К двенадцати часам труп увезли, жильцов опросили, и опергруппа уехала, попросив по возможности из города не уезжать.

– Вот натоптали-то окаянные, – проворчала Аполлоновна, проверяя хорошо ли захлопнулась дверь за оперативниками. – Михаил Семёныч, кажется, в эту неделю ваша очередь по местам общего пользования, – вкрадчиво проговорила она, проходившему по коридору уже в костюме и с портфелем Предводителю квартиросъёмщиков. Так Игорь окрестил Михаила Семёновича Кузенкова за то, что тот добровольно принял на себя почётные обязанности по составлению графика дежурств по квартире и снятию показаний счётчика электричества.

– Лучше вас знаю, что моя, уважаемая Глафира Аполлинарьевна, – отвечал составитель графика. – В субботу, как всегда, всё будет блестеть, а сейчас разве не видите – на работу спешу. И так полдня с этим тр.. ммм делом потерял, и всё в счёт отгулов. А вообще-то, мероприятие, так сказать, нынче внеплановое, хорошо бы силами пенсионеров, учащейся молодёжи и тунеядцев субботничек организовать по ликвидации последствий.

Произнося слово тунеядцы, он выразительно посмотрел на дверь Ларисиной комнаты. Будто поддавшись гипнозу, дверь открылась, и на пороге появился Борис Игнатьевич, тоже в костюме, с дипломатом в руке, деловито поглядывая на часы Seiko. Костюм его выгодно отличался от польского десятилетней давности костюма Кузенкова. На тучном теле Бориса Игнатьевича ладно сидела новенькая финская тройка. Благодаря бабе Глаше, задержавшей Михаила Семёновича, Борис Игнатьевич Переверзев опередил своего конкурента по желанию сходить кой-куда на дорожку.

Кузенков и Переверзев оба были сов. служащими, но как красноречиво свидетельствовали их костюмы служить советскому союзу можно очень по-разному. Маленький инцидент с туалетом ещё раз доказал постоянство Фортуны в своих пристрастиях. Завершив дела домашние, Переверзев и Кузенков отправились на службу: один на трамвае, другой в “Жигулях”.

Валера затаился в своей комнате, видимо залёг спать после дежурства. Его жена Анна ещё до ухода оперативников отвела детей в сад, а затем, дав показания, и сама ушла на работу.

Аполлоновна поскреблась в Ларисину дверь:

– Ларочка, я сейчас уйду на часок, а с грязью потом разберёмся, когда вернусь, ладно?

Старуне явно не терпелось поскорее отправиться в свой клуб, где уже наверняка собрались его завсегдатаи, гадая, к кому это приезжало сегодня утром столько машин с официальной раскраской. Да, сегодня ей будет о чём порассказать соседушкам, не то что обычно, её выступление ограничивались лишь сводками о том, кто из мужчин промахнулся мимо унитаза, да у кого суп выкипел.

– Ладно, баба Глаша, идите. Я сама справлюсь, – неожиданно миролюбиво ответила Лариса.

– Ну, не управишься, так я подмогу, когда вернусь, – мелко семеня к своей комнате, пробормотала, сражённая таким альтруизмом старуня.

Игоря распирало начать собственное расследование, но в одиночку это было не так интересно – нужен был компаньон, Ватсон, с которым можно было бы делиться своими мыслями и догадками. Конечно, он сразу подумал о Курочкине и пошёл звонить ему, но тот был, видимо, в школе.

Весь прошлый учебный год Игорь ездил отсюда, из центра, в свою старую школу на Индустриальном. Но за год ему это изрядно поднадоело, поэтому закончив 8-ой класс, он весной забрал документы, тем более, что многие одноклассники тоже разбежались: кто в физ-мат школы, кто в училища. Естественно, что летом Игорю было как-то не до того, чтобы думать о том, где он продолжит своё образование, но сейчас уже начался октябрь, а он всё ещё не решил куда пойти учиться: то ли в десятый класс (с этого года школы стали одиннадцатилетками и нумерация сдвинулась на единицу, поэтому поучиться в девятом классе Игорь не мог при всём желании), то вдруг думал пойти обучаться на краснодеревщика. В общем-то, он понимал, что кончается его вольная жизнь – вернуться с дачи дед с бабулей, придётся куда-нибудь устраиваться. “Но к чему торопиться”, – рассуждал он, – “школа никуда не денется”. Лёха Курочкин был его стародавним другом. Они учились в одном классе и жили в одном подъезде до тех пор, пока родителям Игоря не вздумалось поехать в Африку. Но и теперь, когда друзей разделяло полгорода, они встречались довольно часто.

