В основах религиозного миросозерцания славянства лежит везде идея единого Бога, владыки мира и других богов. Он был недосягаем и чужд земле, этой песчинке Вселенной, исчезающей пред величием всемогущего повелителя, заботящегося только о небесном. Это высочайшее существо отражало совокупность своих божественных свойств в божествах второстепенных, хотя и рожденных от крови небесного властелина, его потомках, но живших в общении с землею и принимавших материальный образ; к ним возносились молитвы, как к посредникам между земным ничтожеством и недосягаемой высотой. Эта относительная чистота и высота основных религиозных понятий языческого славянства достаточно объясняет, почему славяне с такою легкостью принимали христианскую веру. Неудачи западных проповедников обусловливались не существом проповедованного ими учения, а несвойственными духу евангельской кротости мерами и примешиванием к чисто религиозным целям целей мирского своекорыстия. От того-то, как скоро христианство начало преподаваться славянам на родном их языке, в живых беседах и поучениях, подкрепляемое высокими примерами нравственной деятельности и жизни свв. Кирилла и Мефодия и их учеников, оно без борьбы, без крови было принято в Чехии и Моравии, в Венгрии и Польше, в России и на Балканском полуострове, и язычество всюду было похоронено.
Учение слова Божия в проповедях свв. апостолов славянских никогда не насиловало народного духа, оно умело согласить христианскую мораль с вековечными вкоренившимися обычаями; оно проповедало веру во Христа как веру всепрощающую, снисходящую к человеческим слабостям, сила которой кроется не в искоренении каких-нибудь безвредных привычек, а в развитии духовной стороны человечества: это развитие само уничтожит все ненужное, вредное человеку-христианину. Эта снисходительность, эта мягкость объясняют, почему так много старинных понятий и верований славянских ужились с христианством и даже приняли христианскую окраску. В юго-западном крае России, например, множество церквей, посвященных св. Илии. Все это превосходные, большею частию вновь отстроенные храмы. А между тем невдалеке от них, в стороне от проселочных путей, под незаметными буграми, в рощах и поросших всякою древностию местах сохранились по сю пору пещерки, выемки, избушки, и народное воспоминание соединяет с этими местами память об ильинских церквях, бывших тут сотни лет тому назад и воздвигнутых, может статься, там, где некогда приносились жертвы Перуну, этому грозному богу, карателю человека. От мест этих веет ныне сыростью, заброшенностью, а между тем до сего времени народная тропа ведет именно к этому далеко не забытому капищу.
Натурализм состоял в признании за стихией божественных свойств. Такое стихийное верование, основанное на удивлении к явлениям природы, направляло человека на поклонение весьма разнообразным предметам, поражавшим славянина какою-нибудь особенностью. Так, из летописей по Русской земле известно, что древние пруссы или поруссы, т. е. венды, или ваны, поклонялись Солнцу, как живительной силе, Луне — важной ночной спутнице Земли, и звездам, этим украшениям небес, этим бесчисленным миркам, воспетым стократ на Востоке, где зарделось учение Зороастра и откуда впоследствии шли волхвы на поклонение Христу, предводимые руководною вечернею звездою. Из русской мифологии известно также, что Солнце почиталось за бога света, за силу воскресающую, возрождающую, силу, имеющую необыкновенно важное значение для земледельческого люда, каким был славянин, получавший все свое добро от матери-земли. Это Солнце почитали за сына небесного бога, дающего исключительно одно хорошее, а потому его звали Хорсом. Город Карс назывался в древности Хорса, и следует полагать, что там когда-то поклонялись славяне именно этому Хорсу, что могло быть за VII ст. до Р.Х.[116] Около Харькова и монастыря Хорошева есть гора, с амфитеатром кругом, где также, должно быть, поклонялись Хорсу, этому богу света, тепла и жизни. Кроме светил небесных славяне поклонялись еще другим предметам, которые отождествляли с божеством; так, в Вагрии находился девственный лес Проне, или Перуна, также Права. Здесь не было изображений Перуна, который, по понятию вагров, жил в лесу как стихия. Такого же Перуна, стихию имели лютичи на взморье близ Барта, против острова Рана. Известно также, что в Чехии князь Болеслав в XI ст. выгнал из страны всех кудесников, вещунов и гадателей, затем сжег все святые рощи и деревья. Он воспретил делать возлияние над источниками и приносить в жертву животных. Одинаково преследовались обряды, имевшие связь со стихийным поклонением, как то: похороны в лесах; игрища на перекрестках для успокоения душ; игры у покойников с призыванием духов. Весьма замечательно и как видно из предыдущего, славяне верили в загробную жизнь, которая им представлялась отчасти похожей на земную. Также оттого клали они с покойником не только принадлежности его ремесла и занятия, но и пищу, на всякий случай: если вернется, чтобы нашлось то, в чем он нуждался на земле. Впрочем, может также быть, что обычай этот установился после горьких случаев преждевременных похорон. При стихийном поклонении деревья, особенно объемистые, развесистые, высокие и старые, удостаивались особенного почтения. К ним приходили и под ними ставили воображаемым богам обильную пищу. Пред такими деревьями били челом, стукали оружием и молились. Такие деревья, иногда одно, а то и по три, по четыре, составляют еще поныне во многих местах обширной славянской страны предмет особого народного почитания. Иногда дерево стоит одно среди обширного пахотного поля, и его оберегают рачительно, как предмет, охраняющий посев от неурожая. В особенности много подобных предметов за Волгою, в Казанской, Вятской и Самарской губерниях; да и в других местах найдутся священные дубравы, орешники, которых некогда было особенно много в Чехии, Слезаке (Силезии). Кроме указанных предметов славяне, в особенности прибалтийские, считали за святыню бор, т. е. очищенное среди леса место, что встречается у полабских сербов, между Лабою и Солявою. Буковая роща около Стральзунда также имела свое поклонение, родники и источники почитались всегда и везде, и святость живительной воды дошла до наших времен. Не редкость встретить и теперь при роднике, колодезе, крест, образ и даже часовню. Здесь путник останавливается, отдыхает; тут поят лошадей; сколько пользы, как не помолиться! Так оно было прежде, так оно и теперь, только с той разницей, что прежде молились самому источнику а теперь — даровавшему благо им воспользоваться. Особенной величины и фигуры: камни, скалы, горы, остров, устье реки, наконец, град (город) — все это предметы, которые то тут, то там почитались за святыню.
