Три кривых побега остролиста виднелись перед пещерой, и девы тянули с них пряжу. На самом же деле пряли они заклятье.

— Красивыми их не назовешь, — сказал Конан.

— Назовешь, — отозвался Фюн, — но будет это неправдой. Не могу разглядеть их, — пожаловался он. — Они прячутся за остролистом.

— Я бы доволен был, кабы совсем их не видел, — пробурчал его напарник.

Но вожак настоял.

— Хочу убедиться, в щетине ли они и впрямь.

— Пусть хоть в щетине, хоть без нее, — осадил его Конан. — А мы лучше с ними не будем связываться.

— Бояться нельзя ничего, — постановил Фюн.

— Я не боюсь, — уточнил Конан. — Я просто хочу сберечь свое доброе мнение о женщинах, а если те три внизу — женщины, не уверен, что не начну я не любить женский род с этого мига и далее.

— Ну же, любовь моя, — сказал Фюн, — я должен выяснить, и впрямь ли у них там щетина.

Он решительно зашагал к пещере. Раздвинул ветки остролиста и устремился к дочерям Конарана, Конан — за ним.

Глава четвертая

В тот миг, когда миновали они остролист, странная слабость напала на воинов. Кулаки их отяжелели, словно свинец, и болтались без толку; ноги сделались легкими, как солома, стали гнуться туда и сюда; шеи утончились, ничего им не удержать на себе, и головы воинов закачались из стороны в сторону.

— Что тут не так? — сказал Конан, рушась на землю.

— Всё не так, — отозвался Фюн и упал рядом.

Три сестры связали воителей всевозможными петлями, жгутами, узлами, какие только смогли придумать.

— И впрямь щетинки! — сказал Фюн.

— О горе! — сказал Конан. — Выбрал ты место гоняться за щетинками! — промямлил он безумно. — Кому сдалась та щетина? — простонал Конан.

Но Фюн размышлял о другом.

— Вот бы предупредить фениев не ходить сюда, — пробормотал Фюн.

— Никак не получится, милый, — сказала Кевог и улыбнулась так, что чуть не прикончила Фюна — он успел зажмуриться вовремя.

Через миг пробормотал вновь:

— Конан, любовь моя милая, дай упреждающий свист, чтобы фении держались отсюда подальше.

Краткий «ух», похожий на тот, что исторгает младенец перед тем, как заснуть, издал Конан.

— Фюн, — сказал он, — не осталось во мне духа на свист. Нам конец, — сказал он.

— Вам и правда конец, — сказала Киллен и расплылась в волосатой, кривой и клыкастой улыбке, что чуть не добила Конана.

К тому времени кое-кто из фениев принялся возвращаться на горку — выяснить, отчего Бран и Школан так отчаянно лают. Увидали пещеру и пошли в нее, но не успели пролезть через остролист, как силы покинули их, и схватили их да связали зловредные ведьмы. Один за другим все фении вернулись к холму, и всех их привлекла пещера, и каждого повязали сестрицы.

Явились Ошин, Оскар и мак Лугайд, с благородными из клана Башкне, а с ними и клан Коркоран, и клан Смол; все пришли — и всех их скрутили.

Небывалое зрелище и великий подвиг — связать всех фениев, и три сестры хохотали от радости, и слышать это было ужасно, а видеть — едва ли не смерть. Связанных сестры понесли в темные тайные схроны и черные путаные ходы.

— Вот и еще один, — вскричала Кевог, передавая очередного опутанного воителя.

— Экий жирный, — сказала Киллен и покатила упитанного фения как колесо.

— Вот, — сказала Иаран, — чисто любовь, а не мужчина. Такого бы съесть, — бормотала она и облизывала губу, на которой щетина росла и наружу, и даже внутрь.

Опутанный вервием воин скулил у нее на руках, ибо понимал он одно: судьба ему пойти в пищу, и лучше 6 лежать ему захороненным где угодно, чем в этой пасти. На сем оставим их.

Глава пятая

В пещере была тишина, лишь голоса ведьм да едва слышные стоны фениев, а снаружи — устрашающий рев, ибо все вернулись с охоты, а с ними и псы; охотники оказались в пещере, а собаки-то нет.

Им хватило ума.

Сидели они у входа, взбешенные и устрашенные, ибо чуяли своих хозяев и опасность хозяевам, а может, ловили запахи из пещеры, им доселе неведомые, но очень тревожные.

