– Да, капитан убит. У него перерезано горло, пульса нет. Его секретарь был видимо заколот в сердце, так как на его рубашке виднеется кровь, пульса нет.
– Ты единственный, по моей логике, кто знал о месте нахождения капитана Сорокина. Неужели ты способен на такой гнилой поступок, Дима? – спросил лейтенант уже даже не столь обвиняющим, сколько жалеющим и сострадающим тоном.
– Лейтенант, при всём уважении к вам… Я даже подумать не мог, что вы обвините меня! Я уважал капитана, хоть он и был деспотом. Я никогда не желал ему смерти, тем более не желал ему смерти во время наступления немцев. Вы же знаете мой характер: я верный царист, я никогда не предам старшего по званию, особенно в военное время, когда моей Родине угрожает опасность! Вы же меня знаете, господин лейтенант…
– Дмитрий, у меня есть основания, чтобы не верить тебе. Во-первых, как я уже сказал, ты единственный, кто находился в комнате капитана во время убийства. Во-вторых, ты точно знал, что капитан не ждёт гостей и ненавидит, когда к нему заходят, однако это тебя ничуть не смутило. Думаю, достаточно. Я не стану сейчас помещать тебя под военный арест, однако по окончанию битвы ты будешь осуждён и, уверяю тебя, заточён навечно в темницу, в которой проведёшь остаток своих дней. А пока запомни, ни слова о смерти капитана! Никому.
Дмитрий вздрогнул. Он не мог ничего сказать лейтенанту на его обвинения, ведь если бы сказал, что его подвели его нетерпение и случайность, то ему бы точно не поверили. Сержант просто не знал, что ему делать. Он хотел было выхватить из-за пояса свой пистолет, приставить к затылку уже разворачивающегося лейтенанта и покончить со свидетелем раз и навсегда, ведь он точно знал, что во время паники в крепости, ливня и грозы выстрел из пистолета вплотную вряд ли будет слышен, однако какая-то неведомая сила вновь удержала его от необдуманных действий, поэтому сержант отказался от этой идеи.
Но у него созрел другой план. Дмитрий предположил, что во время наступления немцев лейтенант будет находиться на поле боя вместе с порученной ему дивизией, будет вести огонь вместе со своими и, скорее всего, тоже может быть ранен. Поскольку в крепости было три медика, а солдат в тысячи раз больше, помощь была им просто необходима, так что Дмитрий, который ранее учился на врача, мог бы вполне помочь им. В тот момент, когда лейтенант по счастливой для сержанта случайности будет ранен, он тут же будет доставлен в укрытие лично им, а сам Дмитрий, якобы по ошибке, вколет офицеру не тот препарат. «О Господи Боже, да прости ты мою глупую голову! О чём я только думаю?! Меня обвиняют в убийстве своего командующего, а я что и вправду хочу им стать? Нет уж, к чёрту это! Я не стану просто так убивать лейтенанта Астапова, пусть даже после наступления буду осуждён, но не стану. У него ведь жена есть и сын. Как я буду жить дальше, если все их страдания по умершему близкому будут только из-за меня. При чём не из-за того, что не сумел спасти, а из-за того, что не захотел. Ну уж нет, пошло оно к чёрту!»
Сержант подбежал к деревянной стойке, схватил одно из ружей, висевших там на случай неожиданного наступления на крепость, и отправился к своему 9-ому полку. Когда сержант прибыл на позицию, он услышал крик, доносящийся от ворот крепости.
– Эй что там происходит? – крикнул со всей мощи Дмитрий, – не уж то немцы уже идут?
– Нет, господин сержант, – донёсся голос одного из солдат, – тут человек бежит, похож чем-то на малоросса. Кричит, помощи просит.
В ворота крепости вбежал человек невысокого роста, одетый в лохмотья с простреленной в правом углу шляпой на голове и ножом в руках. Увидев одного из солдат, он тут же кинулся к нему, упал на колени и стал просить его о помощи и о приюте, а потом опустил голову и стал читать молитву.
– Мужик, мужик, успокойся ты! – встревоженно ответил ему солдат, – спасём мы тебя, не переживай, всё хорошо будет. Ты кто такой вообще и от-куда бежишь? Почему сюда?
