– Как! Я тоже поеду с вами? – удивилась Эмилия.
– Само собою разумеется. Как могли вы предположить, что мы бросим вас здесь одну. Я вижу, вы все думаете о шевалье Валанкуре. Он, кажется, еще не уведомлен о нашем отъезде, но скоро узнает обо всем. Синьор Монтони отправился известить госпожу Клерваль о том, что мы уезжаем, и вместе с тем сказать ей, что о предполагаемом союзе вашем с Валанкуром не может быть и речи.
Равнодушие, с каким госпожа Монтони уведомляла племянницу о том, что она должна расстаться навсегда с человеком, с которым ей на днях предстояло соединиться на всю жизнь, поразило Эмилию. Сдерживаясь, стараясь быть спокойной, она спросила, что за причина этой неожиданной перемены. Но из слов тетки ничего не смогла понять, кроме того, что синьор Монтони не желает этого союза и находит, что Эмилия может сделать гораздо более блестящую партию.
– Я предоставляю это дело всецело моему мужу, – прибавила мадам Монтони, – но должна сказать, что Валанкур никогда не пользовался моим расположением. Меня уговорили, иначе я никогда не дала бы своего согласия на его брак с вами. Я была настолько слаба – со мной это иногда случается, – что не могла хладнокровно видеть чужое горе, и вот я уступила вам, вопреки рассудку. Но синьор совершенно ясно доказал мне безрассудство этого брака, и в другой раз ему уже не придется укорять меня. Я решила, что вы подчинитесь тем, кто сумеет руководить вами, я все устрою, что нужно для вашего счастья.
Может быть, Эмилия в другое время и оценила бы красноречивые доводы тетушки, но в ту минуту она была так поражена неожиданным ударом, обрушившимся на ее голову, что едва понимала, что ей говорят. Каковы бы ни были слабости госпожи Монтони, она уж никак не могла упрекнуть себя в излишнем сострадании и нежности к другим людям, в особенности же к Эмилии. То же самое тщеславие, что раньше побуждало ее породниться с семейством госпожи Клерваль, теперь, наоборот, заставляло ее расторгнуть эту помолвку. Собственный брак с Монтони утешил ее честолюбие, и она задалась целью сыскать более выгодную партию для племянницы.
В ту минуту Эмилия была слишком удручена, чтобы возражать тетке или просить ее о чем-нибудь. Она было заикнулась, чтобы высказать свои мысли, но от волнения не могла говорить и удалилась в свою комнату, чтобы поразмыслить наедине о неожиданном, поразившем ее событии. Даже в тиши уединения она долго не могла оправиться и собраться с духом, когда же успокоилась, она ясно поняла, что Монтони хочет показать свою власть, распоряжаясь ее судьбою. Ей даже пришло в голову, уж не старается ли он в пользу своего приятеля Кавиньи. Она с ужасом думала о том, кому была поручена опека над нею. Но при воспоминании о возлюбленном все прочее поблекло и все ее мысли опять затуманились безысходным горем.
В таком состоянии смятения и расстройства она пробыла несколько часов. Когда ее позвали к обеду, она попросила позволения остаться в своей комнате. Но госпожа Монтони была одна, и просьба девушки не была уважена. Эмилия и ее тетка мало разговаривали за обедом. Одна была всецело поглощена своим горем, другая расстроена неожиданным отсутствием Монтони. Не только самолюбие страдало от такой невнимательности к ней, но и ревность ее была встревожена: она подозревала, что супруг отправился на какое-то таинственное свидание.
Когда прислуга удалилась и обе женщины остались одни, Эмилия завела речь о Валанкуре, но тетка, не смягчаясь жалостью к ней и не чувствуя никаких угрызений совести, даже рассердилась, что смеют противиться ее воле и не признавать авторитета Монтони, хотя Эмилия все время говорила с обычной своей кротостью. Наконец после долгого бесцельного разговора Эмилия ушла в слезах.
Проходя по сеням, она увидела, что кто-то вошел в ворота. Ей показалось, что это Монтони, и она ускорила шаги, но вдруг услышала позади знакомый голос Валанкура.
– Эмилия! Эмилия! – окликнул он ее взволнованным голосом.
Она обернулась и, взглянув на него, была поражена его изменившимся лицом.
