Она с благодарностью подняла на него глаза и сказала:

– Ты не мог бы отвести ее почистить зубы? – имея в виду вторую дочь, потому что с ней он уже однажды это проделал, довольно успешно, так что, если все снова получится, возможно, это станет его постоянной “работой”.

Девочка бросилась в ванную первой, сбросила с себя всю одежду – так что теперь он сомневался, уместно ли ему находиться с ней в одной комнате, – и запрыгнула на унитаз. Он остановился на пороге, в смятении. Ведь сейчас ему лучше не входить? Наверное, можно было побежать обратно и спросить Джой, но оставляют ли таких маленьких детей одних на унитазе? (Он уже однажды прокололся на похожем эпизоде на парковке детской танцстудии и получил от потрясенной и рассерженной Джой выговор.)

Как невинны все они были еще вчера!

Теперь, лежа в постели в своей современной квартирке, где каждый электрический прибор, каждая плитка, стенка и занавеска были одинакового оттенка “яичная скорлупа”, он вспоминал этот момент вчерашнего вечера, который едва не разогнал темноту, наполнявшую его жизнь. Как восхитительно, что отныне его главным затруднением был вопрос о том, как вести себя в обществе четырехлетней девочки. Но теперь все это разрушено. В ту секунду, когда Джонатан увидел в припаркованной машине Дилла, ему стало ясно, что их совместное счастье с Джой под угрозой.

Утром он отправил ей смс: “Увидимся вечером, красотка?” А в обеденный перерыв выкинул такое, чего сам от себя не ожидал. Поехал в ювелирный магазин и купил кольцо для помолвки и тут же – пошло оно все к черту! – заодно и пару обручальных колец за 14 тысяч долларов, а когда продавец спросил, не хочет ли он выгравировать надпись, сказал – да, на мужском кольце: отныне лишь джой[9]. Он поехал к ней домой поздно, когда дети уже были уложены. Сегодня ему нужна была Джой, одна лишь Джой. Она открыла дверь и впустила его. Они легли в постель, и он, с сердцем, обливающимся кровью, изо всех сил прижал ее к себе.

Он думал, если повезет, на этом все и закончится, но на следующий день она объявилась, приехала одна, в дождь. Он выходил из машины, уже опустил на землю ногу и тут увидел, что она стоит перед ним, в дождевике, с надвинутым на глаза капюшоном. Увидел кончики ее волос, подол платья, резиновые башмаки. Он кивнул на дверь подъезда, но она покачала головой – все-таки она параноик, видно, решила, что у него в квартире могут быть жучки, – поэтому он щелкнул замком, и она забралась внутрь. Они сидели в темноте и слушали дождь.

– Приятно узнать, что ты хотя бы жива, – сказал он. – Могла бы иногда хоть открытку прислать.

– Я прислала кое-что получше, но ты их прогнал.

– Почему ты так уверена, что этим женщинам можно доверять? А что если они из ФБР? У них такой вид, как будто к ним эту форму степлером пристегнули.

– Я их проверила. Все в порядке.

– Вот увидишь, ты из-за них сядешь. Они тебя погубят, эти люди.

– Может, ты перестанешь решать за меня, что мне надо делать?

– Может, это ты перестанешь жить так, будто тебе пятнадцать?

– А ты, может, перестанешь строить из себя заботливого отца?

Он хотел сказать: “Я и есть заботливый отец, почти”. Но “почти” – не считается.

– Ладно, забудь, – сказала она. – Не знаю, с чего я взяла, что ты поможешь.

Она открыла дверь.

Господи, у него голова от нее раскалывается.

– Стой, – сказал он. – Ладно. Хватит.

Она закрыла дверь.

– Чего тебе нужно?

– Я думала, они рассказали. Мы собираемся переместить немного кур.

– Зачем вам я? Ты сама умеешь их перемещать.

– Много кур.

Она сняла капюшон, вытянула из-под него волосы, встряхнула ими, и, боже, он по-прежнему ее любил. Покупка колец казалась ему теперь сумасбродным поступком, ведь что бы он ни делал и что бы с ним ни происходило, он выполнит любую ее просьбу. Он поклялся перед лицом ее отца, перед лицом своего отца и перед лицом всего сообщества птицеводов (а они были его семьей, как бы он этому ни противился), поклялся защищать это чертово треснутое яйцо, а значит, он будет его защищать.

