять запахло реваншизмом. В столицу ФРГ на свой очередной шабаш съехались судетские немцы»).

Но жажда странствий всё же пересилила жажду пера. И в самый последний момент я передумал подавать документы в МГУ. Отнес их в Московский государственный институт иностранных языков имени Мориса Тореза, тем более что весь десятый класс посещал институтские языковые курсы. Кто-то из родни и знакомых советовал, правда, попробовать МГИМО. Но я, хоть и был молод, всё же адекватно оценивал и тогдашнюю систему блата (никого в высших эшелонах власти, могущих составить протекцию, у нас не было), и мешанину в «нац» и «соц» происхождении, поэтому рисковать не стал.

В «Мориску» же (так тогда называли «второй идеологический вуз страны») поступил с первого захода. По английскому и сочинению получил «четверки», а русский-литературу и историю сдал на «отлично». Помню, во время заключительного экзамена, по истории, в аудитории вдруг возник сам Юрий Иванович Горшенин – декан переводческого факультета, а «по совместительству» полковник КГБ, и что-то пошептал экзаменаторам… Как потом выяснилось, мой немногословный батя решил подстраховать сына звонком и через свои связи как-то вышел на Горшенина. Впрочем, учитывая мои безупречные знания школьной программы это было лишне. К тому же набранных балов, включая средний бал аттестата в «4,5», для поступления и так хватило с запасом.

А вот отличница Светка, как это ни странно, очков не добрала, неожиданно схватив «тройбаны» за сочинение и English, хотя объективно знала английский гораздо лучше меня. Не найдя своей фамилии в списке поступивших, она не могла сдержать слез обиды. Я тоже в тот момент крутился возле этих «дацзыбао», вывешенных у входа в корпус «Б» – новое здание института, и Светка, подбежав ко мне, не стесняясь народа, навзрыд разрыдалась у меня на груди…