– Вы плачете, Эмилия! Мне необходимо говорить с вами. Так много я должен сказать вам! Пойдемте куда-нибудь, где мы могли бы побеседовать без стеснения. Но вы дрожите, вы больны! Вы едва стоите на ногах…
Увидев открытую дверь какой-то комнаты, он поспешно схватил Эмилию за руку и повел ее туда. Она попыталась выдернуть руку и проговорила с томной улыбкой:
– Мне уже лучше. Если хотите видеть тетю, то она в столовой.
– Я хочу говорить с вами, Эмилия, – ответил Валанкур. – Боже мой, неужели уже до этого дошло? Неужели вы соглашаетесь отвергнуть меня? Выслушайте меня внимательно всего несколько минут!..
– После того, как вы повидаетесь с тетей! – сказала Эмилия.
– Придя сюда, я и так уже был несчастен! – воскликнул Валанкур. – Не растравляйте же моего горя этой холодностью, этим жестоким отказом!
Отчаяние, звучавшее в его голосе, тронуло сердце Эмилии, но она все не соглашалась выслушать его раньше, чем он повидается с госпожой Монтони.
– Где же ее муж? Где же сам Монтони? – спросил Валанкур изменившимся голосом. – Вот с кем мне необходимо говорить!
Эмилия, испуганная гневом, сверкавшим в его глазах, со страхом уверяла, что Монтони нет дома, и просила любимого успокоиться. Один звук ее голоса мгновенно смягчил его раздражение.
– Вы больны, Эмилия, – проговорил он нежно. – Ах, эти люди погубят нас обоих!
Эмилия уже не противилась, когда он повел ее в соседнюю приемную. Тон, которым он произнес имя Монтони, так испугал ее, что в эту минуту ей прежде всего хотелось как-нибудь успокоить его справедливый гнев. Валанкур выслушал ее доводы и просьбы и ответил на них взглядами, полными отчаяния и нежности, скрывая, насколько мог, свои чувства к Монтони, чтобы не встревожить ее еще более. Но она заметила, что это притворство. Его напускное спокойствие беспокоило ее все больше, и она наконец высказалась, что считает неполитичным требовать свидания с Монтони, так как это может сделать их разлуку окончательной. Валанкур уступил этим доводам. Трогательными просьбами ей удалось получить у него обещание, что хотя бы Монтони и настаивал на своем намерении разлучить их, однако он, Валанкур, не будет стараться отплатить ему каким-нибудь насилием.
– Ради меня, – проговорила Эмилия, – откажитесь от мести, подумайте, как сильно это заставит меня страдать!
– Ради вас, Эмилия, – отвечал Валанкур, – я сдержу себя. – При этом глаза его наполнились слезами горя и нежности. – Но хотя я даю вам торжественное обещание исполнить ваше желание, однако не ожидайте, что я покорно подчинюсь этому Монтони. Если б я подчинился, то был бы недостоин вас. О Эмилия, неужели он надолго разлучит меня с вами? Скоро ли вы вернетесь во Францию?
Эмилия пробовала успокоить его уверениями в своей неизменной привязанности. Она говорила ему, что через год освободится от опеки тетки, достигнув совершеннолетия, но все эти доводы принесли мало утешения Валанкуру. Он знал, что Эмилия и тогда будет находиться в Италии и что власть ее опекунов не прекратится, даже когда они утратят над нею законные права, но он сделал вид, что утешен ее уверениями. Эмилия, успокоенная данным ей обещанием и кажущимся самообладанием Валанкура, уже встала, чтобы уйти, как вдруг в комнату вошла ее тетка.
Она бросила строгий, укоризненный взгляд на Эмилию, которая тотчас вышла из комнаты, и с неудовольствием покосилась на Валанкура.
– Не ожидала я от вас такого поступка, – начала она, – и не рассчитывала видеть вас в своем доме, после того как вас известили, что посещения ваши нежелательны. Еще менее думала я, что вы будете искать тайного свидания с моей племянницей и что она согласится видеться с вами без моего ведома.
Валанкур, чтобы снять с Эмилии это обвинение, объяснил, что он пришел исключительно с целью видеться с Монтони. Затем заговорил о своем деле сдержанно и почтительно, считая такой тон обязательным в разговоре со всякой женщиной, даже и такой, как госпожа Монтони.
Но его объяснения были встречены резким отпором, госпожа Монтони опять стала выражать сожаления, что слишком поддалась чувству сострадания; теперь она сознает безумие своего первоначального решения и во избежание повторения подобной ошибки поручила это дело всецело своему мужу, синьору Монтони.