Святые камни чтятся на большом пространстве полей Северной России, а святые горы находятся во многих местах славянской Европы и опять-таки заходят в Святую Русь, где народ, при всем своем тяготении к христианству, не в силах совершенно отрешиться от старинных понятий, имеющих начало в стихийном поклонении. У поморян последнее выражалось особенно рельефно во время моления морю, которое просили успокоиться, не мешать мореплаванию, торговле; возвратить невредимо родных, помочь предприятию, сбыту товаров, дальнему плаванию, даже разбою и всяким пиратским похождениям. Оттого также вокруг острова Раны (Рюген) и на нем самом столько разнообразных святых предметов, встречающихся исключительно на море и на берегу. Из изложенного можно усмотреть, что поклонение природе было двоякое: или представление о божестве сливалось с образом предмета вроде острова, скалы, дерева и т. п., или пребывание божества приурочивалось к какому-нибудь месту, которое вследствие того получало священное значение в глазах язычников: по этому взгляду, в дубраве, бору, роще и т. п. должны были жить боги-стихии, которых чтили и призывали на помощь.
С течением времени, когда азы начали двигаться вверх, по восточной границе славянства, по Дону, когда они водворились в соседстве со славянами, в своем Асгарде, т. е. на Валдайской возвышенности, сношения, споры, воины и семейные связи Асгарда с Ванландом или Холмгардом, т. е. Северо-Западною Русью и Литвою, породили обоюдные позаимствования. С юга, с берегов Черного, или Русского, моря, усеянных гомерическими колониями греков, шло подобное же воздействие греческой мифологии на славян. Сравнивая верования этих соседственных народов, невольно останавливаемся на вопросе, кто у кого что перенял. Относительно севера есть веские основания полагать, что древнейшие, стихийные верования начали перерабатываться у побережных славян Балтийского поморья в человекообразные представления божества с IV ст. до Р.X., когда скандинавы водворялись на Янтарном берегу (Samland, западный берег Фриш-гафа). В Упсале издавна славились истуканы, которые во время сношений с Ванландом, с древнею Славиею, могли быть переносимы на отвоеванный у славян берег, проникая внутрь, по Нуре и Нурской земле, до Киева. С другой стороны, сношение греческих колоний, в особенности Ольбии, торговавшей бойко, вроде нынешней Одессы, с юго-западным краем, с Куявою-Киевом, где при Геродоте жили будины в своих будах, они же хлебопашцы, земледельцы, оратаи, — сношения эти должны были отразиться на верованиях этих древнейших скифо-славян. Греческий Юпитер в этих местах переработался в славянского Перуна-громовержца. Правда, наш Перун далеко не отличается изяществом очертаний в произведениях славянского зодчества; его изображения представляют из себя лишенные всякой естественности, пропорциональности и гармоничности, уродливо страшные фигуры. Но в то время славяне не дошли еще до художественного развития, человек мыслился ими еще слишком низко для того, чтобы в нем олицетворять божество, как, напротив, это было в Греции. Да и сама природа Восточной Европы не могла оказывать благодетельного влияния на подъем творческих сил человека: эта беспредельная, неизмеримая гладь, это однообразие видов составляют прямую противоположность южной, прихотливой природе Греции. Там горы сменяются удивительными долинами; там реки с ревом мчатся с гор или плавно текут по улыбающейся и всегда ясной местности; там небо вечно голубое; кругом повсюду море, которое то глубоко вдается в материк, то скрывается за далеко выдвинутым вперед мысом; там острова, заливы, перешейки и столько разнообразия, о котором и понятия не имеет русский хлебопашец, объятый кругом морем колыхающейся на черноземе пшеницы.