Игорь нырнул в кресло-качалку и начал выстукивать ногтями на зубах трудноуловимую мелодию, одновременно пытаясь проанализировать утреннее происшествие.

“Итак, начнём с фактов. Факты, только факты и ничего кроме фактов. Чертовски, однако, не хватает трубки. Нет, сигарета ни на фиг не годится. С друзьями курнуть сигаретку это солидно, а так в одиночку дымить – ни уму, ни сердцу. Задачка на одну трубку – это звучит, а задачка на одну пачку “Космоса” – это уже полный бред. Врублю-ка я музычку, будем измерять степень трудности дела в кассетах. Загадка на одну кассету. Внимание. Мотор. Ну, поехали.

Что там у нас с фактами? Утром на кухне Валера обнаруживает труп молодого человека. Возраст не больше 25-ти. Документов нет. Вообще, содержимое карманов малоинтересное: около 20 рублей, ключ от французского замка, единый проездной билет, два презерватива, расческа, скрепка, синий фломастер. Вроде, больше ничего. Тут никаких зацепок.

Едем дальше. Никто из квартиры его не знает. Предварительный осмотр показал, что смерть наступила именно там, на кухне, скорее всего после удара затылком об угол кухонного стола. Но чтобы человек так чётко рухнул навзничь, ему кто-то должен был в этом помочь. Значит, была драка, но, видимо скоротечная, потому что никто из соседей ничего не слышал. Вообще, слышимость в квартире плохая – стены дореволюционные добротные. Не то что в доме напротив, там после капремонта и перепланировки соседи знают все подробности интимной жизни друг друга. Вот Аполлоновна-то, наверное, страдает! Пожалуй, всё-таки грохот от падения был будь здоров – в ближайших с кухней комнатах могли бы и услышать. А с другой стороны, я так сплю, что даже колоколов на Никольском не слышу.

Валера утром вошёл с чёрного хода. Опер, конечно, поинтересовался, почему не с парадного. Муфлон, если бы потрудился обследовать дом снаружи, то не задавал бы идиотских вопросов. Ясно, если человек идёт со стороны Театральной, то он не попрётся в обход, а пойдёт проходными дворами и выскочит как раз к чёрной лестнице. Вопрос в том: была ли дверь заперта на все обороты или только на защёлку? Если убийца был пришлый, то тогда она должна была быть после его ухода защёлкнута только на защёлку. Вот о чём надо было спрашивать Валеру! Ну что ж, пойду исправлять ошибки оперов.”

– Валера!

– А?

– Можно…?

– Кто там? Ты что ли, Гарри?

– Я.

– Чего надо?

– Да так, дело небольшое. Зайти-то можно?

– Ну, заходи, – без всякого энтузиазма пригласил Валера.

Его семейство занимало две комнаты. Одна, поменьше, была отдана детям, в другой обитали Валера с Анной. Во внутреннем убранстве комнат царила невообразимая эклектика. Рядом со старинным шифоньером соседствовал ученический письменный стол образца соцреализма. В центре комнаты стоял круглый обеденный стол на гнутых ножках. Среди стульев, беспорядочно расставленных по комнате, не было двух одинаковых. Прямо у дверей стоял здоровенный Мишкин самосвал, а под столом нелепо задрав лапы, валялся жёлтый медвежонок. Незримое присутствие детей ощущалось во всём. Валера в трениках лежал на диване. Его рельефный торс вызывал законное чувство здоровой зависти.

– 

Ну, что скажешь, сосед?

– 

Да я так, Валера. Если ты спишь, то я сейчас уйду. Слушай, мне только вот покоя не даёт эта дверь… Ну, была она заперта или нет?

– 

Что? Какая дверь?

– 

С чёрного хода. Когда ты утром домой возвращался…

      На некоторое время Валера оторопел, но, сообразив в чём дело, разозлился:

– Ах, тебе, деточка, в сыщики поиграть захотелось?! Шерлок Холмс хренов! Ты в детство впал или детективами объелся?

– Да, я так просто.