– Американец. Говорит, что занимается фотографией. Любой, кто снимает, может заявить, что он фотограф, и никто не сможет этого опровергнуть. Очень удобная профессия. Почти такая же удобная, как профессия сиделки, до того как их стали регистрировать и вносить в справочники.

– Сирл? – повторила мисс Юстон-Диксон, и ее рука, державшая яйцо, застыла в воздухе. – Случайно, не Лесли Сирл?

– Именно, – ответила пораженная Эмма. – Его зовут Лесли. По крайней мере, так он говорит. А что?

– Вы хотите сказать, что Лесли Сирл здесь? В Сэлкотт-Сент-Мэри? Но это просто невероятно!

– А что тут невероятного? – возразила Эмма, переходя к обороне.

– Но он же знаменитость!

– Половина жителей Сэлкотт-Сент-Мэри тоже знаменитости, – едко напомнила мисс Юстон-Диксон Эмма.

– Да, но они не фотографируют самых известных людей в мире! Знаете ли вы, что звезды Голливуда становятся на колени, упрашивая Лесли Сирла снять их? Есть кое-что, чего они не могут купить. Почет. Оказанную честь.

– Ну, мне думается, это реклама, – заявила Эмма. – Как вы полагаете, мы говорим об одном и том же Лесли Сирле?

– Ну конечно! Вряд ли существуют два Лесли Сирла, оба американцы и оба фотографы.

– Не вижу в том ничего невозможного, – фыркнула Эмма, умевшая стоять насмерть.

– Да нет, конечно же, это тот самый Лесли Сирл. Если вы не торопитесь на службу в церковь, мы можем прояснить все сомнения.

– Каким образом?

– У меня где-то есть его фотография.

– Лесли Сирла!

– Ну да. В «Бюллетене экрана». Я сейчас посмотрю, это займет не больше минуты. Звучит действительно захватывающе. Не могу припомнить более экзотической фигуры – и вдруг не где-нибудь, а в Сэлкотте!

Мисс Юстон-Диксон открыла дверцу покрытого желтой краской шкафа (его украшали также изображения цветов в баварском стиле) и вытащила оттуда аккуратные пачки сложенных «Бюллетеней».

– Ну-ка посмотрим. Она была напечатана года полтора назад, а может, и два.

Опытным движением она стала пропускать края страниц между большим и остальными пальцами, так что на мгновение оказывалась видна дата в углу каждого выпуска, и вытащила из пачки два или три номера.

– В конце каждого выпуска есть список вроде оглавления, – пояснила она, бросив газеты на стол, – так что за минуту можешь найти все, что нужно. Так удобно! – Затем, когда требуемый выпуск сразу не обнаружился, добавила: – Но если вы из-за этого опоздаете к службе, оставьте все и заходите на обратном пути. Пока вы будете в церкви, я все просмотрю.

Но теперь ничто не могло заставить Эмму уйти отсюда раньше, чем она увидит эту фотографию.

– А, вот она! – воскликнула наконец мисс Юстон-Диксон. – Заметка называется «Красотки и оптика». Я понимаю, трудно требовать и информацию, и стиль за три пенса в неделю. Однако, если я правильно запомнила, статья была гораздо приличнее, чем заголовок. Вот. Тут несколько его работ, – не правда ли, снимок Лотты Марлоу очень удачный? – а тут, вверху страницы, видите, его автопортрет. Это ваш гость?

Снимок был сделан в странном ракурсе, с замысловатой игрой света и тени. Скорее композиция, чем портрет в старом смысле слова. Но это несомненно был Лесли Сирл. Тот самый Лесли Сирл, который сейчас жил в «башенной» спальне в Триммингсе. Если, конечно, у него не было двойника, тоже Лесли, тоже Сирла, и они оба не были американцами и фотографами. Но на это даже Эмма не надеялась.

Она бегло просмотрела статью, которая, как справедливо заметила мисс Юстон-Диксон, была откровенным панегириком молодому человеку и его работам и вполне могла быть напечатана в «Тиэтр артс мантли»[10]. В статье приветствовали его возвращение на Побережье, где он, как и всегда, собирался пробыть некоторое время, завидовали его полной свободе в остальное время года и описывали новые, сделанные им портреты звезд, особенно портрет Дэнни Мински в роли Гамлета. «Слезы смеха, которые исторгнул у нас из глаз Дэнни, ослепили нас, и мы не разглядели этот профиль Форбса-Робертсона. Явился Сирл и показал нам его», – говорилось в статье.

