Это «почему» прямо-таки обжигало сознание лейтенанта в те считанные минуты, во время которых он неуклонно приближался к земле. Он опять вспомнил кабину самолета, полусогнутую неподвижную фигуру своего нелюдимого спутника, колючие, сверлящие глаза. Холодные, недобрые глаза... Теперь он ясно понял, что взгляд был не просто неприятным, а именно недобрым. «Почему он так смотрел на меня? Почему стрелял?» От этого скользкого, неподдающегося «почему» ярость снова прилила к сердцу Савочкина:

— Ты не знаешь, на какой высоте мы летели. А я знаю. Я буду раньше тебя на земле. Раньше!..

Заснеженная, неприметная с высоты земля надвинулась внезапно. Савочкин не удержался на ногах, и его проволокло несколько метров. Поднявшись, он попытался погасить парашют, но чуть не вскрикнул от боли в левой руке, — она почти не повиновалась ему. Только тут до него дошло, что он ранен.

Действуя лишь одной правой, Леонид не без труда справился с парашютом. Судя по всему, он опустился на луг или на поле: в одной стороне не видно ничего, кроме снежного простора, в другой, совсем рядом, чернеет темная стена леса.

А тот? Неужели уже успел приземлиться? Нет, не может этого быть, иначе грош цена лейтенанту Савочкину и всей его парашютно-десантной подготовке. Тот где-то еще там, наверху, и вот-вот должен появиться.

Понимая, что медлить нельзя, Леонид захватил парашют и побежал к лесу. Когда перед ним возникли заснеженные деревья, он остановился. А вдруг здесь немцы? Вдруг за ним наблюдают? Савочкин вытащил пистолет, помедлил какое-то мгновение, но потом, почему-то уверовав, что таинственная лесная чащоба не таит никакой опасности, решительно шагнул вперед. У первой сосны он остановился и привалился к ее холодному, шершавому стволу.

Было тихо. Из-за тучи выглянула луна, и в ее свете лес стал похож на какую-то красивую картинку из далекой детской сказки — серебристо-голубоватый, с белыми шапками снега. «Если б кто-нибудь тут был, уже показался бы», — подумал Леонид и, взглянув на поле, вздрогнул, подался всем телом вперед. Там, на белом фоне, появилось темное пятно. Это был тот, в меховой куртке. Острое зрение десантника помогло Савочкину определить, что делает его недавний спутник. Приземлился удачно, устоял на ногах. Погасив парашют, освобождается от подвесной системы. Пошел. Но куда? Берет правее, значит, тоже имеет в виду лес.

Перебегая от дерева к дереву, лейтенант двинулся наперерез человеку, идущему к лесу. Каждая сосна и ель, каждый куст и шаг все больше и больше сближали их. Укрывшись за сосной, Леонид наблюдал за нескладной и угловатой фигурой парашютиста, приближавшегося к нему. Вот он остановился, прислушался. Вот шагнул снова. Савочкин до боли в пальцах сжал рукоятку пистолета и крикнул:

— Руки вверх!

Парашютист отпрянул на шаг назад и замер на месте, захваченный врасплох, оглушенный этим внезапным окриком.

— Руки вверх! — уже спокойнее повторил Савочкин.

Свернутый парашют упал к ногам, руки медленно, словно нехотя, поползли вверх. Потом послышался сиплый, как будто простуженный голос:

— Приказание выполнил. С кем имею дело?

— Сейчас узнаешь. — Волна ярости снова захлестнула Леонида, и он, выйдя из своего укрытия, пошел на человека в меховой куртке: — Говори, гад, почему стрелял в меня?..

— Т-ты? — выдохнул тот, узнав лейтенанта, и попятился от него, как от привидения. Правая рука скользнула к карману, но Савочкин опередил его. Он выстрелил, рука не дотянулась до кармана, и человек, качнувшись в одну, затем в другую сторону, рухнул на снег.

— Дурак! — как-то совсем миролюбиво сказал Леонид. — Говорил тебе «руки вверх», так нет, не послушался...

