А в кабинете моих финансовых зубров уже приоткрылась дверь, а там наша Зоечка, улыбаясь белоснежной улыбкой, показывает на стол, где стоит бутылка хорошего коньяка, желтеет лимон, нарезана ветчина и та самая булка, которая любит хрустеть. Ну какой же француз откажется от халявы? Немец еще мог бы… Нет, немцы тоже халяву любят.
Чему я всегда удивлялся, когда читал или смотрел иностранные фильмы — отчего-то кофе полицейскому, во время службы, с посторонними лицами пить нельзя, а глоточек виски или коньяка можно. И впрямь. Инспектор, вытащив из жилетного кармана часы, заметил:
— Я сегодня до трех, так что, рабочий день почти подошел к концу, вполне могу себе позволить…
Сергей Сергеевич кивнул мне — мол, дальше мы сами, а я вернулся к текущим делам, хотя сам бы с удовольствием посидел и послушал (если, разумеется, удалось бы разговорить инспектора — а с коньячком бы удалось!) кому и зачем понадобился обыск, но, увы. Начальнику торгпредства с инспекторами пить не положено. И дело-то не в моем чванстве, а в элементарной субординации, которую французы чтут. Не станет генерал (это я!), пить с майором (инспектором). Мне-то все равно, но месье Левин будет чувствовать себя неловко, а вот с Барминовым, числившимся полпредом, вполне-вполне. А полицейских угостят мои молодые помощники и тоже, что-нибудь да выяснят.
Я же отправился выяснять — вызнали ли что-то супруги Исаковы у арестованного Блюмкина? Не пешком, как в былые времена, а на машине, со своим водителем, да еще и с охранником. С некоторых пор у меня такой появился. А что делать?
Александр Петрович и Светлана Николаевна не говорили, где они сняли себе первое семейное гнездышко, но я и так знал. Гостиница «Виолетта», а где же еще?
Машину я оставил за углом, а сам неторопливо пошел к парадному входу. И, как в старые добрые времена, на крылечке стоял Дорофей Данилович и, опять потирал ушибленную руку.
— Кого это ты опять приголубил? — поинтересовался я вместо приветствия.
— А, это ты Севка, — кивнул мне швейцар, уходя от ответа на вопрос, а потом сразу же заявил. — Извини, земляк, но нынче у нас порядки другие. Ежели, ты опять хочешь по номерам пошнырить, забудь. Даже если большие деньги заплатишь, не соглашусь.
— А что такое? — слегка изумился я.
— Так понимаешь, перекупили нас, — вздохнул швейцар. — Хозяин у нас нынче какой-то русский, но его здесь никто в глаза не видел. Зато управляющий появился — тоже из наших, из русских, но сволочь еще та. Весь персонал рассчитал, даже девок, что постели застилали. Друга моего уволил — помнишь, Жака?
Еще бы не помнить. Именно портье Жак и позволил мне проверить номер у того скурвившегося товарища, принявшего деньги от финнов.
— Магду он оставил, но она теперь не номерами заведует, а молоко по утрам из своей деревни привозит, круассаны печет да кофе варит. У нас нынче новшество, — похвастался Дормидонт. — Буфет открылся, чтобы постояльцы с шести до восьми утра могли кофе с круассанами попить. Но говорю — персонал весь новый, одни русские. И все сволочи такие. Ни кофе теперь попить, ни вина, как в былое время. От дверей только в сортир и разрешают сходить, а остальное время — ни-ни.
Ясно-понятно. В принципе, ничего нового мне Дорофей не сказал, потому что я обо всех новшествах прекрасно знал. А как не знать, если «Виолетту» я сам и купил? Даже, не то, чтобы сам, а дал поручение сотруднику из торгпредства, он всем и занимался. А как было не купить, если выяснилось, что гостиница почти разорилась, клиентов нет? Я давно хотел заполучить гостиницу — и явка идеальная, и место есть, куда интересных клиентов можно селить. Слух прошел, что в Париж сам Савинков должен приехать. Или еще кто-то, из окружения Врангеля. Мы им и скидочку хорошую сделаем, как соотечественникам. Себе же в убыток, конечно, но что поделать? Кто позаботится о лучших людях русской эмиграции, если не ВЧК? А еще наши, советские товарищи со временем сюда станут ездить, где им селиться? Вот-вот… Главное, смоделировать ситуацию, чтобы они сюда заселились. Чай, в Париже гостиниц навалом. Уже и рекламу даем в газетах, и среди эмигрантов слухи пускаем.