– Братья, послушайте, послушайте меня! Мою семью немцы расстреляли, мой дом сожгли, разграбили, мне чудом удалось сбежать! Тут рядом с крепостью, километрах в четырёх есть деревня, в которой я и жил, а о немецком наступлении ничего и не слыхивал! Помогите мне, умоляю, люди добрые, мы ведь с вами все одной крови, от одного Бога все рождены! – с этими словами мужик сорвал с шеи цепь, на которой висела иконка и крест и поднял вверх, умоляюще смотря на солдата.
– Тихо, тихо, успокойся. Мы не немцы, мы – русские, мы братья тебе. Не нужно мне креста твоего, знаю, что все от одного Бога на землю посланы, – сказал солдат уже с удивлением, не понимая, почему человек ведёт себя так зашуганно и странно.
– Не нужен крест, так возьмите деньги! Ваше благородие солдат, возьмите деньги! – мужик сунул руку в карман и вытащил оттуда мешочек с деньгами.
– Да не нужно денег от тебя, мы тебя и так возьмём, успокойся, – отвечал солдат на очередную мольбу мужчины, – господин сержант, подойдите, пожалуйста, сюда!
– Что случилось, солдат? – спросил только что подошедший Виктор.
– Вот, ваше превосходительство, мужчина приюта просит. Говорит, семью убили, дом сожгли.
– Встань, дружище. Ты, скажи, где родился? Как имя твоё? – по-дружески спросил Виктор мужика.
– Меня зовут Николай, если на русский лад говорить, у себя же Мiколой называли. Я в Киеве родился, малоросс я, но ведь брат вам! Ведь брат?
– Брат, конечно брат, мы все в России братья. Вы, малороссы, соседи ваши, новороссы, поляки, белорусы, все народы нашей великой страны вместе живут, жили и будут жить, – после этих слов, сержант Виктор подошёл к солдату и приказал ему отвести беженца в Цитадель, разместить в безопасном месте и вернуться на позицию.
– Пойдёмте со мной, Николай, – произнёс солдат и, развернувшись, повёл мужика в сторону Цитадели. Тот, обрадовавшись такому тёплому приветствию в крепости, с радостью пошёл за солдатом, попутно расспрашивая его о войне и о сооружении, не зная вовсе того, что через полтора часа крепости придётся обороняться от проклятых немецких убийц, захотевших прибрать русское богатство к своим рукам.
– Послушай, Мiкола, а почему ты нас так боялся-то, а?
– Ох, лучше уж и не рассказывать тебе об этом… Это было давно, меня тогда забрали на службу на Кавказ. Там я познакомился с хорошим человеком – Алёшей, который на протяжении всей моей армейской карьеры помогал мне, объяснял, что да как, защищал от тамошних задир и так далее. Однако, когда мне оставалось полгода до конца службы, Алёша уехал домой, попрощавшись со мной и подарив мне вот тот крест, который сейчас я ношу на шее. «На счастье» – говорил он. Однако крест не помог мне сохранить свою психику и мнение о русских людях. Через неделю после отбытия Алёши, я наткнулся на компанию сержантов, избивавших на заднем дворе нашего корпуса небольшую собаку, вроде дворнягу. Один из них бил её ногами, а два других держали спереди и сзади, при этом все они очень громко и злобно смеялись. Меня аж в дрожь взяло от увиденного. Я кинулся помогать собачке, однако при виде меня, один из тех, кто держал бедное животное, достал пистолет из кобуры и направил на меня. Тогда сержант, избивающий пса, остановился и повернулся в мою сторону. Дальше он медленно подошёл ко мне и спросил лишь: «Чего надо, сопляк?» Я не мог сдерживать себя, так как был парень вспыльчивый, поэтому ответил: «Отойдите от собаки, скоты! Дайте ей спокойно уйти, в чём она виновна?» «А ты, смотрю я, смелый!» – ответил мой собеседник и, достав из кобуры уже свой пистолет, нацелился на собаку. «Выбирай: либо ты, либо этот жалкий пёс», – сказал он с ухмылкой и засмеялся как последний подонок. У меня голова закружилась, в глазах потемнело на пару секунд. Я не мог ровно дышать, сердце колотилось, но я понимал, что не могу дать собаке умереть. Я собрал последние силы в кулак и проговорил: «Не трогайте животное». «Тогда ты, смельчак!» – злорадно ответил сержант и перевёл ствол на меня, велев своему приятелю отпустить собаку. Та, заскулив, побежала прочь из нашего лагеря и больше, надеюсь, не возвращалась к этим скотам. Однако теперь под угрозой стояла моя жизнь. Я не мог больше думать о чём-то рационально, я закрыл глаза, взял в руку висящий на шее крест и