Он шагнул к лежавшему и уже в следующее мгновение понял, что совершил ошибку. Сильным рывком, каким обычно бегуны срываются со старта, тот бросился на него, и, оплошай лейтенант самую малость, не избежать бы ему удара ножом, который сверкнул в левой руке его противника. Но Савочкин вовремя увернулся, человек в меховой куртке пролетел мимо и, не удержавшись на ногах, плюхнулся в сугроб. Леонид мгновенно навалился на него и два раза ударил пистолетом по голове. Тот сделал несколько отчаянных попыток сбросить с себя десантника, но после третьего удара тело его обмякло.

Вырвав из его руки нож и вытащив из кармана парабеллум, Савочкин поднялся. Бешено колотилось сердце, болела левая рука.

Немного отдышавшись, он отрезал от парашюта длинный кусок стропа и снова склонился над своим противником. Тот лежал без движения, но когда лейтенант начал стягивать с его плеч вещевой мешок, чтобы связать руки, человек застонал.

Еще раз убедившись, что он скручен крепко, Леонид взглянул на часы. Было без пятнадцати пять. Он еще не знал, что будет делать с пленником, лежащим на снегу, но понимал, что недалек рассвет и надо немедленно уходить отсюда. Самолет вряд ли прошел незамеченным, следы на снегу остались, может быть кто-нибудь слышал и выстрел.

Прежде всего надо спрятать парашюты. Он сунул их под корягу, темневшую невдалеке, и забросал снегом. Затем, пристроив за плечи вещевой мешок своего пленника, подошел к нему. Тот уже пришел в себя, шевелил ногами, видимо пытаясь встать. Савочкин помог ему подняться и сказал:

— Иди!

— Куда? — спросил тот.

— Туда! — Леонид махнул пистолетом в глубину леса.

— Зачем? Шлепнуть хочешь — валяй здесь. Не все ли равно...

— Не твое дело. Иди, гад!..

— А ты не лайся, лейтенант, — угрожающе проговорил человек в меховой куртке, — делай, что задумал, но не лайся. Не забывай, что я — капитан Красной Армии.

Снег в лесу был не таким глубоким, как на опушке: зима еще лишь началась и успела намести его только по границе леса и поля.

Петляя между кустами и деревьями, то натыкаясь на небольшие сугробы, то выходя на совершенно чистые места, на которых под ногами шуршала замерзшая осенняя листва, двое брели по этому лесу, тихому, сонному, казалось не таящему в себе никакой опасности. Шагая за своим пленником, Савочкин мучительно размышлял: что же все-таки делать? Вначале у него было намерение, как только они войдут в лес, сразу же потребовать у того, идущего впереди, ответа: почему он стрелял в него? Но затем это намерение оттеснилось другим: прежде всего нужно как можно дальше уйти от места, где они приземлились. А куда дальше? Через линию фронта?

Они обходят ели и сосны, толстые и тоненькие березки. Тот, впереди, шагает тяжело и неровно, как будто тащит на своих плечах непосильный груз, который вот-вот пригнет его к земле. Леониду кажется, что сам он идет значительно бодрее, но это только кажется: в движениях появилась вялость, хочется спать, левая рука болит, рукав комбинезона становится тяжелее — он набухает кровью.

Луны уже нет, и вместе с ней из леса исчез голубоватый полумрак, который позволял различать не только деревья, но и маленькие кустики, и пни, полузанесенные снегом. Полумрак сменился темнотой, за которой вот-вот должен последовать другой свет — утренний.

На небольшой поляне человек в меховой куртке вдруг привалился к стволу высокой сосны и сказал:

— Не могу. Дай передохнуть минутку...

Савочкин прислонился к соседнему дереву и в этот момент услышал воющий гул в небе. Постепенно нарастая, усиливаясь, он все приближался и наконец поплыл над его головой.

«Юнкерсы»! — определил лейтенант. — Пошли на Москву. Значит, фронт там, идем правильно. А если фрицы уже отбомбились?» Но тут ему вспомнились напутственные слова комбрига в день вылета: «Гляди, Савочкин, вот твой квадрат. Это — райцентр. Это — две дороги. Между ними — лесной массив. Выброску произведешь здесь...»

«Что ж, — подумал Леонид, — лес не бесконечен. Где-то впереди должна быть дорога, и тогда все станет ясно». Его размышления прервал хриплый голос:

— Слушай, лейтенант!

— Чего тебе?

— В левом кармане у меня папиросы. Курить хочется...