Разумеется, «Виолетту» я купил не на свое имя, а на одного из французских товарищей, а управляющим здесь назначен товарищ Сегень, присланный мне из Москвы. Да и остальная гостиничная прислуга, включая горничных и портье, либо из чекистов, либо из здешних коммунистов, что понадежнее. Их не так уж и много, на смену заступает два человека, а нам больше-то и не надо. Кто с кем встречается, кому-какие записочки оставляют. Пока, конечно, ничего важного, но кое-что «капает». Вон, узнал, что наша «мышка-норушка», что по совместительству еще и владелица антикварного салона, проживающая в здешних нумерах, встречалась с неким французом, притащившим ей увесистую папку, вроде той, в которой носят небольшие гравюры или картины. Пришел француз с папкой, а ушел без, но очень довольный. Видимо, опять Мария Николаевна что-то интересное прикупила, надо бы зайти, посмотреть.
Мне бы связиста толкового, я бы здесь еще и прослушивание номеров наладил. Говорил с нашим электриком Холминовым, но тот пока занят. Сказал, что если поискать оборудование, то можно попробовать. Но после отъезда в Берлин Потылицына, на Алексея все здешние дела навалились, вроде газеты и взаимодействия с общественными организациями белогвардейцев и иных эмигрантов. Малость привыкнет, так и займется.
А вот Магду я решил оставить — жалко девку, ребенка одна воспитывает. Да и какое-то чувство вины перед ней, словно это я ее склонил к интиму, а не она меня. А рассказать кому, что эта мощная фламандка меня сама изнасиловала, так ведь никто не поверит. Да, а почему такая несправедливость? Если мужчина изнасиловал женщину, то сочувствуют жертве, а если наоборот, то над жертвой смеются? Но если уж смотреть правде в глаза, так я не слишком-то и сопротивлялся, когда Магда меня заваливала на постель.
Так что, совесть не позволила уволить девушку, но я все-таки приказал ее перевести на такую должность, где она не имеет доступа к номерам, да и со мной чтобы не смогла встречаться. Но она даже выиграла, потому что буфетчица зарабатывает больше, нежели горничная, да еще и покупаем деревенское молоко и круассаны. Но Жака-портье, позволяющего посторонним шмонать гостиничные номера, уволил без жалости. Если потребуется, мы все сами сделаем. И дверь откроем, и вещи проверим, и снова закроем.
Поначалу подумывал — а не выгнать ли еще Дорофея Даниловича? Есть портье, так швейцар не особо и нужен, а дверь постояльцы и сами откроют. Да и симпатий Данилыч не вызывал. То, что продажен, это ладно, но вот то, что он позволял супруге зарабатывать на панели, это мне очень претило. Но подумал-подумал, решил оставить. Кулаки у дядьки внушительные, до денег жаден. Авось пригодится. Ну, а еще… Товарищей, что в гостинице трудятся, тоже без присмотра оставлять нельзя.
— Данилыч, так кого ты лупил? Или опять клиентов супруги вразумлял?
Чувствовалось, что швейцар за просто так говорить не хочет, пришлось вытаскивать из кармана десять франков.
— Сева, ты ведь не из простых ажанов будешь, верно? — хмыкнул бывший циркач, прибирая бумажку в карман.
— Дорофей, я же тебе сто раз говорил — к ажанам я отношения не имею, — вздохнул я. — Хочешь, перекрещусь?
А я что, неправду сказал? К французской полиции я точно отношения не имею.
— По-русски ты шпаришь чисто, только все равно, не пойму я — зачем тебе все это надо? И боязно мне с тобой иной раз бывает, хотя, вроде бы, силенкой меня господь не обидел.
Я не стал ничего врать, просто стоял и молчал.
— Сегодня ночью парочка подкатила — уже в возрасте, за сорок будет. Он, вроде как из бывших офицеров, в очечках круглых, а она — из дворянок, это точно. Они уже у нас раза два останавливались (не знал!), а на днях номер на пять дней сняли. Оба счастливые, словно жених с невестой, да пьяные. Дамочка-то еще ничего, а офицерик-то просто в хлам. А с ними парень какой-то, вроде жиденок, но тоже пьяный. Жида-то они мне отдали, попросили, чтобы я до утра его где-нибудь подержал, а они заплатят. Не хотел я в такое дело ввязываться, а дамочка мне пятьдесят франков дала. Сказала — мол, Яшеньку в хорошие номера пускать нельзя, заблюет там все и еще двадцать франков пообещала, когда я ихнего жиденка утром верну. Но за семьдесят франков они бы своего жиденка на наделю могли бы в номер определить? Деньги хорошие, а горничная потом уберет. Ну, а кто станет за такие пустяки от денег отказываться?