Свора собак брехала и тявкала, рычала, выла, бурчала, скулила, пищала, лаяла и гомонила так, как не описать словами. То и дело какой-нибудь пес ловил средь тысяч запахов дух своего хозяина, шерсть на загривке вставала, как иглы ежа, и колюче щетинился гребень вдоль песьей спины. С красными глазами, с клыками наголо, с хриплым утробным фырком и рыком бросался тот пес к пещере, но замирал и сдавал назад, шерсть приглажена, хвост между ног, глаза скошены в жалкой неловкости и тревоге, и долгий тонкий вой скорби сочился из пасти его.

Три сестры взялись за каленые мечи с широкими долами и изготовились порубить фениев, но прежде еще раз выглянули из пещеры — посмотреть, нет ли там какого-нибудь убредшего фения, сбегавшего от погибели, — и увидели одного: он шел к ним с Браном и Школаном, псы скакали у его ног, и тут все остальные собаки принялись рвать глотки лаем и исходить на фырчанье, и вилять хвостами до одури при виде высокого, бравого, белозубого воина — Голла мак Морны.

— Этого убьем первым, — сказала Кевог.

Нет ему равных, — сказала Киллен.

— А любая из нас ровня сотне, — сказала Иаран.

Коварные, бесшабашные, возмутительные хрычовки двинулись навстречу сыну Морны, и когда увидал Голл их троих — выхватил меч, взялся за щит и добрался до ведьм в десять громадных прыжков.

Безмолвие воцарилось на белом свете, пока шла та битва. Ветер затих, облака замерли, старый холм затаил дыхание, воины в пещере превратились из людей в чистый слух, а собаки расселись просторно вокруг ратоборцев, головами к бою, наставив носы, пасти разинув, а о хвостах и забыли вообще. То и дело кто-нибудь из псов скулил шепотом или цапал легонько воздух, но кроме этого — ни звука, ни шевеленья.

Долгая была схватка. Тяжкая и хитроумная, и Голл победил отвагой, предвосхищением и великой удачей, ибо одним ловким ударом меча он разрубил двух тех великих бесовок на две равные части: по правую руку от Голла упали носы и усы, а по левую — коленки и стопы; тот удар прославился позже как один из трех величайших во всей Ирландии. Третья карга, впрочем, ухитрилась зайти Голлу за спину и скакнуть на него, как пантера, повиснуть умело, как многоногий цепкий паук. Но великий воитель скрутился в бедрах, мотнул плечами и сбросил ее с себя, как мешок. Прижал к земле, связал руки ремнями щита и собрался нанести ей последний удар, как воззвала она к его чести и храбрости.

— Отдаю свою жизнь под твою защиту, — сказала она. — И если отпустишь меня, я сниму заклятье с фениев и отдам их всех тебе.

— Согласен, — сказал Голл и развязал ее. Бесовка сделала, как обещала, и вскоре Фюн, Ошин, Оскар и Конан освободились, а следом и все фении.

Глава шестая

Каждый воин, выбираясь из пещеры наружу, вздрагивал и вскрикивал: отвага мира возвращалась в них, и чуяли они, что способны одолеть двадцатерых. Но пока обсуждали они приключение и объясняли друг другу, как состоялось оно, надвинулась по склону холма исполинская тень. То была четвертая дочь Конарана.

Три предыдущие дочери ужасны были на вид, но эта ужаснее. Одета в железо, жуткий меч на боку, шишкастая булава в руке. Замерла она у тел своих двух сестер, и горькие слезы полились ей в бороду.

— О горе мне, мои милые, — проговорила она, — я опоздала.

С этим свирепо воззрилась она на Фюна.

— Требую битвы, — взревела она.

— Твое право, — ответил Фюн. Повернулся он к сыну.

— Ошин, мое сердце, убей мне эту почтенную ведьму. — Но единственный раз в своей жизни Ошин уклонился от боя.

— Не смогу, — сказал он, — слишком слаб.

Фюн поразился.

— Оскар, — сказал он, — убьешь ли ты эту великую ведьму?

С унылой запинкой ответил Оскар:

— Не по силам.

И Конан отверг предложение, а также Кэльте мак Ронан и мак Лугайд, ибо не было среди них никого, кто бы не ужаснулся при виде той мощной отважной воительницы.