стал молиться. Увидев это, сержант на секунду опустил руку с пистолетом, однако потом тут же вернул её на место. Возможно в тот момент в его голове промелькнул светлый лучик человечности и сострадания, однако тьма его гнилого сознания тут же поглотила этот лучик и не дала ему даже шанса на то, чтобы спасти умирающего человека и умирающую душу. Сержант же, пораскинув мозгами, опустил пистоле чуть ниже и, прицелившись в районе ноги, спустил курок. Пуля, вылетевшая также мгновенно, как бьёт в дерево молния или падает капля дождя, прошла через мою ногу насквозь, разорвав мышцы и повредив коленную чашечку. На секунду я почувствовал неумолимую боль, однако буквально через мгновение, после моего падения на землю, эта боль ушла, однако появилась другая. Это была ужасная ноющая боль, будто в ногу загнали гвоздь и оставили там. Эта боль была настолько ужасна, что я не мог её терпеть и, закрыв глаза, потерял сознание. Дальше единственное что я помню – свет. Как свет в конце туннеля, который отдаляется по мере твоего продвижения в его сторону. Свет, который сеет в сердце слепую надежду, на спасение или счастье, однако с каждой минутой забирает её по кусочку и в конце разрывает полностью. Однако в тот раз что-то высшее и незримое сжалилось надо мной, и я открыл глаза. Я лежал на своей кровати в казарме, а рядом сидел Алёша. Да, он вернулся в часть, потому что забыл здесь свой дневник, который он вёл на протяжении всей жизни, однако по счастливой случайности увидел, как на заднем дворе трое сержантов смеются надо мной, лежавшим в грязи без сознания и с простреленной ногой. Поскольку он на тот момент был в чине старшего лейтенанта, он немедленно разогнал их, а через час все они отправились под военное заключение. Дальнейшая судьба их мне не известна, однако по слухам, ходившим в нашей части следующий месяц (моё время пребывания там увеличилось из-за ранения ноги и лечения), двоих из них сослали в Сибирь, а третьего расстреляли за неповиновение указу военного суда и попытку побега из заключения. Однако несмотря на то, что эти трое избивали невинное животное, несмотря на то, что прострелили мне колено и, вероятно, убили бы, несмотря на то, какие гнилые были у них сердца, я всё равно испытываю небольшую жалость и сострадание, однако не столько к ним, сколько к их матерям и отцам. Подумать только, ведь где-то родители лишились своего сына, цели своей жизни навсегда. Где-то родители даже не знают, где искать их детей, которые возможно и не были плохими в их глазах. Ведь ребёнок никогда не будет убийцей или преступником в глазах своих родителей, потому что родители любят своего ребёнка больше, чем свою жизнь. Так что их, пожалуй, можно понять, когда они ради своих детей совершают абсолютно несуразные действия или поступки, ведь они любят тех, кого растили, кого воспитали и ради кого жили, живут, будут жить и даже погибнут. Алёша же оставался со мной всё время, пока я выздоравливал, приходил в чувства, наново учился ходить и в целом пользоваться правой ногой. Никто в части по правде говоря не любил меня так, как мой лучший на тот момент друг. Они были великороссы, а я – малоросс. Честно говоря, я даже могу понять их, ведь они считают себя великими из-за своих вождей, из-за Царя, который ведёт империю в небытие, уничтожает свой народ и страну. По правде говоря, я боюсь обсуждать такие темы, однако вижу, что вам можно доверять. У вас глаза добрые, руки ваши не запачканы кровью других, а совесть чиста. Я это вижу, поверьте. Я знаю, что русские – хороший народ, знаю, что они любят своих братьев и сестёр, любят малороссов, белорусов, поляков, новороссов и так далее. Однако они не понимают этого. Поляки, например, считают русских наихудшим народом мира из-за того, что они спасли восточные земли их империи от завоевания западных держав и полной эксплуатации их природных ресурсов, ликвидации их народности и культуры в корне, как это случилось с Венграми, Чехами, Аквитанцами и другими народами, захваченными западными державами. Я уверен, что если бы не глупость присоединённых народов, если бы не вечные восстания и бунты, то большинство русских, пожалуй, относились бы к ним не так, как относятся сейчас. Но это всё философия, причём лично моя.