– Да, – подтвердила Эмма, – это… – Она чуть была не сказала «тот тип», но вовремя спохватилась: – Это тот самый человек.

Нет, предусмотрительно заявила она, она не знает, сколько он пробудет, он гость Лавинии, – но мисс Юстон-Диксон безусловно увидится с ним до его отъезда, если это будет в человеческих возможностях.

– Если же нет, – решительно сказала мисс Юстон-Диксон, – передайте ему, пожалуйста, что я восхищаюсь его работой.

А вот этого-то Эмма вовсе и не собиралась делать. Она вообще не хотела говорить дома о том, что увидела. Эмма отправилась на службу и сидела в церкви на скамье, постоянном месте обитателей Триммингса; вид у Эммы был безмятежный и благожелательный, но чувствовала она себя совершенно несчастной. Этот тип был не только «привлекателен», он был личностью, что делало его еще более опасным.

У него была всемирная слава, которая, насколько понимала Эмма, могла соперничать со славой Уолтера. Несомненно, водились у него и деньги. Плохо было, когда приходилось бояться только его «привлекательности». Теперь выяснялось, что он завидный жених. На его стороне оказывалось все.

Если бы можно было призвать все силы тьмы на голову Сирла, Эмма сделала бы это. Но она находилась в церкви, и приходилось пользоваться средствами, которые были под рукой. Поэтому она воззвала к Богу и его ангелам, прося уберечь Лиз от зла, оказавшегося у нее на пути. Это означало – от возможности того, что, когда придет время, Лиз не унаследует состояние Лавинии.

«Сохрани ее верной Уолтеру, – молилась Эмма. – И я… – Она попробовала придумать какой-нибудь выкуп, но в тот момент ничего в голову не пришло, и она только повторяла: – Сохрани ее верной Уолтеру», не добавляя к этой фразе никакого обещания и уповая на бескорыстную доброту Господа.

Вид дочери и Сирла, стоявших опершись на маленькую боковую калитку в саду Триммингса и хохотавших, как дети, отнюдь не успокоил Эмму и не укрепил ее веру в Господа. Возвращаясь из церкви домой, она по луговой тропинке подошла к ним сзади и была встревожена какой-то особой теплотой и юностью, которыми веяло от их веселости. То, что явно отсутствовало, когда Лиз и Уолтер бывали вместе.

– Что мне нравится больше всего – так это один-два ярда Ренессанса перед кусочком карниза Бордера, – говорила Лиз. Они явно играли в свою любимую игру – забавлялись по поводу безумств бредфордского магната.

– Как это он забыл про ров, а? – спрашивал Сирл.

– Наверное, он начинал жизнь, копая канавы, и не хотел, чтобы что-нибудь напоминало ему об этом.

– А я думаю, он не захотел тратить деньги, чтобы выкопать яму, а потом заполнить ее водой. Ведь он янки, правда?

Лиз «допускала», что в крови северных народов и жителей Новой Англии есть много общего. Тут Сирл увидел Эмму, поздоровался с ней, и они все вместе пошли к дому, не переставая играть в свою игру, нисколько не смущаясь присутствием Эммы и даже втягивая ее в свою забаву и призывая разделить удовольствие.

Эмма смотрела на смугловатое личико Лиз и пыталась вспомнить, когда она видела дочь такой оживленной, настолько переполненной радостью жизни. Чуть позже она вспомнила. Это было на Рождество, давным-давно. Тогда Лиз за один короткий час впервые увидела и снег, и свою первую рождественскую елку.

До сих пор Эмма ненавидела только красоту Сирла. Теперь она стала ненавидеть Лесли Сирла самого.

Эмма надеялась, что Сирл спокойно уедет раньше, чем откроются еще какие-нибудь его достоинства, но ее ждало разочарование. Сирл не скрывал, что приехал в Англию отдохнуть. У него не было ни родственников, ни близких друзей, которых он должен был бы посетить, у него был фотоаппарат, он намеревался вовсю использовать его, и, похоже, не было причин, почему бы ему не пожить в Триммингсе и не поснимать. Увидев почти нетронутую прелесть Орфордшира, Сирл объявил, что намерен найти хороший отель в Кроуме и сделать его базой своих вылазок. Но Лавиния немедленно заявила, что это нелепо. Он может жить в Триммингсе и совершать набеги так же далеко и с теми же результатами, что и из Кроума. Зачем ему каждый вечер возвращаться в отель и сидеть в компании случайных знакомых в гостиной отеля, когда он может возвращаться к ним, в уютную комнату в башне Триммингса?