– Эти две в деле?

– Многие в деле.

– Я думал, ты ненавидишь людей.

– Когда я такое говорила?

– Говорила.

– Ну ладно, ненавижу.

– Я думал, ты больше этим не занимаешься?

– Не занимаюсь.

– А выглядит так, как будто занимаешься.

Вода со стуком рисовала дождевые звезды на лобовом стекле.

Он тяжело выдохнул.

– Ты должна мне за это кое-что пообещать, – наконец сказал он.

– Чего ты хочешь?

– Мы проведем эту последнюю операцию, и ты завяжешь. Навсегда.

Окна сверкнули.

– Ладно.

– Что ладно?

– Я завяжу. Все, конец. Ухожу на пенсию. Но после этого последнего раза.

Он не знал, что сказать.

– Правда?

– Да.

Что бы это значило? Этого он не понимал, но, если что и знал о ней наверняка, так это то, что слово свое она держать умеет, поэтому спросил:

– Что я должен сделать?

Но ему бы следовало знать о ней еще кое-что: ничего не обещай этой женщине, потому что в ответ на его вопрос она сказала, что он должен сделать.

О: Да, не знаю, какое это имеет отношение к делу, но примерно так все и было.

В: Он согласился.

О: Вроде того. Правда, хотел, чтобы мы обошлись без Дилла. Я отказалась. Я всегда все делала с Диллом, с тех пор как мы познакомились.

В: А где вы познакомились?

О: В экотеррористическом баре-ангаре недалеко от Х. Он нагнулся ко мне и сказал: “А вы откуда, хотел бы я знать? Из ФБР?”

“Лучше, чем ФБР, – ответила я. – Из сельхозкорпорации”.

Дилл стал первым человеком, который выложил передо мной все это, рассказал, как безнадежно все испортилось. Фронта освобождения животных больше не существовало. Остались одни только вандализм, булыжники и гордыня. Животных спасали в открытую – люди снимали на видео, как сами увозят их с ферм. Почти так же безобидно, как проникновение на частную территорию, и совершенно неэффективно. “Знаете что? – сказала я ему. – У вас кишка тонка тягаться с моим бизнесом”. Я смотрела на вещи с другой стороны, я больше в этом понимала, у меня был альтернативный подход.

В: А именно?

О: Расследование изнутри, с устройством на работу. Такого раньше никто не делал. Мы наняли и обучили двух наших первых сотрудников. Через несколько месяцев их расследование было завершено. За первые три года мы провели тридцать шесть расследований в восемнадцати штатах. Мы добивались того, что нарушителей признавали виновными, с нашей подачи проводили налеты, меняли законодательство, о нас писали в прессе так много, что мы на такое и не надеялись.

В: А ваш муж?

О: Он занимался подсчетами. Был в этом очень хорош.

В: Что же пошло не так?

О: А, ну да, развод. После этого он отказался нам помогать.

В: Нет, что пошло не так с расследованиями?

О: Что вы имеете в виду? С ними все было хорошо.

В: Но…

О: Мы росли. К нам прислушивались. Следственные отряды создавались по всей стране. Не было такого, чтобы что-то пошло не так. И до сих пор такого не бывает.

В: Вы уехали. У вас был, как вы там сказали, “отдых”. В зоне заражения химическими отходами.

О: А, вы об этом. Ну…

Все четверо собрались в сарае у Дилла: она торжественно вплыла в своем платье, он гордо прошествовал к столу, Джейни и Кливленд, одетые в форму, вошли последними. Уселись за карточный стол. И Дилл с Аннабел час проспорили.

Сначала – о том, сколько понадобится грузовиков. Потом – сколько расследователей. Потом – сколько часов. Потом – сколько птиц помещается в один грузовик. Потом они, кажется, начали спорить о результатах простейшего умножения. Потом – говорить о том, что калькуляторам нельзя доверять. Калькуляторы прослушиваются даже в выключенном состоянии, и тут Дилл повернулся к Джейни и Кливленд и спросил: “Вы ведь телефоны в машине оставили, да?” Одна подняла руки: “Слушай, сколько можно?”, а другая сказала: “Безнадежно”, – и снова уткнулась в распечатки последней инспекции, в которых делала пометки маркером.